Гизела задумалась, счастлив ли он; наверное, этим можно было бы объяснить присущую ему резкость. Возможно, он страдал и поэтому теперь такой надменный. Но она тут же уверила себя, что смешно испытывать жалость к такому человеку, как лорд Куэнби. К тому же у нее создалось впечатление, что он все время старался уколоть ее побольнее. Гизела не могла забыть тот полный ненависти взгляд, который с удивлением заметила, войдя в гостиную.

Теперь она пыталась уговорить себя, что ошиблась, но в глубине души понимала — то, что она увидела, было истиной.

Обед проходил чрезвычайно долго. Одно блюдо сменяло другое, все нужно было попробовать, хотя Гизела, помня об очень скромном аппетите императрицы, каждый раз ограничивалась одной неполной ложкой. Когда церемония подходила к концу, Гизела спросила немного неуверенно, следует ли ей удалиться.

— Наверное, настал час портвейна, милорд? Лорд Куэнби встал из-за стола.

— Давайте нарушим обычай, — предложил он. — С вашего разрешения, мадам, я распоряжусь, чтобы в гостиную подали кофе с ликерами или, еще лучше, в библиотеку, если вы согласитесь побывать в моем убежище. Там теплее и менее официально, чем в гостиной, которой здесь весьма редко пользуются — только в особых случаях, в дни королевских визитов.

— С удовольствием, — согласилась Гизела, а про себя решила, что при первой возможности удалится к себе.

Библиотека и в самом деле оказалась гораздо уютнее большой строгой гостиной. Глубокие кресла и диваны, обтянутые красным бархатом, шторы из того же материала красиво сочетались с разноцветными переплетами множества книг, закрывающих все стены от пола до потолка. В камине пылал яркий огонь, перед ним грелись два спаниеля, которые при входе хозяина радостно вскочили, приветствуя его. Гизеле очень захотелось опуститься на ковер рядом с ними, но она подавила в себе это желание. Она любила собак, но когда отец женился во второй раз, леди Харриет запретила, к большому огорчению Гизелы, держать в доме каких-либо животных.

Сейчас она еще раз мысленно произнесла, что должна вести себя как императрица, поэтому, ласково потрепав псов за ушами, она чинно опустилась на диван, держа спину чрезвычайно прямо, сознавая, как блестит при свете огня ее платье и сверкают звезды в волосах, отражая языки пламени.

Лакеи принесли кофе и ликеры, от которых Гизела отказалась. Лорд Куэнби взял большую рюмку бренди и поставил ее на столик рядом со своим креслом. Слуги удалились. В комнате неожиданно нависла тишина, нарушаемая только тиканьем напольных часов в дальнем углу. Гизела принялась лихорадочно подыскивать тему для разговора. Часы на каминной полке показывали, что еще очень рано, только половина десятого. Удалиться к себе в такой час было бы чрезвычайно невежливо, а сердце тем временем подсказывало ей: впереди — опасность!

Она чувствовала, что лорд Куэнби внимательно рассматривает ее. Он сидел в огромном кресле, и она не могла не отметить про себя, что он очень широкоплеч, с правильными чертами лица и темными глазами, которые ни на секунду не упускали ее из виду. Ей вдруг показалось, что перед ней очень страшный человек, и когда он заговорил, Гизела с трудом удержалась, чтобы не вздрогнуть.

— Я рад, что сегодня мы с вами одни.

Его низкий голос был лишен каких-либо теплых, пусть даже льстивых интонаций.

— В самом деле! — сумела произнести Гизела довольно холодно, — А мне жаль, что графиня не смогла быть с нами, чтобы по достоинству оценить великолепный обед и полюбоваться такой очаровательной комнатой.

— Я собирался поговорить с вами наедине, если удастся, во время вашего пребывания в замке, — сказал лорд Куэнби. — И, наверное, даже лучше, что так случилось сразу, в день вашего приезда.

— Мне кажется, прежде всего вам следует объяснить мне, почему вы не сообщили о кончине вашего отца.

— Скорее всего, я опасался, что в таком случае вы не приедете, — ответил лорд Куэнби. — Или будете рассчитывать на шумные пикники и развлечения, так что мне не удастся и словом обменяться с вами с глазу на глаз. Как я уже говорил, болезнь графини послана самой судьбой.

