— Дай тебя поцеловать! — воскликнул восторженно Распутин. — Я также не хочу войны. В этом я вполне согласен с тобой. Но, что делать? Папа (Николай Второй) против тебя, он боится тебя. Я, во всяком случае, в ближайшие дни переговорю с ним и посоветую ему поручить тебе окончание войны. Я верю тебе.

Спустя двенадцать дней Распутин сообщил Витте, что он имел относительно его разговор с царем, но тот не мог решиться на новый призыв Витте к власти.

Отношения между Распутиным и Витте продолжались до смерти последнего. Они часто встречались, и Витте, по-видимому, не оставлял мысли при помощи Распутина вновь забрать в свои руки власть. Однако, обладая хорошей шпионской организацией, старый двор вскоре разузнал о дружбе Витте с Распутиным.

Шпионили не только за царем, царицей и царскими детьми, но следили за всеми лицами, имевшими доступ ко двору. Я, например, не мог шагнуть в Петербурге, чтобы за мной не следили. Бывали случаи, что за мной одновременно следило несколько агентов. Известие, что Витте при помощи Распутина ищет сближения с молодым двором, привело противников Николая Второго в сильное волнение, а также произвело возбуждение в кругах старого двора. Там против Витте боролись очень энергично. Предполагали, что этот замечательный государственный муж мог предпринять такие шаги, которые могли бы сильно повредить старому двору. Когда Витте умер, то по Петербургу ходили слухи, что враги его отравили».

Ясно, что именно интересно Симановичу в приведенных страницах. И об этом я несколько позже тоже собираюсь рассказать то, что знаю.

Сейчас же обращу внимание на некоторые слова, способные стать ключом для объяснения многого в событиях из петербургской жизни отца.

«Высокопоставленные особы старались использовать для себя влияние Распутина», — пишет Симанович.

Замечу, что отец далеко не всем подряд составлял протекцию, как может показаться из намека Симановича, старавшегося, говоря подобное, усилить и свой вес. Отец всегда по-своему показывал отношение к просителю. Сошлюсь на слова Жевахова, верно отражающие одну деталь в манере отца: «К стыду глумившихся над Распутиным, нужно сказать, что он распоясывался в их обществе только потому, что не питал к ним ни малейшего уважения и мнением их о себе нисколько не был заинтересован. Ко всем же прочим людям, не говоря уже о царском дворце, отношение Распутина было иное. Он боялся уронить себя в их мнении и держался всегда безупречно. Я несколько раз встречался с Распутиным в 1910 году, то в Петербургской духовной академии, то в частных домах, и он производил на меня, хорошо знакомого с монастырским бытом и со старцами, такое впечатление, что я даже проверял его у более духовно сведущих людей и сейчас еще помню отзыв епископа Гермогена, сказавшего мне: «Это раб Божий: Вы согрешите, если даже мысленно его осудите».

О графе Витте. Случай с ним отличается от тех, на которые ссылается Симанович. Граф, пожалуй, если не единственный, то один из считанных вельмож, искавших помощи отца не для себя лично, а для блага всех.

Витте провел денежную реформу, оздоровившую Россию, поддерживал развитие промышленности и добывал для нее кредиты у иностранного капитала. Он проявил себя слишком талантливым. Это-то и стало причиной удаления его от государственных дел.

Из слов Симановича же видно, что за атмосфера царила тогда в столице. Она вполне соответствовала настроению умов. Клубок змей, готовых жалить любого, в ком только заподозрят покушение на свой покой. Шпионство, заговоры, полное непонимание или нежелание понимать выгоды государства.

Что же касается графа Витте, то взгляды его и отца во многом совпадали, хотя и выражались, разумеется, по-разному. Это можно проследить и по приведенному рассказу. Этим случаем отношения отца и графа Витте не ограничивались.

Я поспешила забежать вперед, и даже увлеклась, говоря о графе Витте, что, учитывая все обстоятельства, простительно.

Итак, как-то вечером, только мы собрались сесть за ужин, без стука вошел незнакомец. Спутанная борода, длинные рыжевато-каштановые волосы. Мама закричала:

— Гриша!

