Стасик вздыхает и поднимается с кровати. Осторожно, на цыпочках, чтобы не разбудить соседа Петю, пробирается к тумбочке. Что-то ищет в темноте. Находит. В руках у него рогатка, боевая, испытанная, видавшая виды рогатка, которой цены нет.

«Увидит Наталья Ивановна — отнимет, — предполагает Стасик. — А она мне и на новом месте пригодится».

Он суёт рогатку за пазуху, под майку, и снова лезет под одеяло. Но уснуть не может. Он затыкает уши пальцами — ему кажется, что это храп Мирона мешает успокоиться. Бесполезно. Тревожные мысли так и лезут в голову. Пытаясь отогнать, унять эти ненужные мысли, Стасик начинает считать до ста, потом до двухсот. Но и это не помогает. Перед глазами одна за другой встают картины минувшего дня, который принёс Стасику столько плохого и страшного, сколько не приносил ещё ни один день в жизни.

А ведь начинался-то он, этот злополучный день, очень даже хорошо. Так, как и должен начинаться всякий день рождения — с весёлого настроения, с физзарядки под музыку, с «заграничного» письма, которое направил он своей однокласснице Томе Асеевой и от которого, по сути дела, пошли потом главные неприятности…

После завтрака Тома Асеева спешила из столовой в свою комнату. Белые валенки прыгали сразу через две ступеньки, а косички вздрагивали, как мышиные хвостики.

Следом за Томой вприпрыжку мчались её соседки по комнате — длинноногая, юркая Женя Окунева и толстушка Галя Агишина.

Собственно, бежать на верхний этаж нужно было одной Томе — она забыла в комнате портфель. Но подружки не могли оставить Тому одну. Куда Тома — туда и они. Как цыплята за клушкой. На бегу тараторили о разных пустяках. Наверное, всему интернату был слышен их звонкий щебет.

Стасик Комов крикнул им вдогонку:

— Вас бы на птичий базар! Сороки-болтушки!

— Сам не лучше, — обернувшись, Женя Окунева показала ему язык. — Минуты прожить не можешь без дурацких шуток. Настоящий попугай.

— Я — попугай, а ты, Окунева, не окунь, а тощая килька, — съязвил Стасик.

Но девочки уже не слышали — скрылись за поворотом лестницы.

Стасик презрительно скривил губы: «Ну и пусть!» Хотя, если честно говорить, ему очень хотелось позлить девчонок, дёрнуть за косу Томку Асееву. Смешные у неё косички — так бы и дёргал каждую перемену. А можно ещё к её спине бумажного чёртика приколоть. Вот смеху-то будет! Ничего, он ещё успеет отомстить Томе — будет знать, как смеяться над Стасиком! Подумаешь, если у неё в дневнике одни пятёрки, так можно командовать мальчишками направо и налево, как вздумается! Воображала! Суёт нос во все дела. Занималась бы лучше своими бантиками, а то ишь чего придумала: «Стасика Комова я обязуюсь взять на буксир по арифметике. Тогда он перестанет играть в войну, а будет учить уроки». Так прямо, в открытую, и сказала на пионерском сборе, когда Стасика за двойку отчитывали.

Что же получается: она, Тома, — пароход, а он — неповоротливая баржа, которой самой с места не сдвинуться? Дудки! Стасик никогда на поводу у девчонок не ходил и ходить не собирается! Не такой он человек! За собой в атаку может сколько угодно мальчишек увлечь — роту, полк, дивизию! А то и целую армию, если такой приказ поступит. Девчонок в армию он, конечно, не возьмёт. Тут нужны люди настоящие. Без визга и без бантиков.

Пока Стасик был занят своими думами, в Томиной комнате творился кавардак — девочки искали учебник географии. Рылись в книгах на этажерке, заглядывали под кровать и даже под подушку. Но и там учебника не оказалось. Как в воду канул.

— Вспомнила! — воскликнула наконец Тома. — Я же сама его в тумбочку положила. Вчера вечером. Вот дырявая память!

Тома выдвинула верхний ящик. Так и есть — учебник тут! Она выхватила его из тумбочки и неожиданно заметила под книжкой белый конверт:

— Смотрите, девочки, мне письмо!

