– Хэмилтон, – сказала она, – пожалуйста, не надо ничего от меня скрывать. Ты просто передумал. Ты не хочешь на мне жениться. Не надо играть в игры.

Именно это я и ожидал от нее услышать.

– Эрика, милая, – ответил я, – пойми же, это не я придумал отложить свадьбу. Это родители хотят, чтобы она состоялась в Нашвилле. Они уже пригласили и мэра, и губернатора, и вообще, наша свадьба должна стать свадьбой года. Им будет страшно неловко, если мы вдруг заявимся уже женатыми и все придется отменять.

– Но ведь никто их об этом не просил.

– Разумеется, но таково их желание.

– Мне кажется, что ты все это выдумал.

– Ну, если ты не веришь мне, то, может быть, поверишь маме?

С этими словами я вытащил из кармана письмо, которое сам только что отстукал на машинке, изобразив в конце мамину подпись. По счастливой случайности в нашем доме нашлась машинка, шрифт на которой был совершенно такой же, как на маминой, поэтому можно было воспользоваться маминым конвертом. Я протянул Эрике конверт вместе с письмом.

– Но ведь оно адресовано тебе, – сказала Эрика. Эрика вздохнула, взяла письмо и начала читать. Первые несколько абзацев я предоставил маме для всяких слов о том, что ей с отцом будет страшно интересно познакомиться с Эрикой. Затем следовало детальное описание того, как идет подготовка к знаменательному дню 25 июля. С церковью и с клубом уже договорились. Приглашений, разумеется, еще не высылали, но она недавно виделась с мэром и с губернатором и попросила их не занимать делами торжественный вечер. (И к мэру Уэсту, и к губернатору Клементу в нашей семье относились довольно прохладно, но, будучи старыми знакомыми отца, они все-таки могли прийти на свадьбу. Во всяком случае, я посчитал, что в Германии их должности должны произвести впечатление.) Кроме того, они договорились насчет оркестра, официантов и автомобильной стоянки. Впечатление было такое, будто на свадьбу соберется весь город. Знакомые тоже не сидели в стороне, и мама перечислила всех, кто приглашал нас в гости – и на торжественные приемы, и на кофе, и на обеды, и на коктейли. Печатая все это, я не испытывал никаких угрызений совести. Чем больше я фантазировал, тем более правдоподобным мне казалось, что, поскольку Эрика не беременна, именно это нас и ждет. Я пошел навстречу родителям – не женился в Германии. Теперь они, конечно, тоже пойдут мне навстречу – и они, и все наши знакомые. Я не врал, я просто предвидел события. Кончив читать, Эрика еще раз просмотрела письмо. Истинное положение вещей постепенно доходило до нее. Отказаться устроить свадьбу в Нашвилле, когда проведена такая подготовка, было бы примерно тем же, что отказаться от высадки в Нормандии. Эрика выглядела грустной, но сквозь эту грусть пробивался лучик надежды.

– Сколько же им пришлось взвалить на себя хлопот! – сказала она.

– Ну, для них это приятные хлопоты, – ответил я. – Им очень хочется, чтобы ты почувствовала, как тебе рады.

– Но они так мало обо мне знают.

– Да что ты, я им столько про тебя написал!

– А в чем я буду ходить на все эти приемы? У меня же ничего нет.

– Кое-что купим здесь, а когда приедешь в Нашвилл, первым делом пойдем по магазинам.

– Званые вечера, гости – со мной такого еще не бывало.

– Тебе точно понравится.

– Будем надеяться. Но я боюсь.

Отец и брат Эрики тоже были неприятно поражены известием о переносе нашей свадьбы и тоже успокоились только тогда, когда узнали, какая к ней ведется подготовка. Я сфотографировал всех троих, чтобы потом показать карточки дома, и попросил родителей прислать свои фотографии. Через пару недель пришла пачка цветных снимков, на которых были изображены и мама, и папа, и наш дом, и виды Нашвилла – и все это выглядело солидно и богато. Было видно, что на членов семьи Райхенау фотографии произвели должное впечатление – во всяком случае, смотрели они на них широко раскрыв глаза. Особняки с колоннами и лужайками напомнили им фильм «Унесенные ветром», а клуб «Бэл Мид» поразил их своими размерами – неужели для нашей свадьбы снимут его целиком? Даже здание нашей церкви им понравилось, потому что в нем ощущался готический дух. Я попросил всех троих написать письма моим родителям и вызвался отправить их по армейской почте. Письма эти я продержал у себя недели полторы, после чего напечатал ответы на той самой машинке, которая была похожа на мамину. К лету между семейством Райхенау и родителями установились самые приятельские отношения.

