Для меня же еда никогда не представляла из себя предмет пристального внимания. И будучи мальчишкой я всегда забывал про нее, увлеченный то книгами, то авиамоделизмом, то общественной работой, а когда стал изучать медицину, то понял, что яды, в основном, попадают в организм человека двумя способами: с вдыхаемым воздухом и с потребляемой пищей. Дышать реже мы не можем, а вот ограничить количество еды, особенно тем, кто ведет малоподвижный образ жизни, просто необходимо. Причем еда эта должна быть не только простой и естественной. Чуть позже я расскажу, почему, по моему мнению, вредно употреблять в пищу импортные продукты. Хотя долго задерживаться на этой теме не считаю необходимым. Процесс принятия пищи всегда отождествлялся для меня с бензозаправкой автомобиля, то есть что-нибудь надо перекусить только тогда, когда в организме заканчивается «горючее», причем постараться сделать это побыстрее, так как для человека существуют более достойные занятия. А вот чревоугодие, на мой взгляд, вообще является примитивным качеством. У кого нет пищи для ума, тот замещает ее пищей для желудка. Конечно, в жизни бывает необходимость решить за столом какие-то серьезные вопросы. Но для меня всегда важнее был вопрос — с кем пообедать, а не чем пообедать.
Поэтому-то мы с Пашей предпочли согласиться с предложением посетить вич-доктора. Дело в том, что в лагерь к нам пришел темнокожий мальчик, лет двенадцати, по имени Винсент. На прекрасном английском языке он предложил, за пять долларов с носа, сводить желающих в горную деревню к местному знахарю-шаману, или вич-доктору, как зовут здесь таких людей.
Около часа прошли мы по горной тропинке, петляющей среди леса, пока не оказались в глухой деревеньке, состоящей из четырех тростниковых хижин, прилепившихся у крутого обрыва. Шаман где-то медитировал в лесу, и его уже ждал деревенский мальчуган, повредивший себе руку. Один из местных мужчин взял большой барабан и принялся боем вызывать шамана в деревню. Я тем временем осмотрел руку мальчишки. Налицо имелся перелом костей предплечья, и мне пришлось шинировать его какими-то подручными палками и тряпками. Сигнальный барабан гудел не менее получаса, пока из леса не показался, наконец, высокий худой старик, лет семидесяти, иссохший и морщинистый как мумия. Одет он был в потрепанную козлиную шкуру, а голова была покрыта высоким тюрбаном из пестрой ткани. Узнав причину, по которой его побеспокоили, он велел нам подождать и, бросив на землю свою котомку, занялся поврежденной рукой мальчика. Сняв с нее все, что я с трудом нагородил, он принес из своей хижины деревянную миску с каким-то белым порошком. Винсент тихо сообщил нам, что это толченая кость гиены. Шаман смешал порошок с соком какого-то растения, до образования кашицы. Оторвав полосу материи, он смочил ее в этой кашице и затем забинтовал ею поврежденную руку. Затем он занялся своей котомкой, вытряхнув из нее пучки каких-то трав и корней. Присев на камень у хижины, он удалил с них остатки земли, затем ободрал веточки и разложил отдельными кучками корешки, травы, листья и семенные коробочки. Каждую из этих кучек он завернул в ветхую тряпочку, завязал и подвесил под стреху своей хижины. Какие-то крупные корни знахарь надрезал в нескольких местах, сложил в полотняный мешочек и стал давить и толочь их между двумя камнями. Периодически он мыл эти камни в плошке с водой, а потом замочил там и весь мешочек. Тем временем мальчик с забинтованной рукой вновь попался мне на глаза. Подозвав его знаком, я осмотрел повязку, сделанную шаманом. К великому моему удивлению, она уже высохла, превратившись в легкий, гладкий и твердый футляр, хотя прошло не более пятнадцати минут. Фиксация руки была идеальной, и я стал серьезно присматриваться к тому, что делал лесной лекарь.
Бросив в плошку с замоченным корнем круглый зеленоватый камешек, он поставил ее на солнце и что-то пробормотал. Мы, общаясь с шаманом через Винсента, спросили ею о назначении данного снадобья. Старик ответил, что еще неделю будет готовить из него зелье, с помощью которого сможет летать по воздуху, чтобы найти и уничтожить того врага, который недавно отравил воду в лесном озере. Винсент подтвердил, что в озере действительно стали травиться животные и что шаман уже несколько раз улетал на несколько дней в поисках вредителя.
Мы спросили шамана, может ли он показать нам, как он общается с духами? Старик ответил утвердительно, взяв с нас за это зрелище по два доллара. Он снял с себя козлиную шкуру и, оставшись в набедренной повязке, стал готовиться к сеансу черной африканской магии. Натерев свое тело каким-то коричневым порошком, шаман сначала им же намазал нам лбы, а потом дал глиняную плошку со скользкой и холодной белесоватой кашицей, велев нанести ее на виски. Смесь эта имела кисловатый запах и стала довольно быстро высыхать, стягивая к затылку кожу головы. Затем нам была дана другая плошка, в которой курился пучок рыжеватой травы. Нам было предложено вдыхать по очереди тонкую струйку зеленоватого дыма, тянущуюся из плошки, и стараться ни о чем не думать…
Сам же шаман повесил себе на пояс сначала одну связку, состоящую из металлических и деревянных побрякушек, величиной с консервную банку каждая, а затем, поверх первой, нацепил связку с побрякушками поменьше. На свои лодыжки и запястья он прицепил черные, белые и красные бусы, вперемешку с маленькими колокольчиками. На голову старик надвинул большую шапку-папаху, сшитую из хвостов шакала. Затем он снял со своей шеи небольшой мешочек-кисет и высыпал оттуда себе на ладонь зеленовато-коричневые, похожие на спитый чай листики. Набив ими короткую глиняную трубку, он подпалил угольком содержимое и сделал несколько глубоких затяжек…
Через минуту он отбросил трубку в сторону и вышел в центральный круг деревенской поляны, обозначенный черепами каких-то животных, держа в руках изогнутый посох. Внезапно раздался рокот барабанов. Это три полуголых нефа начали отбивать бешеный ритм на высоких барабанах, зажав их между бедрами. Старый шаман сначала медленно раскачивался, что-то бормоча, а затем издал резкий высокий крик, подпрыгнул на месте и вдруг бешено закрутил своим тазом. Побрякушки и бубенцы вокруг его талии разлетелись в стороны и стали издавать страшный звон и треск. Несколько женщин, сидящих у костра на краю поляны, бросили в огонь охапку красноватой травы. Повалил густой дым с запахом вяленого мяса, и женщины запели, стуча деревянными дощечками друг о друга.
Я чувствовал, как лицо мое стало тяжелеть, а внутри головы начало разливаться необычайное тепло. Собственное дыхание стало жечь мне ноздри холодным жаром, будто куском льда. Всякие мысли в голове исчезли окончательно, оставив лишь ощущение полного счастья. Я видел, что все вокруг меня пели, тогда запел и я, произнося неведомые мне звуки. Песня становилась все более неистовой, и я лихорадочно старался поспевать за ней, останавливаясь лишь на секунды, чтобы перевести дыхание. Мне казалось, что песня вытекает сама по себе через открытый рот откуда-то из глубины моего тела, заставляя его вибрировать. В то же время, сознание мое оставалось абсолютно ясным, позволяя четко осознавать происходящее глазами постороннего наблюдателя.
Продолжали грохотать барабаны, вертелся в бешеной пляске старик-шаман, выкрикивая что-то в сторону невидимого врага. Все части его тела двигались как бы самостоятельно и независимо друг от друга. Они как будто болтались в воздухе, подвешенные на прозрачных нитях. Его лицо я видел, как через водную пелену. Оно то было широким и круглым, то становилось совсем узким, колыхаясь и расплющиваясь под водяными струями, будто текущими сквозь его голову. Гигантская линза показывала мне то дно его огромного глаза, то заросли волос в ноздре, то красный ком распухающего языка, то лабиринты уха… Какой-то желтый свет окружил всю его фигуру неярким мерцанием и затем стал наплывать и на меня…
Не знаю, сколько времени все это продолжалось. Помню только, как в глазах шамана стала колыхаться кровь, синие вены на его висках набухли и отстранились от головы, а изо рта потекла широкая полоса густой белой пены… Внезапно, протянув к небу руки, он издал дикий стон и как подкошенный рухнул на землю. Тотчас потемнело в глазах и у меня…
