Она посмотрела прямо на меня, впервые с тех пор, как заговорила.

— Я видела одного из вашего племени. Он шел по кварталу. Это был мужчина. С черными волосами, очень красивый. Казалось, он ничего не замечает вокруг. Он будто бы кого-то искал. Меня охватило парализующее двойственное чувство: я чувствовала влечение к нему и в то же время я его боялась. Вы знаете мои силы. Они не развиты так, как могли бы. Я ведьма, которая не хочет быть ведьмой, безумный ученый, который не хочет быть безумным. Я хотела разузнать о нем. Я хотела последовать за ним. Это было очень давно. Никогда не забуду. Знать, что он не человек, но и не призрак. Не знаю, рассказывала ли я о нем кому-нибудь.

— А потом из Таламаски пропала та женщина. Ее звали Меррик Мэйфейр. Происходящая из той ветви цветных Мэйфейров, которые поселились в деловой части. Не могу вспомнить. Думаю, это была Лили Мэйфейр. Или Лорен? Я не выношу Лорен. У нее порочный склад ума. Лорен, которая рассказывала мне, что среди Мэйфейров есть немало цветных, но эта Мэррик не была близка ни с одним из них. У этой Мэррик были выдающиеся экстрасенсорные способности. Она знала о нас, о компании с Первой улицы, но действительно не хотела пересекаться. Большую часть своей жизни она провела в Таламаске и мы практически ничего о ней не знали. Мэйфейры ненавидят, когда они не знают о Мэйфейрах. Лорен рассказывала, что как-то, когда в доме проходил праздничный прием, пришла Мэррик, ты знаешь, тот бенефис в честь защитников, после того, как Михаэль все отреставрировал, после того, как прошли плохие времена и до того, как Мона действительно серьезно заболела. Эта женщина, Меррик, она проходила по Первой улице вместе с туристами. Только представьте, лишь для того, чтобы увидеть центр. Но нас там не было. Мы не знали.

При этих словах меня словно пронзил клинок. Я взглянул на Стирлинга. Он тоже страдал. Я вспомнил Меррик, как она восходила на алтарь, забирая с собой в Свет призрак, который преследовал Квинна всю его жизнь. И не вернулась обратно. Не ожила. Ничего нельзя исправить.

Но Ровен рассказывала о времени задолго до той ночи, когда Меррик исчезла навсегда.

Ровен рассказывала о том, как Меррик стала одной из нас.

— Потом она исчезла, — сказала Ровен. — И Таламаска пребывала в растерянности. Меррик пропала. Начались перешептывания о зле. Тогда Стирлинг направился на юг.

Она посмотрела на Стирлинга. Он смотрел на нее со страхом, но сохранял внешнее спокойствие.

Она снова опустила глаза, голос зазвучал негромко и мягко, как раз в тревожной близости к истерике.

— О да, — сказала она мне. — Я знаю. Временами мне казалось, что я схожу с ума. Я построила центр Мэйфейров не для того, чтобы превратиться в сумасшедшего ученого. Сумасшедший ученый способен справиться с тем, о чем не принято говорить. Доктор Ровен Мэйфейр была обязана быть хорошей. Я создала этот центр, чтобы призвать доктора Ровен Мэйфейр действовать во благо добра. Как только план стал воплощаться, у меня не осталось времени предаваться безумию, — мечтать о Талтосах, думать, куда они ушли, представлять странных существ, которых я видела, но потеряла их след. О дочери Моны. Мы сделали все, что было в наших силах, чтобы разыскать ее. Но я не могла прятаться в тени мира. Я должна была быть здесь, среди обычных людей, подписывающих контракты, намечающих планы, обращающихся по всему миру к докторам, отправляющихся в Швейцарию и Вену, чтобы взять интервью у медиумов, желающих работать в идеальном медицинском центре. В медицинском центре, с которым не сравнится никакой другой благодаря нашему оборудованию, лабораториям, персоналу, комфорту, правилам и проектам.

— Таким образом я пыталась удержаться в нормальном мире, достичь максимальных высот в своем служении медицине…

— Ровен, то, что ты сделала — действительно грандиозно, — сказал Квинн. — Ты говоришь так, будто сама не веришь в Центр, когда тебя там нет. Но другие — верят.

Но ее слова продолжали течь беспокойным потоком, будто она его не слышала.