Я совершенно не думал, что занимаюсь обманом: ведь в письмах, написанных мною якобы от имени родителей, говорилось то же, что – я ни минуты в этом не сомневался – родители сами бы написали, если бы знали столько, сколько знал я. Сразу по приезде домой я все им объясню, и они еще скажут мне спасибо. А раз родители будут на моей стороне, то и Симс Колдуэлл сдержит свое слово насчет работы. Со временем и Сара Луиза бросит обижаться, и все мы заживем в мире и согласии. Я даже представил себе, как Сара Луиза подружится с Эрикой, как они вместе будут ходить по магазинам и вести между собой всякие женские беседы.

Однажды в субботу, купив Эрике три платья на Курфюрстендамм, я повел ее в отделение "Пан Американ", где заказал ей билет на самолет. На это дело у меня было отложено пятьсот долларов, и на оставшуюся сумму Эрика открыла в банке собственный счет на случай непредвиденных расходов. Насколько она раньше была подавленной, настолько теперь выглядела возбужденной. Фотографии, присланные из дома, она помнила до малейших подробностей, а о моих родителях и знакомых говорила так, будто знала их долгие годы. Она даже откопала в библиотеке какую-то книгу про штат Теннесси и, прочитав ее, стала таким специалистом, что мне даже и не снилось.

О майоре Холлоране, известном также под именем Майк, уже давно ничего не было слышно, и я как-то спросил о нем Эрику. Я полагал, что эта фигура выпала из нашей жизни.

– Майк? – переспросила Эрика. – Как странно, что ты спрашиваешь: он как раз сегодня ко мне заходил.

– Значит, вы продолжаете встречаться?

– Нет, все кончилось, когда я сообщила ему о нашей помолвке. Но Майк иногда заглядывает в библиотеку – узнать, как у меня идут дела. Посмотри, что он сегодня принес.

И она достала набор из двенадцати серебряных стаканчиков. К стаканчикам была приложена открытка, на которой четким почерком было написано: "Эрике и Хэмилтону, с искренней симпатией и наилучшими пожеланиями. Пусть та неприятность, которая возникла из-за меня, окажется самой серьезной в вашей жизни. Майкл Холлоран." И за этим человеком я шпионил, не давая ему покоя! Определенно, жест Майка был добрым знаком. Кто устоит при виде двух людей, любящих друг друга так горячо, как мы с Эрикой? Мысленно я уже представлял, как жители Нашвилла, идя по стопам Майка, при встрече желают нам всего самого лучшего.

Последние недели в Берлине оказались страшно хлопотными, мы с Эрикой целыми днями были в бегах. Я рассчитывал, что накануне отъезда мы сможем спокойно посидеть вечерок-другой вдвоем или вместе с ее отцом и с Юргеном. Мы будем пить за здоровье друг друга, произносить всякие речи и предаваться мечтам о том, как увидимся снова. Но не успел я оглянуться, как до отъезда осталось только три дня, а ничего из задуманного так и не было выполнено. Напоследок мы с Эрикой решили покутить: в пятницу поужинать в ресторане «Абен», в субботу – в ресторане «Борзенштубен», а уж воскресенье провести с отцом и с Юргеном. В понедельник я должен был уехать.

Выяснилось, однако, что у Хлопкорота совсем другие планы. В четверг он надумал провести проверку всех помещений в доме. По мне, все у нас было в лучшем виде: и уборщица прибиралась на совесть, и мы сами, чтобы не попасться при осмотре, содержали комнаты в чистоте. Но Хлопкорот отнюдь не считал, что лучшее – враг хорошего. Он-таки нашел себе занятие – стал лазить по всяким подсобкам, в которые уже много лет никто не заглядывал, и даже обнаружил какое-то чердачное помещение, о существовании которого я и не подозревал. Разумеется, там царил чудовищный беспорядок, при виде которого Хлопкорота едва не хватил удар.