Когда появился Дэвид, мое сердце окаменело от любви. Я уже почти лишался чувств, разглядывая его фотографии, но когда увидел его… увидел его рядом с крокодилами… когда он сказал: "Они ведь прекрасны, правда? Крокодилы", — в тот момент я уже смотрел со стороны, как превращаюсь в безмолвный камень, и не мог сопротивляться.

Дэвид любил демонстрировать меня своим друзьям.

— Он такой чудесный, — говорили они. — Выглядит изумительно. Где ты его нашел?

— В зоопарке, — отвечал Дэвид.

И они смеялись и щупали мой сверкающий пиджак из змеиной кожи.

Дэвид любил делать вид, что он беден, хотя у него была куча денег. Мы поселились в заброшенном доме на юге Лондона и наполнили его аппаратурой — телевизорами, видеомагнитофонами. С нами жила знакомая Дэвида Шерон — или Шазза — Кардинал.

Ей было лет тридцать пять, она была разведена, у нее были двое детей, которых она никогда не навещала. Каждую ночь она приводила к себе мальчика, а то и нескольких. Они были намного младше ее, многим не исполнилось и двадцати, и они трахались с таким шумом, которого я никогда прежде не слышал.

Утром, когда я готовил на кухне завтрак для Дэвида, ее мальчики проделывали путь на звук кипящего чайника, как правило голые, чешущие в паху, их спины и груди покрыты сетью царапин и укусов.

— Шазза хочет чаю, — сообщали они.

И я собирал на подносе ее обычный набор: чайник, тост, лимонный мармелад, мюсли.

Позже, когда Дэвид уже вставал и одевался, мы сидели в гостиной, и Шазза, в бусах и кафтане, описывала ночные похождения.

— Боже мой, что это была за ночь! Всего шестнадцать лет. По крайней мере, он так сказал. Могу поклясться, ему пятнадцать. И с таким хуем. Дорогой мой, ты никогда не видел такого. И всю ночь. И стоило ему только кончить — бац, и он снова был готов к бою. Куда он мне только не вставлял. Уверена, у него это в первый раз. Такой невинный. Это сразу заметно. Он все время повторял: "А можно я сделаю то, а можно это?.." — как будто я новая игрушка или что-то такое. Но мне все равно. Я совсем не против. Если они захотят засунуть эскимо в пизду, полный вперед. Я для того, чтобы им было приятно. Только если они дрочат передо мной. Это единственное условие, которое я ставлю. Каждый любовник должен передо мной подрочить. Боже мой, мне уж скоро стукнет сорок. Единственное, чему я научилась: если не скажешь мужчине, что делать, он вообще ничего делать не будет. Мужчинам нравиться унижаться перед женщиной. А женщины обожают смотреть, как они это делают. Проблема в том, что мужчины боятся выглядеть слабыми, а женщины не хотят признавать, что хоть немножко интересуются сексом, не говоря уж о том, чтобы посмотреть на чей-нибудь хуй. Ну а я это дело люблю. И прямо им говорю. Прошлой ночью я сказала: "А теперь пора подрочить, мой мальчик". Он немножко посмущался, а потом — так покорно — схватил свой елдак и, не успела я и глазом моргнуть, стал наяривать так, будто сейчас наступит конец света, и еще умолял засунуть ему палец в жопу, когда стал кончать. Вам, мужикам, надо с детства объяснять, что для вас хорошо. И это как раз моя задача, старой лоханки.

Как я ненавидел Шаззу Кардинал! Она захватила весь дом, наполнила все собой. Она не оставила мне ни кусочка пространства, ни единого уголка, где я мог бы побыть наедине с Дэвидом.

Как-то раз в постели я сказал:

— Ей пора сваливать.

— Кому? Шаззе?

— А кому ж еще?

Мы слышали, как в соседней комнате она вопит от удовольствия.

— Но почему? Она замечательная.

— Она меня достала, Дэйв.

— Чепуха. Я с ней сто лет знаком. Она друг семьи. Верно, она эгоцентрична. Ты просто не можешь вынести, что женщина открыто говорит о сексе, верно?

— Ой, не еби мне мозги. Ты знаешь, что это неправда. Я просто не люблю ее. Она покровительствует мне, заставляет меня выглядеть жалким, смотрит на меня сверху вниз.

— Ах, так это твое достоинство задето.

— Нет! Черт возьми, просто она лезет в наши отношения.

— Вздор!

— Это правда.

— Ты параноик, вот в чем твоя беда. Ты просто хочешь, чтобы я принадлежал тебе каждую секунду. Мне даже не разрешается говорить с другими людьми. Это у тебя на лбу написано.

