Еще на подходе к усадьбе Михаил почувствовал что-то неладное. Ворота почему-то были распахнуты настежь, однако Трезор не лаял, словно его и не было… да и не было — лежал, бедняга, невдалеке от своей будки, раскрыв пасть и недвижно смотря мертвыми глазами. На боку мертвого пса запеклась кровь.

Однако дела-а-а-а!

Миша обернулся к Марье:

— Погодь-ка на улице… Во-он, за деревьями спрячься.

Сам же, подхватив валявшуюся у ворот палку, побежал на задний двор — именно там, судя по шуму, и разворачивалось сейчас основное действо. Не ошибся — так оно и было. Какие-то чужие люди — крепкие, вооруженные коротким копьями и палками парни — деловито осаждали недостроенную конюшню, где заперлись оставшиеся в живых обитатели усадьбы… да-да, вот именно так — оставшиеся в живых. Много, слишком много мертвых тел — челядинцев, закупов и прочих — валялось на огороде, у колодца, за баней. Кое-кто еще хрипел, исходя кровью…

Михаил сунулся к одному — привратнику Семену, тот прятался за колодцем и, увидев Мишу, сплюнул кровавой тягучей слюною:

— Шильники… песьи рыла… Явились, незнамо откуда… Ничо! К боярину за подмогой послано…

— Где наши-то — на конюшне?

— Там… Этих-то много, куда боле наших… Словно знали, что почти все холопи с усадьбы ушли. Отроки!!! — привратник с трудом приподнялся. — Чад упаси!

— А где они?

— В хоромах, с дъячком…

Семен снова захрипел, застонал, дернулся… Эх-ма, хорошо его в бок приложили — кровинушки-то много повытекло. Однако ничего — держится молодцом, улыбнулся вот, через силу:

— Беги скорее! Отроцев спаси… Мечи там, найдешь… Ты можешь…

— А ты как же, Семен?

— А язм не преставлюсь, — привратник осклабился. — Подмоги дождусь. Рано мне помирать… рано…

Кивнув раненому, Михаил отпрянул к забору, и — справедливо полагая, что для облегчения участи осажденных его скромных сил будет явно недостаточно — кусточками пробрался на задний двор, а уж оттуда, прислонив найденную у овина лестницу, забрался на галерею…

Забрался, и задумался. Чего теперь делать-то? В какую сторону двигаться? Семен сказал, что дети — в хоромах, однако хоромы-то не маленькие, пять срубов, и каких только помещений в них нет: две высокие горницы на подклетях, с печами изразцовыми, еще — теремом — повалуши — летние спальни, иначе еще светлицами называемые, те без печей, конечно; меж срубами — соединение — сени, светлые, с большими «красными» окнами, забранными слюдой, в сенях обычно сидели «сенные девушки» — пряли, пели песни, смеялись… теперь вот, не до смеха.

Где же бояричи могут прятаться? В сенях? В светлицах? Или, может, на галереях? Или вообще со двора убежать успели?

Только подумал так — крик услыхал! Не крик — стон даже. Прислушался — вроде как откуда-то сверху, из светлицы. Ага… С чего б там кому кричать? Неужто добрались вражины?

Осторожно, на цыпочках, Михаил подкрался к горнице, заглянул — никого! Пусто! Быстренько подскочил к стене, схватил висевший на стенке меч… Настоящий, боевой, жаль только — коротковатый, старый, с большим полукруглым навершьем. Видать, когда-то принадлежал знатным боярским предкам.

Ага! Снова крик. Наверху, в светлице…

Сжав покрепче меч, Михаил перепрыгнул через три ступеньки, рванул дверь…

И остановился, удивленно оглядываясь — горница-то оказалась пустой! Так кто же, черт побери, кричал? Ну вот только что…

Что-то скрипнуло… сундук! Да-да — чуть приподнялась крышка.

— А ну-ка, вылезай, не прячься! — поигрывая мечом, посоветовал Михаил.

Крышка со стуком отвалилась к стене.

— Дяденько Мисаил!!!

Словно чертенок, выпрыгнул из сундука Глебушка — босой, под левым глазом — синяк, на лбу — царапина. Но жив, жив, ишь, улыбается, обниматься лезет:

— Дядюшко…

Вот — заплакал.

— Ну, ну, милый… — Миша погладил отрока по голове. — Будет, будет… А где братец-то?

— Парняга с кнутищем за нами погнался — мы на крыльце играли, когда чужие люди пришли. Бориска крикнул — в сундуке схоронись, а сам — бежать, за ним и погнались, язм — в сторону, в горницу. Схоронился.

