Дети пожали плечами. С Тури им лучше, чем дома. Розалия, несколько смутившись, огляделась вокруг. Тури положил ей руку на плечо и спросил:

- Розалия, ты ведь хочешь вернуться домой, - не правда ли? Ну признайся, ты ведь хочешь вернуться домой?

Розалия, вот-вот готовая расплакаться, ответила:

- Моя сестра вышла замуж; что мне делать дома одной?

Сердце Тури сжималось от тоски, и всё же он решил воспользоваться последним доводом.

- Ребята, у меня нет денег, - сказал он. - Если вы не хотите на первой же остановке выйти и вернуться домой, запомните мои слова: в Милане вам придётся устраиваться самим.

Он взглянул на каждого из них в отдельности: до чего наивны были их детские лица.

- Или я передам вас полицейским и насильно отправлю домой, - добавил Тури.

Что за разговоры? Он должен был сделать это сразу, немедленно, позвать начальника поезда, объяснить ему всё и отправить детей обратно домой. Почему он этою не сделал? Почему он этого не делает сейчас? Это был бы вполне логичный поступок взрослого, здравомыслящего человека. Но Тури был далеко не таким, как все взрослые. Он не сомневался, что подобный поступок, преисполненный здравого смысла, навсегда лишит его доверия и любви четверых ребятишек, которые прекрасно знали, на что они шли, решившись ни в коем случае не покидать его. Совершить такой поступок Тури не мог, это было свыше его сил.

- Вы ели? - спросил он неожиданно усталым голосом.

Оказывается, Розалия взяла хлеб, Карчофо - колбасу, которую он стащил на кухне у матери. Антонио тоже захватил хлеб. Кроме того, они поели перед дорогой.

Подумать только, ребята позаботились обо всём! Дружной гурьбой они вернулись в купе, где спал Джанджи. Том от радости завилял хвостом, не двигаясь, однако, с места, чтобы не разбудить своего друга. Вскоре все уснули.

Только Тури не спал. Он смотрел в окно широко раскрытыми глазами и видел, как приближается, становясь постепенно всё больше и больше, высокая и грозная гора, целиком покрытая льдом и снегом.

Наступило утро, но было ещё темно словно продолжалась бесконечно длинная ночь. На жёстких вокзальных скамейках мороз щипал ребят своими тонкими ледяными пальцами и проникал не только под одежду, но впивался в самую кожу, и казалось, останется в ней навсегда.

Дома на большущей ледяной горе громоздились друг над другом и доходили до неба. Ой, но что это? Высоко, прямо в воздухе висят глаза, излучающие электрический свет.

Другие светящиеся глаза проносятся с грохотом мимо, и дети, затаив дыхание, в испуге шарахаются в стороны. Вдруг во тьме показалась извозчичья коляска, единственная, быть может, последняя в этом городе. Из ноздрей лошади вырывался пар.

Тури что-то спросил у извозчика, но они разговаривали на разных наречиях и с трудом понимали друг друга; всё же под конец Тури узнал, куда надо идти.

И они направились на окраину.

Небо… нет, неба не было видно... воздух постепенно светлел, но не становился прозрачнее, пропитанный какой-то грязной, серой, словно осязаемой пылью.

Вдоль широких улиц проносились трамваи. Гигантские платаны, которые росли здесь, казались не деревьями, а какими-то искусственными, неживыми столбами, с огромными серовато-серебристыми кронами.

Вой сирены заставил всех вздрогнуть. На углу, возле caмой стены, слезали с велосипедов мужчины и женщины в рабочих комбинезонах. Люди вошли в здание с огромными окнами, скрылись из виду, и тогда сирена, как бы удовлетворённая их поведением, загудела снова. Ей ответили другие сирены, и на какое-то мгновение почудилось, будто с башен спускается серый покров города: дымовые трубы заводов, фабрик, колёса велосипедов, размеренный ритм машин торопил детей и Тури, гнал их, словно преступников, вперёд, в зимнее утро.

- Вы говорите, он здесь больше не живёт? - не веря своим ушам, переспросил Тури, когда они подъехали к дому, который искали.

- Нет, не живёт. Он переехал в Сесто, поближе к заводу.

- Сесто? А где это?

- Не очень далеко, но туда нужно ехать поездом.

Единственный человек, который мог протянуть им руку помощи, говорить с ними на родном языке, и тот уехал, привлечённый грохотом машины, сам тоже машина среди массы таких же маленьких людей, как он.

Здание музыкального училища, где молодому человеку предстояло заниматься, было из красного кирпича. В мрачных грязных коридорах за столиками, покрыты ми пятнами, с отсутствующим видом сидели ленивые сторожа. Здесь, кроме них, Тури не застал никого, в воскресенье всё было закрыто и пусто. Какая тоска!

Дети снова двинулись в путь ...

Синьора Пьерина Ченте, вдова Марки, энергично подметала тротуар перед домом, где она служила привратницей, и ворчала на собак, которые пачкают в подъездах.

- Добрый день, синьор Келлер! - воскликнула она.

- Добрый день, Пьерина. Уже за работой?

- Ещё бы! Я успела вымыть все лестницы, ступеньку за ступенькой, согнувшись в три погибели, и выгладила ваши рубашки. Можете их получить, они готовы.

- Уже готовы?

- Конечно. Ничего не поделаешь, приходится спешить.

- Сегодня мне ещё предстоит постирать и выгладить десять рубашек для синьора Мандзани и пять для синьора Кварти. К вечеру надо успеть.

- Всего доброго, Пьерина, желаю удачи.

- До свиданья, синьор Келлер - и женщина принялась подметать ещё энергичнее, чем прежде.

Чёрный с белыми пятнами котёнок выглянул из подъезда.

Синьора Пьерина властным голосом прикрикнула на него:

- Тебе что тут надо, Мисси? Сию же минуту отправляйся в подвал! Понятно? Брысь!

В одной руке привратница держала метлу, другой она показывала на лестницу.

Котёнок повернулся и с видом, преисполненным достоинства, убрался восвояси.

В этот момент из-за угла появилась странная компания: юноша с чемоданом в руках, пятеро ребят и собака. Собаку привратница сразу же восприняла как своего личного врага. Часть тротуара перед домом № 15 на одной из улиц Милана, расположенной по соседству с площадью Чинкве Джорнате, находилась в полновластном ведении синьоры Пьерины Ченте, и горе тому, кто осмеливался ей перечить. Появление собаки предвещало грязь, и вдова Марки приготовилась встретить неприятеля во всеоружии. Но, к величайшему удивлению привратницы, собака ... даже не собиралась ничего пачкать; это было животное серьёзное, смирное, рассудительное.

Юноша и ребятишки шли медленно, оглядываясь по сторонам. Сразу было видно, что они нездешние и кого-то разыскивают.

Привратница посмотрела на них с любопытством. От её взгляда не ускользнуло, что дети очень легко одеты и им трудно будет переносить миланские холода. Но это её не касается. Женщина ещё энергичнее принялась подметать тротуар.

Однако именно у неё Тури спросил, не знает ли она случайно, кто сдаёт комнату.

«О чём он спрашивает?»- подумала про себя тётушка Пьерина. Тури говорил с таким южным произношением, что его почти невозможно было понять.

- Почём я знаю! - воскликнула привратница, невольно тоже на своём родном диалекте.

– Я ничего не знаю о комнатах,. - повторила она и снова начала подметать.

«А дети, должно быть, голодны, - размышляла она, - у них голодные лица». В этом синьора Пьерина разбиралась, - ведь недаром когда-то она была кормилицей.

- Мы приехали из Сицилии и никого здесь не знаем, - сказал Тури.

Его одолевала, смертельная усталость. Ещё бы! Долгая, утомительная поездка, поиски жилья, дети ..

Синьора Пьерина подняла голову и вдруг перестала подметать.