Все в доме пошло ходуном, из погреба достали лакомые припасы — все на стол. Хозяин вернулся! Мы, дети, как бросились к нему, так и не отходили. У меня потом вся щека была в царапинах от его колючей бороды, — так сильно он прижимал меня к себе. Перецеловал всех нас бессчетное количество раз.

Сейчас злюсь на себя — не спросила отца, о чем он в тот вечер рассказывал. Я-то от восхищения не запомнила ничего. Да и могла ли вообще что-либо запомнить и понять — слишком мала была.

Помню, говорили все сразу, перебивая друг друга, пытаясь первыми рассказать и о корове, и о занозе, и о том, что скучали без него.

Помню чувство довольства и умиротворения, которое буквально разлилось по дому.

На огонек пришли соседи, вскоре дом наполнился народом.

Мы, дети, носились по всему дому, шумели, сколько хотели, и никто не пытался нас утихомирить, потому что взрослые шумели еще больше. Кто-то притащил гармошку. Начались пляски, сначала со сложными коленцами, а потом, когда все уже изрядно подпили, с немыслимыми ужимками и дикими прыжками…

Мама совершенно забыла о том, что нам пора спать, и мы не ложились до тех пор, пока ноги нас носили. Дуня рассказывала, что я упала на стул совершенно без сил, а вокруг меня продолжалось веселье. Она отнесла меня наверх и уложила в постель, но я очень гордилась тем, что сдалась последней, — Митя и Варя свалились раньше.

Один человек точно не радовался возвращению отца — новый деревенский священник.

Отца Павла, много лет служившего в церкви Покрова Богородицы в Покровском, перевели в другой приход. На его место прислали нового батюшку — отца Петра. Вот он-то и почувствовал в возвратившемся страннике соперника.

В «Житии…» читаем: «Когда в храме священник, то нужно его почитать; если же с барышнями танцует, то напоминай себе, что это не он, а бес за него, а он где-то у Престола сам служит. А видишь, что он сладкие обеды собрал и кумушек-голубушек созвал, то это потому, что у него свояченица барышня и шурин кавалер, а жене-то батюшковой и жалко их. Он же, Христовый, все же батюшка, и не сам, а пожалел их. Так и представляй в очах картину».

И еще: «Ему бы надо в исправники, а он в пошел в батюшки».

Это просто списано с отца Петра.

Вообще священникам жалованье платила епархия. Но по сути кормились семьи священников за счет прихожан. Кое-где и сами батюшки не гнушались крестьянской работой. Но не отец Петр. Он брал, что называется, двумя руками. И не по-божески. Обычных приношений за требы — службы за упокой на похоронах, за здравие на крестинах, за венчание — ему было мало.

Отец Петр возомнил себя чуть ли не святым Петром, стоящим с ключами у врат рая. Собственно, он сам сотворил для себя маленький рай, «где нет ни бед, ни воздыханий»…

А тут появился человек, окруженный такой славой!

Ковалевский свидетельствует: «Распутин побывал на богомолье в Абалакском монастыре, Саровской пустыни, Одессе, Киеве, Москве, Казани. Возвратившись, он стал еще более богомолен, являлся на клирос раньше священника, истово крестился, бился лбом о землю до крови».

Обращу внимание на слова — «стал еще богомольнее». Значит, и был богомольным. Это расходится с характеристикой, которую дают отцу другие.

Из того же: «Говорить он стал загадочно, отрывочными фразами, стал претендовать на пророчество и предсказание. Когда его о чем-нибудь спрашивали, он подолгу не отвечал, а потом точно спросонья произносил несколько отрывочных бессмысленных фраз.

Это юродство стало мало-помалу привлекать к нему внимание односельчан. Мужики, впрочем, больше смеялись над ним и презирали его, но бабы начинали верить, захаживали за советами.

Вскоре, однако, по селу разнеслась весть, что зародился новый пророк-исцелитель, чтец мыслей, разгадыватель душевных тайн.