В "Бэл Мид кантри клаб" был устроен роскошный банкет. За ужином я терялся в догадках: что во мне смогут обнаружить такого, над чем можно было бы посмеяться? Во-первых, я не был знаменитостью, во-вторых, объектами острот на «головомойках» обычно бывали недостатки человека, а мои недостатки – где они? Ну, пройдутся насчет моих многочисленных путешествий – а что еще? Хорошо, что мне не надо перемывать косточки самому себе. Первым выступил Сэнфорд Адамс, который к тому времени уже стал председателем совета директоров «Камберленда». Как только он начал говорить, я понял, что насчет путешествий я угадал. Ладно, над этим пусть похохочут. Я слушал Сэнфорда и прочих ораторов, растянув рот в дежурной улыбке; когда кругом смеялись, я смеялся громче всех.
– Мне очень приятно находиться на этом вечере, – начал Сэнфорд. – Но настоящий праздник – это, конечно, то, что мы видим сегодня здесь Хэмилтона – в тот единственный в году день, когда он не в отъезде. Вообще-то мы думали, что придется устроить наше собрание в аэропорту, но рейс, которым должен был лететь Хэмилтон, перенесли. Хэмилтон, от имени всех нас, видящих тебя так редко, позволь преподнести тебе подарок – карту Нашвилла. Вот тут, видишь, твой дом, а вот это – деловая часть города. Будьте добры, передайте ему эту карту. Один мой приятель оказался недавно в Париже, и вот он как-то стоит посреди улицы и ищет "Америкэн экспресс". Поднимает голову, видит: Хэм. "Хэм, – обращается к нему мой приятель, – как мне пройти к "Америкэн экспресс"?" – и Хэм моментально его туда отводит. Через пару месяцев он приезжает в Токио и опять пытается найти "Америкэн экспресс", и, натурально, Хэм тут как тут. "Хэм, – спрашивает мой приятель, – как мне пройти к "Америкэн экспресс"?" – и Хэм моментально его туда отводит. Вскоре мой приятель сталкивается с Хэмом на улице в Нашвилле и говорит ему: "Хэм, ты мне очень помог в Париже и в Токио. Могу ли я тебя как-нибудь отблагодарить?" "Можешь, – отвечает Хэм. – Как мне пройти к моему банку?" Не хочу сказать, что Хэм, пока отсутствует, успевает забыть своих сотрудников, но его отдел – единственный в банке, где все носят карточки с фамилиями. На днях одна девушка подходит к нему на работе и Хэм ей говорит: "По-моему, я ясно сказал, чтобы у всех были карточки с фамилиями", а девушка ему в ответ: "Папочка, да это же я!" Конечно, помотавшись по свету, Хэм и разговаривает уже по-другому. Какой язык ни назови – он все их знает. Одна беда: теперь требуется кто-то, кто переводил бы слова Хэма на английский. На днях один человек зашел в банк, послушал Хэма и сказал: "Для иностранца он говорит совсем неплохо. Сколько времени он уже здесь живет?" У меня не хватило духу сказать ему правду, и я ответил: "Это египтянин. Приехал сюда примерно год назад". На что тот человек заметил: "Ну, за такое время мог бы и получше научиться". Видимо, то, что Хэм повидал так много, вскружило ему голову. На днях он был на обеде в честь губернатора и тамада сказал: "Мы рады приветствовать за этим столом нашего почетного гостя". "И то, что губернатор здесь сидит, – это тоже приятно", – откликнулся Хэм. А еще недавно на одном вечере к Хэму подошел мэр, протянул ему руку и говорит: "Привет, Хэм". Хэм стоит, никак не реагирует. Тогда какой-то знакомый его спрашивает: "Послушай, в чем дело?", а Хэм отвечает: "Я жду, когда объявят о моем прибытии". А вот еще был случай: заходит Хэм в «Макдоналдс», подходит к стойке и говорит: "Бифштекс шатобриан". "Извините, сэр, у нас этого нет". – "Ну, тогда курицу в вине". – "Извините, сэр, но этого тоже нет: есть только гамбургеры". "Что ж, – говорит Хэм, – дайте мне гамбургер с икрой и пришлите официанта с картой вин".
Сэнфорд еще долго разглагольствовал в том же духе. Первые две-три минуты все шло так, как я ожидал, но то, что прозвучало потом, застало меня врасплох; чем дольше я слушал, тем труднее становилось сохранять на лице улыбку. Следующим выступил Уэйд Уолесс – он нанес удар в другом направлении.
