Говоря эти слова, Уранов неотрывно смотрел на своего собеседника и с удовлетворением отметил, что они «дошли» до агента. Швецов как-то сразу преобразился. Он вздохнул с облегчением. В бесцветных его глазах вспыхнули огоньки, но ним Уранов определил: в голове агента «зашевелились» нужные мысли.

— А Волнухин знает, что мы на подозрении?

— Нет, я с ним еще не говорил и прошу вас о нашей сегодняшней беседе ему не сообщать. — Уранов поднес указательный палец к своим жирным губам. — Он будет у меня в пятницу, седьмого ноября, в девять часов вечера.

Руководитель тверской жандармерии был неплохим психологом. Он хорошо изучил характер и способности своих агентов, за период совместной работы познал их привычки, слабости, пороки. И, как опытный режиссер в театре, в соответствии с возможностями исполнителей распределил роли в задуманной драме. Швецову отводилась главная роль. Теперь полковник все более и более убеждался, что не ошибся в выборе. Сидевший перед ним агент сделает все, что нужно ему, Уранову, достаточно лишь намека.

— В таком случае вы свободны, — Уранов подошел к агенту, театрально отечески потрепал его по плечу, с наигранным оптимизмом пробасил: — Да вы не вешайте голову! Все уладится. Вас в обиду мы не дадим… Пока к нам не приходите. Не исключена возможность, что за вами будут следить. Когда потребуетесь, мы найдем способ вас известить об этом.

— До свидания, господин полковник, — тихо произнес Швецов и быстро исчез за дверью.

Вернулся Швецов домой поздно. Чтобы не обращать на себя внимания, он не стал зажигать лампу, раздевался впотьмах, старался не шуметь. Но Волнухин тем не менее услышал о приходе товарища, тихо спросил:

— Это ты, Мишка?

— Да я, спи!

— Мы тебе картошки печеной оставили, в печке она, — сообщил Волнухин.

— Зря оставляли, не хочу, я поел у сестры, — еле сдерживая раздражение, ответил Швецов. Он прошел к своей кровати, лег на спину, подтянул одеяло к подбородку да так и пролежал до утра.

…Эту ночь Швецов не спал. Но зато он тщательно все взвесил, продумал и принял решение…

После того как фабричный гудок возвестил об окончании смены, Швецов одним из первых вышел из ворот фабрики. Он отошел в сторону, занял удобное для наблюдения место и стал цепким: взглядом прощупывать выходящих. Как только заметил Соколова, поспешил к нему и, подойдя сзади, прошептал: «Мне срочно нужно с тобой поговорить». Иван Соколов замедлил шаг, пропустил вперед говорившего и, узнав в нем Швецова, негромко сказал: «Понял. Следуй за мной!» Они спустились с пригорка, перешли мост через Тьмаку, незаметно свернули на тропинку, змейкой вившуюся по берегу, и скрылись в зарослях ивняка. Убедившись, что поблизости никого нет, Соколов спросил:

— Ну, что у тебя?

Швецов сразу выпалил:

— Павлуха нас предал!

— Что ты болтаешь! — тихо, но резко воскликнул Соколов.

— Не болтаю, а говорю правду!

— Откуда узнал?

— Он сам мне сказал! По заданию полковника Уранова он вербовал меня в шпионы!

— Ох, Мишка, если наговариваешь на товарища, нехорошо тебе будет.

— Зря наговаривать не стану. Можно ведь и проверить.

— Проверим. Сейчас же пойдем к нему, и ты все это расскажешь!

— Нет, нет, — забеспокоился Швецов.

— Почему же?

— Он, спасая свою шкуру, застрелит нас.

— У него есть револьвер?

— Да, жандармы ему дали!

— Обезоружим!

— Он расскажет Уранову, нас всех арестуют.

— Как же мы узнаем о его измене?

— Он собирается идти к полковнику.

— Когда?

— В пятницу вечером!

— Ну что ж, проверим. — Соколов понизил голос: — Прошу тебя, Мишка, об этом пока никому ни слова. Понимаешь, речь идет о судьбе человека!

— Понимаю, — согласился Швецов.

— Проверять будем вдвоем! — сказал Соколов.

На берегу тихой задумчивой Тьмаки они обсудили план проверки Волнухина.

В канун праздника Ивана Златоуста около девяти часов вечера два молодых человека незаметно зашли под арку дома, расположенного возле особняка полковника Уварова, и стали наблюдать. В этот поздний вечерний час улица была тихой и пустынной. Лишь одинокие прохожие, пряча лица от холодного ноябрьского ветра, спешили к своим очагам. Вскоре со стороны храма Воздвиженья показалась фигура человека в коротком пиджаке и серой кепке.

— Он, — шепотом произнес один из стоявших под аркой, когда пешеход приблизился и на него упал сноп света от уличного фонаря.

— Да, он, — прошептал другой. Между тем шедший по улице человек, подходя к дому Уранова, замедлил шаг и несколько раз оглянулся. Потом он остановился, снова посмотрел по сторонам и направился к двери особняка главного тверского жандарма.

— Ну, убедился? — произнес один из стоявших под аркой — это был Швецов.

— Сомнений нет, — ответил Иван Соколов. — Павлуха предатель!

— Когда будем кончать с Иудой? — Мишка достал ив кармана зачехленную финку, протянул ее Ивану.

— Финка! — воскликнул Соколов. — Предусмотрительный ты, Мишка!..

Фигуры двух молодых людей исчезли в темноте.

…После выступления защитников Носович по очереди предоставил последнее слово подсудимым. Все отказались выступать, кроме Егорова. Фома поднялся со скамьи, посмотрел на судей, перевел взор на кресло прокурора:

— Три с половиной года минуло с тех пор, когда господа прокуроры впервые познакомились с делом, которое разбирается в этом зале. За это время юристы, обладающие дипломами императорского университета и немалой практикой, не смогли дойти до сути и установить истину. Не странно ли, господа? Впрочем, странного тут ничего нет. Служители Фемиды употребили годы на то, чтобы скрыть истину, чтобы оградить виновников преступления…

Зал насторожился. Прокурор переводил взгляд с Фомы на судей, и этот взгляд кричал: «Что же вы, господа, позволяете?» Егоров[4] тем временем продолжал:

— Господин председатель сказал, что обвинительный акт — это план обвинения, подлежащий доказыванию. Этот план обвинения созрел в недрах жандармского управления задолго до трагедии, разыгравшейся на огороде Буракова. И главным режиссером трагедии был господин Уранов. Это я вам сейчас докажу. Уранов внедрил свою агентуру в рабочие кружки и хорошо знал обстановку в них. Уранов мог бы давно арестовать всех, кто посещал рабочие собрания. Но ему этого было мало. Идеи социал-демократии давно уже проникли в широкие слои русской общественности и завоевали симпатии тысяч людей. Попробуйте перекрыть Волгу — вода пойдет через плотину. Так нельзя остановить идеи освобождения народа от гнета и бесправия…

— Господин Егоров! — потряс председатель колокольчиком над головой. — Вы находитесь не на тайном сборище, а на суде. Извольте говорить по существу дела!

— Господин председатель, я как раз и говорю о сути дела. Господин Уранов намеревался к политическому делу подвести обыкновенную уголовщину. Он хотел потопить нас не только в крови, но и в грязи. Смотрите, мол, вот кто такие социал-демократы. Они убивают своих же товарищей! Но Уранов-режиссер просчитался, актер, на которого он возлагал надежды, плохо справился со своей ролью. Это был Швецов. В планы жандармского управления никак не входило, чтобы он был разоблачен как тайный агент. Он должен был играть роль рабочего.

Фома на секунду прервался и заговорил с новой страстью:

— Уранов, организовав убийство своего духовного брата агента Волнухина, предпочитает пребывать в скитаниях… — Фома говорил громко, четко выговаривая каждое слово: — О какой законности можно говорить в державе, где на главной площади столицы расстреливают рабочих, а с ними женщин и детей, стариков и старух, идущих к своему царю-батюшке…

Носович поднял колокольчик и яростно зазвонил.

— О какой законности может идти речь, если власти вешают тысячи людей без суда и следствия…

— Прекратите! — орал Носович. — Я лишаю вас слова!..

К Егорову подбежал пристав и тоже закричал: