Ясным июньским утром, когда все еще спали, я расположился в шезлонге у бассейна, поставив рядом с собой чашку с кофе и развернув газету. Не успел я, однако, приняться за передовицу, как открылась дверь, и из дома вышла Сара Луиза. С того самого дня, как я закрыл счет в банке, она старательно меня избегала. Может быть, у нее сегодня возникло желание помириться?

– Принести тебе кофе? – спросил я.

– Нет, пока не надо. – Она выдержала театральную паузу. – Я вот думаю: не слишком ли много кофе мы употребляем? Если уж ограничивать себя, то ограничивать во всем.

– Ну, по-моему, кофе мы еще можем себе позволить.

Жмурясь от игравших на воде солнечных бликов, Сара Луиза начала речь, над которой, должно быть, немало поработала.

– Знаешь, меня растревожили твои недавние слова. Наверно, я действительно чересчур расточительна. Поверь, я старалась себя сдерживать, но будем откровенны: да, я с детства привыкла к хорошей жизни, а от старых привычек избавиться трудно. У меня возникла одна идея, которую, я надеюсь, ты одобришь. Ты знаешь, что я никогда ничего не покупала для себя, я всегда думала только о тебе и твоих дочерях. Просто мне не хотелось, чтобы тебе было стыдно за меня или за наш дом, а девочкам – за тебя. Я очень надеюсь, что ты не заберешь у девочек вещи, которые им купил, но все, что было куплено для меня, я готова отдать: «мерседес», шубу, все-все-все. Я твердо решила. Мне не нужно ничего, что для нас слишком дорого. И еще давай продадим дом в Аспене – что поделаешь, девочкам придется снова привыкать к тому, чтобы снимать комнаты. Правда, им так хотелось летом поехать в Грецию, но можно ведь устроиться и где-нибудь поблизости – на Си-Айленде, например, или в заповеднике штата, совсем неплохо! Знаешь, мне просто невыносима мысль, что мы тратим больше, чем можем себе позволить. Я так хочу, чтобы все было как надо! Вот, гляди, мои кредитные карточки от «Сакса», "Лорда Тейлора". Одно твое слово – и я разрежу их пополам. Обойдусь и без них.

Во время своей речи Сара Луиза ни разу не взглянула на меня, и теперь продолжала сидеть так же, демонстрируя свой великолепный профиль и держа в одной руке ножницы, а в другой – кредитные карточки. Нижняя губа у нее подрагивала – добиться такого можно было только упорной тренировкой.

– Ну так как? – спросила Сара Луиза с легким придыханием. – Резать?

– Послушай, Сара Луиза, я ведь не прошу тебя ни от чего отказываться.

– Но ты сказал, что мы слишком много тратим, а раз мы слишком много тратим, значит, у нас слишком много вещей, и от некоторых из них надо избавиться. Надеюсь только, что ты пощадишь девочек.

– По-моему, нужно постараться два-три года пожить по средствам, тогда все будет в порядке. Просто мы не можем тратить деньги так, как раньше.

С моей точки зрения, это были вполне разумные слова, но Сара Луиза вздрогнула, словно от удара плетью. Бросив на меня взгляд, чтобы убедиться, что перед ней то самое чудовище, которое она и ожидала увидеть, она двумя взмахами ножниц перерезала карточки пополам. Видимо, это было частью сценария, как, впрочем, и то, что произошло потом: Сара Луиза встала, швырнула разрезанные карточки мне в лицо и стремительно скрылась в доме, громко хлопнув дверью. Я принялся подбирать упавшие на землю клочки, но тут Сара Луиза появилась снова. С хорошо отрепетированным возгласом: "Вот тебе твой «мерседес» – продавай сколько хочешь!" – она бросила в меня ключи от машины. Не знаю, действительно ли она хотела попасть, но ключ, не долетев, упали в бассейн, плавно опустились на дно, Сара Луиза гордо прошествовала в дом.

Вспышки раздражительности бывали у Сары Луизы почти каждую неделю, так что мне, вообще говоря, полагалось бы уже научиться с ними управляться. Я же, как всегда после очередной подобной истерики, сидел ошеломленный, не веря в случившееся. Потом, сбросив с себя сомнения, я нырнул в бассейн, достал ключи, вытерся и пошел мириться.

