— С чего ты решил переселиться к этой девчонке, просто не понимаю.

— Мама, послушай…

— Как ты мог так со мной поступить, Доминик? После всего, что наделала эта девчонка! После того, как она принесла нам столько горя. И теперь ты отправляешься жить с ней и с этим мужчиной!

— И ребенком, мама.

— Мне очень жаль бедного ребенка. Вот и всё. Мы вас обоих вырастили, как полагается. А она плюнула нам в лицо. Она намеренно забеременела, чтобы сделать мне больно и опозорить меня перед друзьями. Она шлюха, сынок. Шваль. И настраивает тебя против меня.

— Мама. Послушай. Ее дом ближе к моему колледжу. У меня будет собственная комната, я смогу рисовать. Мне нужны перемены. Мне уже восемнадцать.

— С каких это пор ты научился так рассуждать? Я тебя знаю лучше, чем кто-либо. Я тебя могу читать, как книгу, Доминик Нил. Читать тебя, как письмо, что тут скрывать… Ну что я еще могу сказать? Будь я проклята, если начну сейчас унижаться перед собственным сыном. Моей плотью и кровью. Мне просто жаль, что мы превратили твою жизнь в такой ад. Я всегда хотела, как лучше. От всего приходилось отказываться, чтобы ты ни в чем не нуждался.

Я подхватил чемодан и направился к двери.

— Надеюсь, это я могу оставить, — мама схватила стоявшую на камине маленькую фотографию, словно я на нее покушался.

— Конечно, оставь, — сказал я. — Ведь это часть меня.

На фотографии запечатлен я: Доминик Нил, мужчина, белый. Снимок цветной. Поляроид. Я сижу в кресле. В левой руке книга. Я зажал ее большим и указательным пальцами. Большой палец — внутри книги — придерживает страницу, которую я только что читал. Указательный — на корешке. Это роман в мягкой обложке. Обложка голубая, ее край виден на снимке. Названия не разобрать. Я смотрю на что-то вне досягаемости камеры. В левую сторону. Длинные черные волосы спадают на воротник, одна прядь упала на глаз, и правой рукой я как раз ее откидываю. Из-за движения рука получилась расплывчато, она закрывает левый глаз. Правый глаз устремлен на что-то за пределами снимка. На мне застиранные голубые джинсы и бело-синяя майка. Босые ноги кажутся блестящими, это из-за вспышки. На фотографии мне семнадцать. Снимал мой отец. Он подарил мне фотоаппарат на день рождения. Я улыбаюсь, выгляжу счастливым. За мной — дверь в мою спальню, фотография матери и длинный ряд неразличимых теней. Я забыл, на что я так смотрел тогда. Хотя прошел всего год, я очень изменился. И всё вокруг меня кажется совсем другим. И если бы я не знал, что это я, мог бы поклясться, что это какой-то незнакомец.

Я поливал сад, и вдруг сзади по голове меня ударила куриная кость. Боль была такая, словно в меня швырнули камнем, шею саднило. Я встал на клумбу, заглянул через ограду.

Желтая входная дверь как раз закрывалась.

— Эй! — позвал я.

Дверь застыла.

— Привет, — раздался голос. Мне показалось, что он тихо добавил мое имя.

— Если ты что-нибудь еще перекинешь через эту блядскую стену, я заставлю тебя это сожрать. Понял?

— Это твой мусор, — отвечал голос из темноты. — Я просто его возвращаю. Ты швырнул его мне во двор, я кидаю тебе. Так, по-моему, будет честно. Прости, если тебе не нравится.

Дверь захлопнулась.

Я посмотрел на куриные останки и почувствовал, что по шее струится кровь. Две вещи вспомнились мне одновременно: вчера мы ели цыпленка, и Гаррет, швыряющий машинки.

— Как неловко, — сказала Анна. — Я ведь так проклинала этого несчастного мудака! Клянусь, я на всю ночь запру Гаррета в шкафу, если он хоть раз сделает что-то подобное. — Гаррет валялся у ее ног, плача. — Заткнись! — крикнула она и снова его шлепнула. — Заткнись, или я устрою тебе настоящую взбучку. Подождем только, когда твой отец вернется. Хотя на что он годен! Небось, опять пойдет напьется с друзьями. Эти его друзья! Ха! Пока я тут вожусь с этим чертовым засранцем. — Она снова шлепнула Гаррета. — Ты перестанешь скулить, маленькая дрянь? Ты его видел? Хочешь? — она вытащила сосиски из духовки.

