Литмир - Электронная Библиотека

Глава 16

Почему я так сильно любил ее? Уверен, читатель этих строк задается вопросом: что же в ней было, что вызывало во мне такую любовь?

Что же отличало ее от прочих, почему ты так ее любил? Как ты, любовник мужчин и женщин, вампир, погубитель невинных душ, оказался способным на такую любовь? Ты, средоточие легко воспламеняемой страсти, ты, дефилирующий из века в век во всеоружии своего убийственного обаяния, — за что ты любил ее?

Что я могу ответить? Я не знал ее возраста. Поэтому в моей книге о нем нет ни слова. Не могу сказать, какие у нее были волосы, кроме того, что они были коротко подстрижены и завиты на кончиках, на ее гладком лице не появилось и намека на морщины, а ее фигура была мальчишеской.

Но имеют ли смысл перед лицом ясной любви детали? Сами по себе они ничего не значат. Впрочем, если допустить, что женщины такой силы умеют по собственной воле придавать особое значение своим чертам, изгибу бровей, осанке, манере двигаться, даже тому, как падают на скулы волосы, длине шагов и их звуку, то детали, возможно, значат все.

Рядом с огненной рыжеволосой Моной, она, скорее, напоминала пепел. Женщина нарисованная углем, с лишенным сексуальности, пронзительным взглядом, душой, настолько огромной, что, казалось, она проявляла себя в каждом штришке ее облика и готовилась излиться в бесконечность. В сравнении с ее знанием мира познания всех тех, кого она встречала и еще встретит, казались незначительными.

Только вообразите себе ее одиночество.

Она не беседовала с людьми. Она просто не разговаривала с ними. Одному Богу известно, сколько она спасла жизней. И только она знала, скольких она убила. В Медицинском Центре Мэйфейров она только еще начала воплощать свои грандиозные мечты. Это был колоссальный и безостановочный конвейер исцеления. Но в действительности ее вдохновляли еще находившиеся на стадии исследования проекты, которым она отдавала состояние, знания, пронизывающее как рентгеновский луч видение, нервы и всю свою энергию.

Что могло подвести эту исполинскую личность, которая, невзирая на трагедию и наследственность, нашла для себя персональную цель? Ее рассудок. Время от времени она предавалась безумию, как будто оно было неким дурманящим напитком. И когда в умственном расслаблении она ускользала от своих великих идей, упиваясь воспоминаниями и чувством вины, когда искажались пропорции действительности и затихали осуждающие голоса, тогда, бормоча, она признавалась себе в тщетности надежд и строила бессвязные планы побега, который поможет ей навсегда избавиться от всех предвкушений.

И в эти чудесные моменты она обретала рассудок и, находясь в молитвенном состоянии, увидела меня, как Демона, пришедшего, чтобы вернувшего ее обратно.

Для нее я был тем, кто соединил два мира. И ее время пришло.

Кровавое дитя. Она вожделела меня. Именно за то, кем я на самом деле являлся, — вот в чем суть, за все то, что она почувствовала, когда мы трижды встречались. За то, что теперь она знала, что это правда, благодаря моему заявлению и потому что она и сама это понимала.

Она хотела меня всего. Это было желание, питаемое ее талантами, бывшими ее сутью и исключавшими ее любовь к Михаэлю. Я знал это. Как я мог этого не знать? Но она не собиралась уступать Ее воля? Была железной. Можно ли спутать с железом древесный уголь?

Глава 17

— Вы никому не откроете этот секрет, — сказала Мона.

Ее голос дрожал. Она крепко держалась за руку Квинна.

— Если вы его сохраните, то со временем я смогу всех навещать. Я имею в виду других членов семьи. Я буду понемногу узнавать о каждом из них. Так же, как Квинн знает обо всех на ферме Блэквуд. И у меня будет время, которое мне потребуется для отсутствия. Что ты хотела сказать, когда назвала меня "Кровавое дитя"?

Ровен посмотрела на нее через круглый стол. Потом с неожиданным раздражением стянула толстую пурпурную одежду и шагнула из нее, как из половинок ракушки. Напряженная фигура в белой хлопковой сорочке без рукавов.