Сару Луизу я нашел в нашей спальне, лежащую на кровати и сотрясающуюся от рыданий.

– Сара Луиза, – сказал я ей, – мне очень неприятно, что все так произошло. Надеюсь, ты объяснишь мне, что я сделал плохого.

– Ты никогда ничего не делаешь плохого, – отвечала Сара Луиза, глотая слезы. – Ты всегда прав, а мы всегда неправы. Это невыносимо.

– Но позволь, когда это я говорил, что я прав, а ты нет?

– Вот видишь, опять. Что бы я ни сказала, все не так. Я долго стоял, мысленно блуждая по лабиринту ее логики. Я уже успел усвоить, что спорить с Сарой Луизой бесполезно, а надо уступить, поэтому, принеся покаяние и дождавшись, когда она вытрет глаза, я спросил:

– Что ты хочешь, чтобы я для тебя сделал?

– Чего я хочу? Понятия не имею. Разве мы можем позволить себе хоть что-то купить?

– Не исключено, что и можем; по крайней мере, давай попробуем это обсудить.

– Я не хочу снова выслушивать лекции.

– Если у тебя есть какие-нибудь идеи, расскажи, и я обещаю, что не скажу ни слова.

В очередной раз повернувшись ко мне в профиль, Сара Луиза предалась размышлениям о семейных нуждах.

– Ну, во-первых, Эсель уже давно мечтает о лошади, – сказала она, – и я тысячу раз говорила тебе, что лошадь девочке действительно нужна.

– Думаешь, Эсель будет много на ней ездить?

– Этого мы никогда не узнаем, если не купим ей лошадь.

– Ты уверена, что одной лошади хватит? – Вопрос сорвался у меня с языка помимо воли, но Сара Луиза не заметила иронии.

– Конечно, нельзя Эсель купить лошадь, а Элизабет – нет. А Мэри Кэтрин с таким увлечением копит деньги, что мы просто обязаны положить хотя бы немного на ее счет.

– Может быть, ты с девочками выяснишь что надо про лошадей? Мне нужно только знать, сколько они стоят.

– Хэмилтон, ты не представляешь себе, как девочки обрадуются! – В первый раз за все утро Сара Луиза улыбнулась, захлопав при этом ресницами, все еще влажными от слез.

Она пошла принять душ, а я направился к своему шезлонгу у бассейна. Кофе уже остыл, настроение было препротивнейшее, но меня немного утешил Арт Бухвальд.[95] Потом я занялся светской хроникой и узнал, почему Кэндис Берген[96] так ни разу и не вышла замуж и что сталось с Джулиет Проуз.[97] В эту минуту из дома вышла Эсель и, как обычно, не говоря ни слова, села рядом со мной.

Через какое-то время она подняла валявшуюся на земле газетную страницу и, ткнув пальцем в какое-то место, спросила:

– Как тебе ее нос?

Я пригляделся: предо мной была фотография Фарры Фосет.[98]

– Неплохой нос, – ответил я.

– Неплохой? И это все, что ты можешь сказать?

– Ну, она вообще недурна собой.

– Я говорю про ее нос. Ты не считаешь, что у нее потрясающий нос?

– Да, превосходный.

– И у меня тоже мог бы быть такой нос.

– Такой, как у кого?

– Как у Фарры Фосет. Я тут говорила с Мэй Бет Гриззард, у нее папа хирург-косметолог, прямо настоящий волшебник, и Мэй Бет сказала, что за тысячу долларов он исправит мне нос.

– А зачем тебе нужен нос, как у Фарры Фосет?

– Потому что мой нос никуда не годится, – ответила Эсель, поморщившись, словно от боли. – Из-за него-то мальчишки и не желают со мной встречаться. Если его исправить, у меня сразу станет красивое лицо.

Я хотел было сказать, что она мне нравится такая, какая есть, но тут мой взгляд упал на фотографию Фарры Фосет. Разница во внешности между нею и Эсель была столь разительна, что у меня язык не повернулся соврать. Вместо этого я спросил:

– А с мамой ты говорила?

– Да, она сказала, что не против, если ты тоже не против.

– Не хочешь ли побеседовать с доктором Гриззардом?

– Я уже договорилась пойти к нему в среду.

Только я опять погрузился в чтение светской хроники, как Эсель спросила: