От сухости во рту язык казался ссохшимся и чужим, тело знобило, кости ломило, как при простуде. Генрих принял аспирин, однако это нисколько не помогло. Ко всем неприятностям ближе к полуночи разболелась голова, да так, что хоть на стену лезь.

Бедный Генрих никуда, конечно же, не полез. Он долго лежал в темноте с мокрым полотенцем на лбу, громко постанывал и думал, что у него наверняка редкая и смертельная болезнь. Потом Генрих услышал, как часы на ратуше принялись отбивать полночь, а стекла в квартире поддержали их дребезжанием. Часы всегда били громко, и стекла в домах на площади каждый раз дребезжали, но те, кто жил поблизости, к этому привыкли.

«Один, два, три… — принялся механически считать удары Генрих, — … одиннадцать… двенадцать!» И странное дело: как только часы смолкли, голова Генриха сразу же перестала болеть. Мальчик с облегчением вздохнул. Он поднялся с кровати, решив отыскать дракона и убедиться, что тот никак не мог его укусить, но потом струсил.

«Уж лучше я его днем поищу. Мало ли что ночью может привидеться!» — подумал Генрих. А так как спать ему не хотелось, он подошел к окну, отдернул шторы и выглянул на улицу.

С неба падал крупный пушистый снег. Белый ковер на дороге и тротуарах на глазах становился толще. Похоже, зима вспомнила о своей власти и наделила мороз силой, потому что снег не таял, и свет из витрин отражался на нем фантастическими красками. Зрелище было восхитительным. Одна из снежинок приклеилась к стеклу окна. Чтоб лучше рассмотреть ее, Генрих прижался носом к стеклу и… и вот тогда то он увидел ведьму. Она пролетела в метре от окна, и мальчик не сразу понял, что произошло. Он даже потер глаза, решив, что привиделось, но видение не исчезло.

Ведьма была одета в короткую куртку и спортивную шапочку. Из-под шапочки выбивались длинные распущенные волосы. Припорошенные снегом, они выглядели седоватыми, но Генрих готов был поклясться, что ведьме нет и пятнадцати лет. Летела ведьмочка на обыкновенной метле и время от времени похлопывала ее короткой плеточкой, как всадник, поторапливающий ленивую лошадь.

Возле ратуши «наездница» остановилась, воровато оглянулась по сторонам, никого не заметила и вдруг, отняв руки от метлы, принялась танцевать. Ее плечи и руки двигались так живо, что можно было подумать: ведьмочка находится на дискотеке, а не высоко над землей. У Генриха от удивления даже челюсть отвисла: как не боялась танцовщица свалиться с тоненькой жерди метлы? Чем дольше Генрих смотрел на ведьмочку, тем больше она казалась ему похожей на Альбину.

— Вот глупость! Кто-кто, а Альбина никак не может быть ведьмой. Все, что угодно, но только не это.

Чтоб окончательно развеять сомнения, мальчик схватил бинокль, навел его на отважную танцовщицу и удивленно присвистнул. На метле действительно вытанцовывала Альбина. От мороза лицо ее разрумянилось, она радостно улыбалась и, задирая голову, позволяла снежинкам падать на лицо.

— О боже! — только и смог простонать Генрих.

Окно дома напротив распахнулось — из него вылетела ведьма в пестрой кошачьей шубе. Альбина заметила ее и смутилась. Она прервала танец, принялась поправлять шапочку, как будто лишь для этого подняла руки. Откуда-то появились три другие ведьмы, потом прилетели еще две. Не прошло и пяти минут, а над площадью уже кружилось больше десяти колдуний. Одни из них выглядели глубокими старухами, другим же было не больше, чем двадцать лет. Женщин среднего возраста в этой компании не было, а младшей среди всех была Альбина. Какое-то время ведьмы летали вокруг городской башни, а потом принялись гоняться друг за другом. Генрих хорошо слышал их веселый смех.

Когда часы на башне пробили половину первого ночи, игры прекратились. Смех стих, и Генрих увидел, как к ведьмам, выстроившимся в воздухе, точно солдаты на смотр, подлетела еще одна.

Генрих навел на припоздавшую ведьму бинокль.