— Давайте выйдем отсюда. — Ее глубокий мягкий голос зазвучал увереннее. Она чуть наклонила голову. — Пойдемте туда, где захоронены другие. Там Стирлинг. Я всегда любила то место. Давайте поговорим в саду.

Она направилась вперед, и только тогда я заметил, что она босая. Край ее сорочки заскользил по полу.

Михаэль поднялся из-за стола и направился за ней. Казалось, он избегает смотреть нам в глаза. Он догнал Ровен и приобнял ее. Мона тут же последовала за ними. Мы прошли через классическую буфетную комнату со шкафами, за длинными стеклами которых грудились изделия из красочного фарфора, потом проследовали через современную кухню, миновали французские двери, спустились по крашеным ступеням и вышли в выложенный камнями просторный внутренний двор.

Перед нами раскинулся огромный восьмиугольный бассейн, за ним горделиво возвышались кабинки. Протяженные известняковые балюстрады окаймляли садовые участки, взрывавшиеся тропическими растениями, а воздух неожиданно заблагоухал ночным жасмином. Слева с массивных изогнутых веток на нас пролился дождь. Громко пели цикады в гуще деревьев. Автомобильный шум мира извне до нас не доходил. Сам местный воздух казался благословенным.

Мона вздохнула, улыбнулась, встряхнула волосами и, быстро что-то бормоча, как колибри с трепещущими крыльями, нырнула в ждущие объятия Квинна.

— Тут все по-прежнему, так чудесно, даже еще лучше, чем в моих воспоминаниях. Ничего не изменилось.

Ровен остановилась, взглянув на проплывающие облака, словно хотела дать Моне время привыкнуть.

На секунду она уставилась на меня. Кровавое дитя. Папка с фактами. Потом на Мону. Потом снова на облака.

— Стоит ли здесь что-нибудь менять? — обращаясь к Моне, спросила она своим низким мелодичным голосом.

— Мы только хранители, — произнес Михаэль. — Когда-нибудь здесь поселятся другие Мэйфейры, когда нас уже давно не будет.

Мы подождали, подтягиваясь друг к другу. Очень взволнованный Квинн. Мона в состоянии нирваны. Я поискал глазами призрак Джулиана. Его нигде не было. Слишком рискованно, когда Михаэль может его увидеть.

Слева из черных железных ворот вышел Стирлинг, чтобы нас встретить. Как всегда — джентльмен в строгом льняном костюме, странно притихший. Ровен бесстрашно пошла вперед, босая, указывая на садик, из которого только что вышел Стирлинг.

На какой-то момент глаза Стирлинга задержались на Моне, для того, чтобы получить информацию, а затем он пошел за Ровен и Михаэлям, возвращаясь обратно.

Мы оказались в мире, непохожем на прежний — с итальянскими балюстрадами и камнями идеальной четырехугольной формы.

Кругом неистовствовали огромные листья со слоновьи уши и те же банановые деревья, под громадным старым дубом притаилась лужайка, на которой обнаружился железный стол и современные железные же стулья, которые, я подозреваю, были удобнее, чем реликвии в моем дворике. Высокая каменная стена окружала местечко со стороны, противоположной воротам, слева тисовые заросли заслоняли его от навеса для автомобилей, а двухэтажные домики прислуги прятали его от мира справа. Само же строение скрывалось от нас за плотно и высоко разросшейся бирючиной. В комнатах прислуги кто-то был. Спал и видел сны. Старая душа. Забудьте.

Влажная земля, случайно выросшие цветы, порхающие в густом летнем воздухе листья, все песни ночи, запах реки в восьми кварталах отсюда протекающей по Ирландскому каналу, со стороны которого слышался прорезающий ночь свисток поезда, предвещавший приглушенное рычание вагонов.

Внезапно умолкли цикады, в то время как лягушки продолжали свое пение, и послышались трели ночных птиц, слышимые только вампиру. Низкие огни по периметру зацементированной дорожки давали зыбкий свет. Такие же маячки были установлены и в других удаленных уголках сада. Прожектора, закрепленные на верхушке дуба, заполняли сцену мягким сиянием. Что касается луны, то она была полной, но таилась за розовой вуалью облаков. Таким образом, мы оказались в глубоком розовом полумраке, а вокруг нас жил и благоухал сад, готовясь впиться в нас тысячами микроскопических ртов.

37
{"b":"136414","o":1}