— Дэвид!

— Ох, давай спать.

— Послушай! Я не параноик. И мне насрать, что ты там делаешь со своими друзьями. Но — либо она уезжает, либо я.

— Послушай, я не могу попросить ее переехать.

— Тогда перееду я.

— Как хочешь.

— Завтра же утром.

— Ты просто спятил.

— Ты не любишь меня, вот и все.

Но, разумеется, я не переехал. Я бродил по квартире весь следующий день в слезах и тоске, слушая, как Дэйв и Шазза смеются и весело болтают друг с другом. Но как я мог уехать, когда все во мне было с Дэвидом? Он околдовал меня, словно маг или вампир.

И ведь вовсе не Дэвид был неправ. Это я сам слишком сильно реагировал, разрушая наши отношения своей жаждой обладать, своей слепой одержимостью. Он же просто делал то, что и всегда, жил своей жизнью. В моменты просветления я понимал, что если бы я мог реагировать по-другому, если бы вел себя разумно и контролировал свои чувства, наши отношения с Дэвидом стали бы чудесными, закончился бы этот изнурительный кошмар. Но что я мог поделать? Дэвид был для меня особым человеком. Моей Медузой. Я видел его глаза. Огромные, они отказывались меня отпускать.

Как-то раз я остался наедине с Шаззой. Дэвид пошел к кому-то в гости. Со временем его друзья стали навещать нас все реже и реже. Мне приятно было думать, что это дело рук Дэвида, что он попросил их не приходить, чтобы не раздражать меня.

— У меня для тебя хорошие новости, Билли.

— Вот как? И что же?

— На следующей неделе я переезжаю. Ты рад?

— Нет. Нисколько.

— Только пожалуйста не ври мне, Уильям. Если ты с кем-то на свете можешь быть честным, так это со мной. Почему бы не выложить все, что ты думаешь, а не копить яд? Скажи, что ты чувствуешь? Ты ведь ненавидишь меня. Хочешь, чтобы я провалилась.

Я пожал плечами.

— Знаешь, — сказала она со вздохом, — я ведь старше тебя. На целых четырнадцать лет, между прочим. Совсем немало. Сейчас тебе сложно. Я знаю. При других обстоятельствах, думаю, мы бы с тобой стали друзьями. Но не здесь. Неподходящее время, неподходящее место. Всему есть свое время и место, и сейчас они не годятся. Для нас, по крайней мере. Я знаю, через что ты прошел. С Дэвидом, я имею в виду.

— И через что же я прошел?

— Ну, вся эта чепуха "не-могу-жить-без-него". Ты ненавидишь меня, потому что Дэвид мною интересуется. А я интересуюсь им. Ты видишь во мне угрозу. Ты ненавидишь меня, потому что я стою между тобой и Дэвидом. Ты хочешь, чтобы я убралась с дороги. Но долго это продолжаться не будет. И ты это знаешь. Скоро… да, ты преодолеешь Дэвида. И еще будешь удивляться, что вообще в нем нашел. О, только не смотри на меня так, дорогуша. В этом нет ничего исключительного. Это случится, поверь мне. Это должно случиться. Ты же не можешь всю жизнь прожить, как тень, правда? Когда-нибудь ты станешь таким же Дэвидом для кого-то еще. Когда-нибудь ты сам будешь контролировать ситуацию. Я только думаю, что ты сможешь сыграть эту роль с большим достоинством, чем Дэвид. Он плохой актер. Я-то знаю… Но видишь ли… Не знаю, как это сказать. Я вовсе неплохо к тебе отношусь, Билли. Тебе б не мешало это знать. В конце концов, я тебя почти не знаю. Я видела тебя только таким, как сейчас — влюбленным в Дэвида, одержимым Дэвидом. А люди в таком состоянии теряют самих себя. Точно, как ты. Я ничего про тебя не знаю, не знаю, кто ты такой. Но и со мной бывало то же, что происходит с тобой. Мы все одинаковы, когда мы кем-то одержимы. Абсолютно безликие.

Она взяла меня за руку и продолжала:

— Ты ведь разогнал всех его друзей, сам знаешь. Никому не нравилось, что ты сидишь молча и смотришь на них, когда они сюда приходят. Как будто они не имеют права быть рядом с Дэвидом. Но это только потому, что ты им одержим. Ты не влюблен в него. Не влюблен по настоящему. Если бы ты был влюблен, ты бы захотел стать частью его жизни. Захотел бы, чтобы он стал частью твоей. Захотел бы сделать его счастливым. Вместо этого, ты пробуждаешь в нем все худшее. Но это не будет продолжаться вечно. Все должно закончиться.