— Так я и знал, что эта старая карга начальница над всеми регенсдорфскими ведьмами! — в старухе Генрих узнал Карлу Майселвиц, сморщенную старуху, которая первой бросила вызов Каракубасу и у которой проживала Альбина.

— Ишь, как напуганы ведьмы! — продолжал рассуждать Генрих вслух. — Боятся старухи. Знают, поди: такая огреет не задумается… А летать старушенция не очень-то любит, вцепилась в метлу так, будто боится, что деревяшка взбрыкнет и сбросит ее.

Пока старуха отчитывала ведьм, Альбина держалась в стороне, всем своим видом демонстрируя особое положение и полное безразличие к ведьмовским делам. Она несколько раз облетела ратушу, а потом принялась нетерпеливо кружить за спиной Карлы Майселвиц. Остальные ведьмы сидели на метлах, не шелохнувшись, покорно склонив головы и пряча глаза.

— Послушать бы, что говорит старушенция, — вздохнул Генрих. — Чем ведьмы могли так перед ней провиниться?

— А ну, дай глянуть! — пискнул вдруг кто-то в самое ухо мальчику.

Генрих вздрогнул и отнял от глаз бинокль. Возле него на подоконнике стояли два удивительных существа. Если бы не вздернутые носики и уши — длинные, как у зайцев, но с пушистыми кисточками на концах, — крохи могли бы сойти за кошек, стоящих на задних лапках, или, скорее, за обезьянок. Оба малыша были в коротких, до колен, клетчатых штанишках, ботиночках с загнутыми кверху носками и в вязаных шерстяных гетрах. Выше пояса никакой одежды на малышах не было. Их плечи, спину и грудь покрывала короткая густая коричневая шерстка. У одного из малышей шерсть была темнее.

— Дай глянуть! — повторил требование малыш со светлой шерстью, хватаясь за ремень бинокля. Пальчики у него были розовые, без шерсти, с коротко обрезанными ноготками. Из-под нахмуренного лобика на Генриха с вызовом смотрели большие круглые глазки.

Пока Генрих раздумывал, как ему вести себя с этими странными, удивительными малышами, и молчал, существо дернуло за ремень и невинно моргнуло длинными ресницами.

— Ты жадный и злой! заявило оно через секунду. — Сейчас же дай мне эту штуковину!

— Вот ты, Бурунькис, и попался! — ехидно сказал другой малыш. — Всем говоришь, что ты умный, а сам — глупый! Он ведь не может нас ни видеть, ни слышать! Забыл, что ли? В лучшем случае он может подумать, что у него эту штуковину из рук вырывает невидимая сила. Отойди-ка, уж я точно отберу у него ее, — он попытался дотянуться до ремня через плечо дружка, но тот отпихнул его:

— Ты сам, Капунькис, глупый! А я еще просто не привык к тому, что здесь мы — невидимки. И вообще, почему это я должен тебя пропускать?

— А потому, что ты все интересное высмотришь, и мне ничего не останется.

— А я и хочу, чтоб тебе ничего не осталось. Кто на прошлой неделе съел все печенье, которым меня угостила тетушка Фали? Думаешь, я забыл?

— Но за это я отдал тебе почти половину своего яблока!

— За вкусненькое печенье какое-то кислое яблоко?

— Врешь! Яблоко было сладкое, — уши малыша с темной шерстью шевельнулись. Он гневно насупил брови и требовательно пискнул:

— Дай мне первому глянуть, кому говорю!

На это другой малыш показал кулачок и с вызовом спросил:

— А по лбу не хочешь?

— Ах, так? Мне — по лбу?! — малыш, не желавши и оказаться вторым, схватил приятеля за плечи и попытался скинуть его с подоконника. Началась полная напряженного сопения борьба. На человека никто из малышей внимания не обращал. Желая привлечь к себе внимание, Генрих открыл было рот, но тут малыш со светлой шерстью выдернул из его рук бинокль.

— Получи, злодей! — закричал он и, развернувшись треснул биноклем другого малыша по голове.

Его противник на мгновение опешил, почесал шишку, и издав воинственный клич, бросился в атаку. Под недоумевающим взглядом Генриха мохнатые существа свалились с подоконника и принялись колотить друг друга на полу. Комната наполнилась визгом и воплями. Никого из дерущихся бинокль больше не интересовал.

— А ну, стойте! — не выдержал Генрих. — Прекратите немедленно!