— Нет, я больше люблю холодные. Видел кого?

— Ну, парня из соседнего дома.

— Нет. Он прятался в дверях.

— Очень странный. — Она помедлила, налила чай, разыскала печенье. — Как из джунглей.

— Из джунглей?

— Ну знаешь. Волосы, как у индейца. Синего цвета, кажется. Уши все в серьгах. Пиджак из змеиной кожи. Как дурацкая рождественская елка.

— А сколько ему лет?

— Трудно сказать. Двадцать, двадцать пять. Не старше. Его все соседи боятся. Хотя, я думаю, он ничуть нас не хуже. По крайней мере, свободнее нас всех. — Она съела еще печенья. — Мама назвала бы его декадентом.

— А как бы ты назвала его, Анна?

— Если бы я была к этому причастна, дорогой, то замечательным. А поскольку я тут не при чем, то позорным. Удовлетворен?

— Вполне, — улыбнулся я.

— Я, наверное, превращаюсь в ссучившуюся, надутую старую корову, дорогуша. Но, по крайней мере, знаю, кто я такая. Знаешь, говорят, что человек каждые семь лет меняется. Что каждая клетка — всё, из чего ты состоишь — умирает и ее заменяет новая. Но я меняюсь каждую минуту с тех пор, как мне исполнилось пятнадцать. Иногда мне просто не хочется меняться. Иногда я просто себе нравлюсь. Но я все равно меняюсь. Мне кажется, человек просто становится частью того, что его окружает. Знаешь, иногда я смотрю на свои старые фотографии и не могу поверить, что это я. У меня нет этого чувства — как это называется? — последовательности. Ничего подобного. Все равно, что смотреть на какого-то незнакомца. Просыпаюсь, и вот она я. В доме, с мужем и детьми, толстая и страшная, а позади — миллионы других я, как стая дохлых воробьев. Детство кажется мне сном. А тебе?

— Кошмаром.

Гаррет перестал плакать. Она взяла его на руки, стянула штаны и ущипнула толстую гладкую попку. — О ты, мой малыш. Почему ты всегда не можешь быть таким ангелом, как сейчас? — И вот она уже обо всем забыла, растворившись в любви. — О, мой дорогой. Да, да, да, да. О, мой сладкий, мой сладкий зайчик, моя сладкая розочка.

Я улыбнулся. — Это ведь мама нас так называла?

— Как?

— … сладкая розочка.

Но я тянул ее за подол, чтобы она снова села на кровать.

— Историю, мама. Пожалуйста.

— Уже слишком поздно, мой голубочек.

— Нет. Не хочу спать. Расскажи историю.

Она села и разгладила простыню. У нее были кудрявые рыжие волосы до плеч.

— Ну совсем коротенькую.

От нее пахло жимолостью.

— Очень давно, когда ты еще и не родился, жила-была принцесса по имени Анабелла. Она была самой красивой принцессой на свете. Ее волосы были огненные, а глаза голубые, как яйца малиновки. Она была таким маленьким воробышком, очень хорошо относилась ко всем в замке, и все ее любили.

И вот однажды она получила подарок. Это было маленькое зеленое существо, похожее на ящерицу, не больше ладони. Все вокруг думали, что существо мерзкое и уродливое, но у принцессы вообще не было дурных мыслей, и она немедленно влюбилась в зверька. Она покрыла его когти золотом и серебром, сделала ему ошейник, усыпанный брильянтами. Куда бы она ни пошла, она всюду брала малыша с собой. Он стал ее единственной любовью.

Но вот зверек стал расти. С каждым днем он становился все больше. Вскоре он стал таким тяжелым, что принцесса больше не смогла поднимать его на руки. Так что ему приходилось всюду следовать за принцессой, грохоча тяжелым хвостом. Вскоре он стал слишком большим, чтобы жить в комнате принцессы. Теперь он жил в башне один.

Каждый день принцесса приходила к нему, кормила, целовала, украшала брильянтами и сапфирами. Конечно, это была не ящерица, а нечто совсем иное. И вот однажды, когда она пришла покормить крок…