Одним словом, общественное бытие только тогда войдет в гармонию с личностным, когда человечеству станет ясно: нет такого мирового вопроса, решение которого в ту или иную сторону стоило бы отрезанного мизинца. Есть основания полагать, что эта гармонизация во всяком случае вероятна, поскольку многие культурные народы еще решают для себя, что лучше — умереть стоя или жить на коленях, поскольку монтажник Петров и кондуктор Мюллер даже по военному времени могут с глазу на глаз приятельски покурить, обменяться впечатлениями насчет проделок своих вождей и в конечном итоге сойтись во мнении, что человек, способный изуродовать другого человека, — больное животное, которого даже наказать нельзя, потому что бессмысленно, а надо его изолировать и лечить.

Но удивительное дело: стоит им сойтись в составе боевого подразделения, как они друг другу запросто горло перегрызут. Между прочим, из этого вытекает, причем вытекает точно и определенно, что любое объединение людей с какой бы то ни было целью, выходящей за рамки интересов здоровой личности, противоречит идее Бога. Впрочем, если человек — зверь, дурно воспитанный процессами общения и труда, то военное положение, в условиях которого он существует четыре тысячелетия, — это норма, равно как в порядке вещей уголовная преступность и классовая борьба, равно как естественна латентная гражданская война между умными и дураками, либералами и консерваторами, большевиками и демократами, даром что ни первые, ни вторые путем не знают, чего хотят. Но если человек действительно чадо Божие, то ему следует всячески сторониться так называемой общественной деятельности, чтобы сохранить в себе светоч происхождения, поскольку ему суждено налаживать мирное сосуществование и ратоборствовать только с самим собой. Несомненно, что гадости творятся не обязательно сообща, но и в одиночку, несомненно также, что добрые дела делаются не обязательно в одиночку, но и сообща, однако всего несомненней то, что душевно здоровая личность отнюдь не способна на такие возмутительные деяния, на какие способен стрелковый полк, хотя бы он на 100 процентов состоял из душевно здоровых людей, сознательно или бессознательно покорных идее Бога. Стало быть, людские объединения, особенно цеховые, зачастую несут в себе заразу, смертельно опасную для человека в человеке, и несмотря на то что это явление остается для нас загадочным, хорошо было бы заядлого коллективиста и общественника-русака наставить на политику «самоопределения вплоть до отделения и образования самостоятельного государства», но только в масштабе отдельного существа. Ведь недаром в тех краях, где страдают пресловутым индивидуализмом, наблюдается благосостояние и порядок, а в России, с Гостомысла страдающей коллективизмом, — все больше нестроение да беда; недаром в английском государстве, где «все для блага человека, все во имя человека», не знали потрясений со времен Кромвеля, а у нас в российском государстве, где общество — все, человек — ничто, попеременно то демократ бесчинствует, то большевик. И главное, идет хроническая война onmia contra omnes, то есть всех против всех, включая сюда водителей, пешеходов, покупателей, продавцов, и если понадобилось бы как-то сформулировать нашу Русь, то следовало бы сказать, что Русь — это такая держава, где идет хроническая война. Нет, главное все же то, что люди у нас гибнут регулярно, как бы между прочим и ни за грош; у кого в животе хирург ножницы позабудет, кого нелегкая подведет под железнодорожную катастрофу, кого в бандитской перестрелке ухлопают невзначай, кого порешат за то, что он киргиз по отцовской линии, кто на баррикадах падет, защищая от единокровных супостатов здание коммунхоза, а уж расстаться с жизнью в качестве пешехода — это у нас как попить воды. Разумеется, и в Сене можно спьяну утонуть, и можно в принципе угодить под пулю ирландского террориста, однако нигде человек не гибнет так обыденно, как у нас, и это, конечно, срам. Ведь человек только по прозванию монтажник Петров либо кондуктор Мюллер, а по сути дела он совершенное, самосущее и, так сказать, отдельное существо, да еще могущественное настолько, что ему ничего не стоит поставить запятую самой природе. Причем лично человеческое, то есть нравственное, в хомо сапиенсе, оказывается, бессмертно, даже непоколебимо, поскольку за многие тысячи лет и несмотря на греко-персидские войны, Великую французскую революцию, «триумфальное шествие советской власти» и прочие подлые приключения социальным силам так и не удалось уронить человека до степени действующего явления природы, вроде полезной пчелки или бессмысленного бобра; как общество ни гнуло слабого человека, как ни стремилось вытравить в нем образ и подобие Божие, он по-прежнему не способен на осмысленное злодейство и способен с горя писать стихи.

Но удивительное дело, стоит явиться какому-нибудь усатому дядьке в защитной куртке, сказать монтажнику Петрову:

— Хочешь, Петров, пасть смертью храбрых за то, чтобы фракция конформистов взяла верх над фракцией реформистов?

И Петров, балбес такой, говорит:

— Хочу.

Я человек не религиозный. Я человек верующий, причем верующий довольно неясно и широко. Я, например, не в состоянии представить себе Создателя этаким вселенским судией, надзирающим за каждым моим поступком; Бог для меня есть скорее таинственное единство дыханий мира, из какового единства вытекают непреложные законы или, может быть, только правила бытия. К тому же в моем пантеоне еще и отечество, и светлое будущее, и могучий человеческий интеллект, то есть я, похоже, обыкновенная мятущаяся натура, слишком невольник логически настроенного ума, которому, впрочем, не чужд идеалистический, по крайней мере, возвышенный образ мыслей. Но божественное происхождение человека для меня очевидно, как дважды два. Да ведь этому имеются веские, даже неопровержимые доказательства, и среди них первое — собственно человек, явление надприродное, фантастическое, попросту сказать, чудо, если принять в расчет кое-какие метафизические его свойства, к примеру, совесть, которая не могла быть воспитана ни временем, ни опытом, ни трудом. Другое доказательство: мы все — христиане независимо от того, веруем или нет, потому уже христиане, что с кровью предков и молоком матери переняли своего рода моральный код, в той или иной мере определяющий наши помыслы и дела. Коли облик горя человеческого вызывает в вас сострадание, коли вы способны любить ни за что ни про что, и рука у вас не поднимается ударить ближнего по лицу, коли вам симпатичнее несчастная боярыня Морозова, нежели маршал Жуков, коли вы не злопамятны и умеете непритворно прощать людей, то вы — прямой христианин, будь вы хоть дока в области научного атеизма, то есть хотите вы этого или нет. Ведь, собственно, верующий не тот, кто считает себя верующим и аккуратно бывает в церкви, верующий, иначе говоря, знающий Бога и претворяющий в жизни Его законы, — это нормальная психика, как минимум отвращающая от намеренного злодейства, не принимающая его, как желудок гвозди не принимает, а там хоть носите нательный крестик, хоть не носите, это и людям все равно, и Господу все равно. Да вот какая обидная незадача: мало того, что сумасшедших гораздо больше, чем принято полагать, и гораздо шире, чем принято полагать, диапазон душевных заболеваний, еще и психически нормальные люди такие путаники, сумасброды, что около 750 года от основания Рима Бог Саваоф был вынужден послать на землю своего Сына, чтобы тот надоумил нас, что можно, чего нельзя. И вот в один прекрасный день, отдаленный от нас двумя примерно тысячелетиями, Иисус Христос, великий наш брат по всечеловеческому Отцу, бродивший в Галилейской земле, поднялся на гору, сел и сказал народу:

— Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное…

Этими загадочными словами открывается Нагорная проповедь Учителя нашего Иисуса Христа, в которой содержатся все неизменные правила бытия, в которой и путь, и спасение, и жизнь для того, кто ищет пути, спасения, чистой жизни, кто понимает, что он не просто машина по переработке калорийного вещества.