На конверте печатными буквами было выписано: «Томе Асеевой лично — послание заграничное».

— Ой, как интересно!

Тома осторожно надорвала письмо и вынула оттуда… другой конверт, чуть поменьше. А на нём опять адрес: «Девочке с косичками — послание личное».

Тома сгорала от любопытства. Девочкам тоже было интересно. Они окружили подружку — что же в конверте?

Появился ещё один конверт со словами: «Прими привет от старых штиблет».

Эти слова Томе не понравились.

Адрес на последнем, самом крохотном конверте был ещё обиднее: «Томе, у которой не все в доме».

— Фу, глупость какая! Такой и пословицы-то нет…

Надув губы, Тома распечатала конверт. На тумбочку упала бумажка. Девочки возмутились: рисунок на листочке изображал фигу. Под ней — нахальное слово: «Получи!»

— Какой-то ненормальный… — Тома вдруг спохватилась. — А может, жулик? В тумбочке деньги. Целых три рубля. Брат прислал.

Она стала рыться в ящике. Выложила зеркальце, голубой бант, фотографию артиста — красавца по имени Бюль-Бюль, какую-то книжку в потрепанном переплёте. Денег нет.

— Он украл.

— Конечно, он. Кому же ещё! — поддакнула Женя Окунева. — И фигу нарисовал, чтобы поиздеваться.

Галя тоже возмутилась:

— Есть же бессовестные люди! Как только земля таких держит!

— Я бы всех жуликов на необитаемый остров отправила, — грозно предложила Женя. — Пусть крадут друг у друга!

Только где искать жулика — вот вопрос! Ведь своего обратного адреса он не оставил.

Дверь приоткрылась. Показалась взлохмаченная голова Стасика. Нос у него измазан компотом, губы расплывались в хитроватой улыбке.

— Наглотался — во как! — Стасик сел на стул и провёл пальцем по горлу. — Мне сегодня одиннадцать стукнуло! А именинникам, оказывается, двойную порцию дают. И коробку конфет в придачу. Понятно? Я готов каждый день ходить в именинниках.

— Вот удивил! — отозвалась Тома. — Тогда тебе каждый год будет исполняться триста шестьдесят пять лет.

— Здорово! Повезут в Москву на выставку. Будут показывать: «Перед вами самый долголетний в стране человек, который за один год прожил триста шестьдесят пять лет и не состарился!» Зрители рты пораскрывают от удивления.

— Выдумщик. Тебе бы книжки сочинять.

— И сочинил бы. Только вот писать лень.

— Расхвастался… «Писать лень»! — передразнила Стасика Женя Окунева. — Писатели пишут на бумаге, а ты — только на стенке в школе.

— Много понимаешь! Писатель должен уметь писать всюду. Маяковский писал даже на папиросной коробке.

— Ты так говоришь, будто знаешь! Он тебе коробку с папиросами подарил?

— Книги надо читать, тогда знать будешь, кому он коробку подарил. У вас только бантики на уме да финтифлюшки разные.

— Это ещё бабушка надвое сказала — у кого больше финтифлюшек в голове! — гордо встряхнула косичками Тома Асеева. — Мы, к твоему сведению, получше тебя учимся.

— Ишь, Василиса Премудрая! Пойду искать для тебя Иванушку-дурачка…

Стасик насмешливо фыркнул и поднялся со стула. Уходя из комнаты, он заметил на тумбочке распечатанный конверт и ухмыльнулся.

Когда дверь за ним захлопнулась, Галя Агишина таинственно спросила:

— Видели, девочки, как он на письмо смотрел?

— И вёл себя как-то странно, — подтвердила Женя Окунева.

— Это он написал «заграничное» послание! — теперь уже громко, с уверенностью произнесла Галя, и её зелёные, как у кошки, глаза стали круглыми. — У него такие мозги — всё могут!

— Выходит, и деньги он… — Женя сразу же замолкла под строгим, осуждающим взглядом Томы Асеевой.

— Нельзя, Женя, так… ни с того ни с сего… Как не стыдно!

— Но кто же тогда?