— К нам приходят очень разные люди, — сказала она. Слова вырывались, будто она не могла их сдержать. — Люди, которые никогда не давали Талтосам жизнь; люди, которые никогда не видели призраков; люди, которые никогда не закапывали трупы в Саду Зла; люди, которые никогда не видели Детей Крови; люди, которым нет надежды хоть как-то соприкоснуться со сверхъестественным. Центр помогает всем, всех заключает в свои объятья, потому что он настоящий. Для них он настоящий, вот что имеет значение. Я не могу предоставить Центр себе, даже не могу спрятаться в своих кошмарах, предаться отчаянию, запершись в своей комнате; не могу подвести стажеров, и тех, кто работает там с основания. Не могу бросить свои исследовательские команды, и, вы знаете мою подноготную, своих нейрохирургов. Я ученый, по сути своей, и я каждой клеточке этого гигантского организма отдала частицу собственных изысканий. Мне не убежать, я не могу подвести, я не могу подвести сейчас, не могу отсутствовать, я не могу…

Она замолчала, закрыла глаза. Ее правая рука на столе сжалась в кулак.

Михаэль смотрел на нее с тихой грустью.

— Продолжай, Ровен, — сказал я. — Я тебя слушаю.

— Ты раздражаешь меня, — сказала Мона низким резким голосом. — Думаю, я тебя ненавижу.

Я был потрясен.

— Да, так и есть, всегда было, — сказала Ровен, поднимая голос, но не свои блуждающие глаза. — Потому что я не могла тебе помочь. И не смогла найти Морриган.

— Я не верю тебе! — сказала Мона.

— Она тебя не обманывает, — жестко сказал Квинн. — Вспомни, что ты сама только что говорила. Годами ты плохо себя чувствовала, была растеряна.

— Мона, дорогая, мы не знаем, где Морриган, — сказал Михаэль.

Мона прислонилась к Квинну, и тот обвил рукой ее плечи.

— Расскажи нам Ровен, расскажи нам все, что ты хотела, — сказал я. — Я хочу послушать.

— Да, да, — сказала Мона. — Продолжай эту сагу о Ровен.

— Мона, — прошептал я, наклоняясь, чтобы притянуть к себе ее голову, мои губы оказались у ее уха. — Это смертные. А со смертными мы должны проявлять спокойствие и бесконечное терпение. Ничего, из того, что ты устраиваешь. Возьми себя в руки. Оставь свои старые смертные обиды. Они здесь неуместны. Разве ты не видишь, сколько у тебя теперь сил, чтобы найти Морриган? Что действительно сейчас имеет значение, так это покой в твоей семье.

Она неохотно кивнула. Она не поняла. Смертные страдания отдалили ее от этих людей. Только тогда я стал осознавать, как огромна разделившая их пропасть. Не имело значения, что практически каждый день они приходили в ее больничную палату. Ее рассудок был затуманен лекарствами, она едва ли что понимала, страдая от боли, и чувствовала себя одинокой.

Мое сосредоточенное внимание прервал мягкий шуршащий звук. Существо, дремавшее в комнате прислуги, проснулось и суетливо спускалось по деревянным ступеням. Хлопнула дверца, и зашуршала листва под чьими-то стремительными шажками.

Существо, появившееся среди папоротника и листьев, размером со слоновьи уши, вполне могло сойти за гнома. Но это была всего лишь очень старая женщина. Малюсенькое создание, с личиком, совершенно измятым морщинами. Черноглазая, с белыми волосами, заплетенными в две длинные опрятные косички, кончики которых стягивали розовые ленточки. На ней был плотный цветастый халат и нелепейшие пушистые розовые тапочки. Мона вскочила, чтобы поприветствовать ее, и выкрикивала: "Долли Джин!", затем заключила существо в свои объятья и закружилась с ней.

— Господи Боже! — кричала Долли Джин. — Так это правда, это Мона Мэйфейр! Благовоспитанное дитя, ты сейчас же поставишь меня на место и расскажешь, что на тебя нашло. Посмотри на эти туфли. Ровен Мэйфер, почему ты не сказала мне, что детка здесь? И ты, Михаэль Карри, дай-ка мне этот ром, думаешь, твоя мать не видит с небес, того, что ты натворил? Думал, меня можно не принимать в расчет. Я знаю, не надейся, что не знаю. И посмотри на Мону Мэйфейр, что ты впихнул в нее?