Гизела сцепила руки, лежащие на коленях.

— Что же такое важное вы хотите мне сообщить? — спросила она.

— Я не заставлю вас долго ждать, — заверил он. — И, возможно, когда вы выслушаете меня, то поймете, какие мотивы двигали мной, вынудив пойти на маленький обман, поймете, почему я позволил вам считать, что мой отец еще жив.

До Рождества я даже не знал, что ожидается ваш визит. Потом я получил письмо императора, в котором с определенностью говорилось, что вы прибудете в Англию двенадцатого марта. Моим первым порывом было написать ответ и сообщить его величеству, как следовало бы сделать с самого начала, о смерти моего отца. Но, подумав, я решил промолчать. Я хотел увидеть вас; я хотел встретиться лицом к лицу с женщиной, которая предала и погубила моего лучшего друга!

Кровь прилила к лицу Гизелы.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — проговорила она.

— Думаю, сейчас поймете, — ответил лорд Куэнби, — когда я скажу вам, что его звали Имре Ханяди.

Гизела молчала. Да ей и нечего было сказать. Она никогда не слышала об этом человеке. Не имела ни малейшего представления, а чем говорил лорд Куэнби. Ее только охватила дрожь при звуке его голоса, полного ненависти.

— Да. Имре Ханяди, — повторил он. — Вам может показаться странным, что мы были близкими друзьями, но мы на самом деле подружились, когда вместе учились в Оксфорде. Зимние каникулы он проводил здесь, в моем доме, а летом мы уезжали с ним в Венгрию. Я и не надеюсь, что вы поймете, как много означает дружба для двух молодых людей, которые взрослеют бок о бок, вместе мечтают о будущем, и жизнь в них бьет ключом. Мы строили множество планов. Мы оба стремились совершить Что-то стоящее в этом мире.

Лорд Куэнби неожиданно поднялся.

— Что с ним произошло? — спросил он. — Куда он пропал? Вот что я хочу услышать от вас.

Гизела по-прежнему не проронила ни слова; она в самом деле ничего не знала.

— Вы не отвечаете, — сказал лорд Куэнби. — Вы так легко забыли его благодаря другим, возможно, более искушенным в любви поклонникам?

Он замолчал, и Гизела поняла, что нужно как-то отреагировать.

— Мне кажется, вы не совсем понимаете, что говорите, — тихо произнесла она.

— Я знаю гораздо больше, чем вы себе представляете, — резко ответил лорд Куэнби. Он открыл кожаную папку и вынул из нее пачку писем. — Во-первых, позвольте мне прочитать несколько строк из письма Имре, полученного зимой, после его отъезда в Вену. У нас с ним было заведено часто писать друг другу. Мы обменивались идеями, чувствами, мыслями обо всем на свете, впечатлениями от людей. Имре полюбил вас с той минуты, как увидел.

«Она изумительна, чудесна, восхитительна! — писал он. — Никогда не предполагал, что женщина может быть такой прекрасной и в то же время такой земной. Вчера она улыбнулась, и весь мир вокруг засиял восторженным светом, оттого что она живет в нем!»

Разве вас это не тронуло? Разве вы не знали, какое смятение чувств вызвали в сердце юноши? Гизела сделала легкое движение.

— Я думаю, милорд, будет лучше всего, если я удалюсь. Этот разговор ни к чему не приведет.

— Вы останетесь и выслушаете все, что я должен сказать, даже если мне придется силой удержать вас, — заявил он. — Я ждал этого момента, давно ждал, и сейчас намерен задавать вам вопросы, а вы будете отвечать на них. Думаете, мне не все равно, кто вы такая? Вы императрица для всех, но для меня вы только женщина — женщина, которая отправила на смерть моего единственного друга.

Он пылал такой яростью, внушающей страх, что Гизела не осмелилась шевельнуться. Выбрав из связки другое письмо, лорд Куэнби раскрыл его и прочитал:

— «Вчера мы почти целых десять минут провели в оранжерее. Ах, Хьюго, если бы я только мог объяснить тебе, как много она для меня значит. Я думаю о ней каждую минуту, каждую секунду. Что бы я ни делал, мысли о ней не покидают меня. Я мечтаю о ней по ночам. Она — само совершенство. В ней все воплощает красоту. Я бы с радостью отдал за нее жизнь».