— А чего ж кричал?

— Так страшно же!

— Понятно… Ну что, пойду твоего братишку искать.

— И я с тобой!

— Нет уж… ты сиди пока здесь, запрись вон, на засовец.

— Ага, — скептически ухмыльнулся Глеб. — Запрись. А вдруг они дом подожгут?

— Так успеешь, откроешься… Не-не, со мной — и не думай! Враз головенку отвертят — а я в ответе. Сиди уж лучше здесь.

— Мисаил… а ты не долго?

— Уж как пойдет. Куда они побежали-то?

— Да по всем хоромам носились.

— А тиун где? Не видал?

— Не…

Подмигнув мальцу, Миша с грохотом спустился по лестнице вниз, в сени. Снова заглянул в горницу, потом вышел на галерею, стараясь, чтоб не увидали со двора. Где ж они могут быть-то? Боярич Борис и верзила по кличке Кнут… человек, верно, предобрейший. К конюшне вряд ли Борис побежал — не дурак же. Остаются подсобки… те, что на заднем дворе: амбары, овин, гумно, рига…

Таясь от лишних взглядов, Михаил протиснулся меж амбарами на задний двор и застыл, прислушался. Кроме доносившихся с конюшни криков — ничего. Хотя… вот, кажется, скрипнула дверь… Да, скрипнула — ветер. А вот, похоже, голоса… Или — показалось? Вон там говорили, в дощатом молотильном сарая — риге. Или — не там? Рядом овин — бревенчатый сруб с печью для сушки снопов — сооружение солидное, вряд ли оттуда было бы слышно. Значит — в риге. Или — на гумне — тоже сарайчик, только для обмолота. Вот снова голоса… Точно — на гумне!

Прокравшись вдоль овина, Михаил заглянул на гумно — пустое, урожай-то еще не сняли. Пустое и гулкое.

— Ну, пащенок, держись!

Ага! В самый раз поспел.

— Мавдяй, а ну, держи его… не так, за руки… Щас я ожгу!

— Меня-то не задень! — Мавдяй — тоже не слабая орясина лет двадцати пяти — резко выкрутил мальчишке руки.

Борис застонал, выругался, насколько мог гнусно:

— Давай-давай, ожги, пес! Батюшка потом с тебя шкуру спустит.

— Если найдет, — ухмыльнулся Кнут.

Миша опоздал чуток. Неуловимое движение… свист… Из распоротой на спине рубахи показалась кровь… Борис дернулся, застонал…

Гнусно захохотав, Кнут снова раскрутил свое страшное оружие… Только на этот раз — зря.

Честно говоря, Михаил вовсе не собирался играть в благородных рыцарей, вовсе наоборот — хотел, незаметно подобравшись, ткнуть Кнута мечом в бок — в почку или куда там еще. Жаль, не вышло! Ушлый оказался верзила, обернулся, отпрыгнул и — вжик! — проворно вытащил меч из висевших на поясе ножен.

Миша не ждал более…

Удар! Удар! Удар!

Скрежет, тупой железный срежет, искры… Яростное сверканье глаз. И пахнущее чесноком и луком дыханье — тяжелое дыханье врага.

Оп! Михаил чуть отскочил назад, размахнулся… Ага! Соперник хотел достать его острием клинка… дурачок! Кто же на такие детские приемы ловится? Разве ты сам? А ну-ка…

Раскрутив меч, Миша рванулся влево, и — сразу же — припал на левую ногу, вытянувшись стрелою… есть!!! Есть укол! Прямо в левый бок, чуть пониже сердца… да и так, вскользь… Плевая рана, однако кровища хлынула…

На помощь вражине тут ж, отшвырнув отрока к стенке, рванулся второй — времени тут зря не теряли. Все происходило быстро, очень быстро, буквально в какие-то секунды. Миша специально форсировал бой — чтоб не дать соперникам сказать и слова. А то начали бы торговаться, угрожать жизни подростка… А так — попробуй, поугрожай, когда на тебя и не смотрят, и слов твоих не слушают. Делай, что хочешь… Ну да ладно — чуть постращать или кнутиком хлестнуть пару раз, а вот жизни юного боярича лишить — чревато! Весьма-весьма чревато! Такого беспредельщика всеми кланами искать будут — возможностей хватит, нигде не укроется, даже в самой далекой вотчине, даже у немцев. Разве что — где-то далеко на юге.

Удар!

О, этот оказался куда более изворотлив, нежели Кнут.

Бился умело, храбро, но зря на рожон не лез, блюл дистанцию.