– Хорошо известно, что Хэмилтон любит пропустить рюмку-другую. Все мы, конечно, тоже не прочь иногда промочить горло, но у Хэмилтона эта его любовь начинает проявляться еще до завтрака. Как говорит Сара Луиза, Хэмилтон просыпается от позвякиванья льдинок в стакане. Вы, наверно, слышали, что недавно Хэму пришлось пойти к врачу: когда он после вечеринки искал на стоянке свою машину, кто-то наступил ему на руку. Впрочем, не подумайте, что Хэм какой-нибудь забулдыга. Он даже сотрудников своего отдела строго предупредил насчет пьянства. Созвал всех на прошлой неделе и говорит: "Значит, так: рюмка со сна – святое дело; за завтраком хорошо идет "кровавая Мэри"; пара кружек пива – вот уж и обед подоспел; за обедом хочешь не хочешь, а надо выпить мартини и вина; потом еще пивка – чтобы дотянуть до коктейлей, до ужина, а какой ужин без вина? После ужина – пара рюмок коньяку: помогает пищеварению, а на ночь хорошо тяпнуть виски: спится крепче. Но вот эта, понимаете ли, ваша манера – тут глоточек, там глоточек, – это, господа, никуда не годится!" Думаю, что именно благодаря спиртному Хэм всегда такой игривый на работе. Сэнфорд уже говорил про карточки с фамилиями, но он не сказал, что у девушек под этими карточками еще и нагрудники. Встречаю я как-то одну секретаршу, выходящую из кабинета Хэма, и говорю ей: "Боже, какой у вас измученный вид!" А она мне: "Еще бы не измученный! Ладно, пора возвращаться: ему еще нужно мне что-то продиктовать". Ну, женщины постарше будут, конечно, и поопытнее. Эти ходят вооруженные. Хэм, наверно, единственный человек в городе, которого долбанули бейсбольной битой прямо за рабочим столом.
Порассуждав о пьянстве и разврате, Уэйд уступил место губернатору, который произнес краткую речь. Начал он так:
– На днях я сказал одному своему знакомому, что иду на «головомойку». Он спросил: "И какую же знаменитость туда пригласили?" "Хэмилтона Дэйвиса", – ответил я. "Нет, ты не понял, – сказал он, – я спрашиваю: какую знаменитость пригласили?"
Мэр начал свое выступление на торжественной ноте:
– Сегодня мы чествуем здесь удивительного человека. Но не только его, господа, а еще и американскую мечту. Да, господа, и в наше время американская мечта может сбываться, и лучшее тому подтверждение – жизнь Хэмилтона Дэйвиса: он поставил перед собой высокую цель, отдал для достижения ее все силы и женился на дочке начальника.
После часа такой «головомойки» я уже созрел для речи, в которой было бы сказано, что, несмотря ни на что, человек я все-таки замечательный. И вот встал Сидни Уилкс из "Планирования семьи" и, подняв свой бокал, оглядел собравшихся.
– Господа, – сказал он, – мы сегодня вдоволь насмеялись и, надо заметить, не без причины. Пришла пора воздать должное тому, кто этого заслуживает. Я предлагаю выпить за здоровье одной восхитительной особы, нашей общей любимицы – Сары Луизы Дэйвис! Дорогая Сара Луиза, я пью за то, чтобы и дальше подобные вечера проходили так же успешно, как и сегодня. Вы доставили радость стольким людям, одновременно сделав столько добра!
И он произнес целый панегирик, сопровождавшийся одобрительными выкриками, вслед за чем вся компания под руководством Уэйда Уолесса грянула приветственную песню. Все подходили к Саре Луизе с поздравлениями, и я тоже несколько раз удостоился похвалы за то, что не побоялся прийти на "головомойку".
Лежа в тот вечер в постели, когда Сара Луиза уже заснула, я вдруг поймал себя на мысли о том, что продолжаю улыбаться. Я улыбался пять часов подряд: на протяжении всего банкета, по дороге домой, сидя у камина в гостиной. Никто не может упрекнуть меня в том, что я выставляю свои чувства напоказ. На банкете я пел Саре Луизе такие дифирамбы, что она вся сияла от удовольствия. Она рассчитывала устраивать по две-три «головомойки» в год, и мысль о том, сколько это принесет денег "Планированию семьи", приводила ее в радостный трепет.
Я лежал и массировал себе лицо, которое отчаянно ныло. Но еще сильнее ныло сердце. Меня выставили на посмешище всему Нашвиллу. Друзья, конечно, скажут: "Это же все просто так, ради веселья. Ты что, шуток не понимаешь?", но ведь дыма без огня не бывает. Неужели я действительно говорю как-то странно? Неужели я действительно такой самовлюбленный? Неужели я действительно строю из себя невесть что? Я-то всегда считал, что я скромный и застенчивый и разговариваю совершенно нормально. А насчет моего пьянства? Да, в гостях я иногда закладываю за галстук, но ведь и Уэйд делает то же самое. Да и вообще, кто не закладывает? С тех пор как я окончил университет, никто из них не видел меня пьяным. Обычно я выпиваю рюмку виски перед ужином, а за ужином – бокал вина, вот и все. А то, что я будто бы пристаю к женщинам на работе, лапаю их? Господи, да мне и в голову такое не могло бы прийти! Я вообще, после того как женился, ни к одной женщине не подъезжал – включая, между прочим, и Лору Гейл, и Этель. Конечно же, я совсем не такой, каким кажусь окружающим, но понимание этого не принесло облегчения, и я лежал и мучился до самого рассвета.
