— Ждали меня? Признавайтесь!

Вагжанов в тон ему:

— Как отца родного!

Надзиратель, достав из портфеля бумагу, ручку, пузырек с чернилами, пододвинул поближе лампу и стал составлять протокол. Писал он не торопясь, четко выводя каждую букву. Когда документ был написан, он прочитал его вслух:

Понятые поставили свои подписи.

Надзиратель сложил лист бумаги вчетверо, положил его в свой портфель и сказал, обращаясь к Вагжанову:

— А вам придется пройти с нами.

— Преступного ничего не нашли, а меня все же под арест! На каком основании?

— Собирайтесь! — надзиратель тронул козырек фуражки.

Казарма, растревоженная визитом полицейских, не спала. Из полуоткрытых дверей каморок доносилось: «Вагжанова взяли…»

Ночь была тревожной не только для Вагжановых. Обыски и аресты прокатились по всей Твери. На ноги были поставлены все полицейские и жандармы. Начальник тверской жандармерии полковник Уранов лично принимал рапорты о ходе операции. В его кабинете беспрерывно звонил телефон. Прибывали с докладами приставы, филеры, городовые:

— Арестован Горбатый.

— Задержан Мельник.

— Взяли Карпа…

Полковник выслушивал донесения и ждал, когда ему назовут еще два имени. Время от времени он нетерпеливо обращался к ротмистру Щербовичу-Вечеру:

— Почему не взяты Фома и Барышня?

Ротмистр лишь неопределенно разводил руками.

Приближался рассвет, а две графы в длинном списке лиц, подлежащих аресту, так и оставались незаполненными. Полковник с трудом скрывал нервозность:

— Ротмистр, вы обеспечиваете наблюдение за вокзалом, все ли меры были приняты вами?

— Николай Сергеевич, — Щербович-Вечер еле сдерживал волнение, — поезда, следовавшие как в Петербург, так и в Москву, тщательно осматривались, все пассажиры, входившие в вагоны на станции Тверь, нашими людьми внимательно изучались. Никто по железной дороге улизнуть не мог.

Богом клялись городовые, что ни один подозрительный не проскользнул через московскую и петербургскую заставы, не ушел по трактам на Старицу, Тургиново, Волоколамск, Бежецк.

— Так где же они? — раздраженно спрашивал полковник.

Возвратилась группа, которая должна была арестовать Фому в доме Бородавкина. В кабинет вошел грузный, с толстыми щеками одетый в штатское мужчина лет сорока пяти. Уже по виноватому виду, склоненной голове, словно подготовленной к удару, все поняли: вестей добрых нет.

— Докладывай, Демидов, да поживей! — полковник нетерпеливо взял сигару.

— Упустили, ваше благородие. Выскользнул, как мыло из рук! — брякнул Демидов.

Уранов сощурил глаза и, еле сдерживая гнев, сквозь зубы процедил:

— Как же это случилось? Отвечайте!

— Петербургские филеры подвели, ваше благородие! Были неосторожны.

— При чем тут петербургские филеры? — злобно выкрикнул полковник. — У них своя задача, они нам не подчинены.

Демидов понемногу оправился от испуга.

— Всю ночь продежурили, а Фома ушел.

— Докладывайте по порядку!

— Глаз с дома не спускали. Заметили, в комнате погас свет. Мы насторожились. Видимо, вышел из дому. Мы согласно инструкции незаметно — за ним. Думали, он к Барышне, а он в казенку. Следим. Из казенки — домой. Снова лампу зажег. Мы ждем: авось и Барышня пожалует. Ждем час, другой. Нет. А свет в комнате горит. Замерзать стали. Рассвет уже забрезжил. Я говорю своим: пора брать. Стучим. Поднимаем хозяина. Заходим в комнату Фомы… — Демидов достал из кармана носовой платок, высморкался, посмотрел на Уранова.

— Что же дальше?

Демидов опустил голову:

— На столе лампа горит. Глядим под лавку, на печку, под кровать. Нет. Сени, чердак, двор обшарили. Нет его. Потом уж мы смекнули: он черным ходом — в огород, затем в соседний сад… В общем, удрал…

— Дубина ты, Демидов! — Уранов не стеснялся в выражениях. — Получаете жалованье унтер-офицера, а проку от вас, Демидов, меньше, чем от простого городового.

— Петербургские филеры помешали, — опять стал оправдываться Демидов.

— Чем же они вам помешали? — почти выкрикнул Уранов.

— Нахально действовали. Вот чем. Без всякой оглядки. Открыто ходили за Фомой. Я сам однажды видел и слышал, как он остановился, подождал агента и сказал ему прямо в лицо: «Хотя бы этого рыжего-то убрали!»

— Идите! Понадобитесь, позовем.

А утром всем уездным исправникам Тверской губернии, полицмейстерам городов под грифом «Секретно» было отправлено отношение, в котором предписывалось «задержать человека, могущего иметь документы на любое имя». Сообщались его приметы.

Ни с чем возвратилась и группа по задержанию Барышни. Уранов вызвал адъютанта управления и стал диктовать: «Срочно. Конфиденциально. Начальнику Московского охранного отделения…»

Звонил телефон. Полковник снял трубку, сказал:

— Слушаю. Да. С добрым утром! В основном успешно. Арестовали двадцать пять. Скрылись двое. Принимаем меры… Сразу доложу…

Полковник повесил трубку, сказал: «Губернатор интересуется», — и продолжал диктовку: — «Покорнейше прошу разыскать, подвергнуть обыску, арестовать, затем препроводить в мое распоряжение… проживающая по паспорту, выданному из Иркутской Духовной консистории, которая, по нашим агентурным данным, выехала из Твери в Москву 10 ноября. Посланный унтер-офицер Рылков установит ее личность».

Когда к ротмистру привели Вагжанова, он первую минуту был вежлив с ним.

— Давайте, господин Вагжанов, знакомиться. Я являюсь ротмистром отдельного корпуса жандармов. Фамилия моя: Щербович-Вечер…

— Не разобрал, — сказал Вагжанов.

— Ще-р-бо-вич-Ве-чер, — растягивая слова, повторил ротмистр, — признаюсь, фамилия редкая. Сразу запомните, то, клянусь честью, долго будете помнить.

Конец фразы ротмистр произнес с особым ударением.

— А рядом со мной находится товарищ прокурора Тверского окружного суда господин Охышев. Мне поручено в его присутствии на основании 1035-й статьи устава уголовного судопроизводства с соблюдением 403-й статьи того же устава допросить вас в качестве обвиняемого по делу преступных кружков города Твери… Прошу отвечать по существу дела. Вы знакомы с Иваном Ивановичем Соколовым, ткачом фабрики Берга?

— Да, знаком.

Ротмистр не ожидал такого ответа и, словно боясь спугнуть выслеженную птицу, осторожно уточнил:

— А каков характер знакомства?

— Станок Соколова недалеко от входа в цех, мне запомнился парень.

— Вы встречались с ним кроме цеха?

— Не доводилось.

— Знаете ли вы Михаила Петрова?

— Как же не знать! Он работает на станке, который в пяти метрах от моего.

Ротмистр назвал еще два десятка фамилий членов «преступных кружков», но Вагжанов сказал, что их не знает. Щербович вынул из папки несколько фотографий и стал по одной подавать допрашиваемому.

— Узнаете?

— Знакомое обличье. Он похож…

— На кого?

— На Николая Алексеевича.

— Фамилия?

— Некрасов… Такого видел в «Ниве».

Ротмистр подавил вспыхнувшее раздражение:

— Вам, господин Вагжанов, не откажешь в наблюдательности. Это не фотография сочинителя Некрасова, а Фомы.

— Фомы? Не знаю такого.

— А вот не откажите в любезности взглянуть на эту, — ротмистр протянул другой снимок.

Вагжанов взял фото, с минуту смотрел, возвратил:

— Очаровательная барышня. Не знаком…

Щербович подал еще несколько снимков, но Вагжанов ни в одном из них не признал знакомых людей.

— Собирали ли у рабочих фабрики деньги?

— Как же! Собирали, и не раз!