– Как это – все?
– В лагере меня только про него и спрашивали. Я отодвинулся от нее с оскорбленным видом.
– Нет-нет, я не имела этого в виду; просто странно, что все спрашивают про Колю.
Стараясь выглядеть обиженным, я сказал:
– Что ж, извини, если я такой неоригинальный. Но я, между прочим, тебя люблю, и мне хочется знать про людей, которых любила ты. Не хочешь быть со мной откровенной – не надо, но я не уверен, что смогу жениться на женщине, которая мне не доверяет, да еще считает, что я похож на этих лагерных следователей.
И я угрюмо замолчал, но уже через минуту ощутил у себя на плечах ее ладони.
– Иди сюда, – сказала Надя.
Мы легли, она закурила и, тяжело вздохнув, начала свой рассказ.
– Что ж, если тебе так интересно, я расскажу. Ты, наверно, и про мою половую жизнь тоже хочешь узнать. Ну так вот, до Москвы никакой половой жизни у меня вообще не было. Родители насчет этого были очень строгие. С мальчиками я начала дружить лет в четырнадцать, а поцеловалась в первый раз, когда мне исполнилось шестнадцать – у памятника Сергею Лазо, если это тебе, конечно, интересно. Мы возвращались с комсомольского собрания. Мальчика того звали Сережа – так же, как моего котенка. Когда он попытался меня поцеловать, я очень удивилась, но еще больше удивилась тому, что не стала ему мешать. Придя домой, я несколько раз вымыла рот. Я решила, что на следующем же комсомольском собрании расскажу о своем проступке – о том, что, проявив буржуазные, хулиганские замашки, предала товарища Сталина и советский народ. Я даже сочинила речь, но так ее и не произнесла. Вместо этого я еще несколько раз целовалась с Сережей и с парой других мальчиков, но дальше поцелуев дело не пошло. Собираясь в Москву, я дала себе обещание, что не поддамся развращающему влиянию городской жизни. Когда мальчики приглашали меня куда-нибудь, я предупреждала, что никогда не сделаю ничего такого, о чем потом не смогу рассказать родителям. Я часто ходила на комсомольские вечера, но мало кто из ребят вызывался проводить меня домой во второй раз. Я держала данное себе слово и сохраняла дистанцию. Большую часть времени у меня занимала учеба. Я хотела, чтобы родители гордились моими успехами – в особенности из-за того, что в институт мне помог поступить Берия. Да и знакомые мальчики, по правде сказать, меня не особенно привлекали – слишком уж они были молодые и зеленые. Потом я повстречала Колю. Это случилось в 1950 году, в День Победы, девятого мая. Отец прилетел в Москву на встречу со своими старыми товарищами из НКВД. Я встретила его в аэропорту, и он позвал меня с собой на банкет в гостиницу «Националь». Там было полно разных мужчин – все увешанные орденами и медалями, но в военную форму были одеты лишь немногие. Среди них оказался и Коля, имевший тогда чин майора. Он сразу мне понравился. Лет ему было гораздо больше, чем мне – около сорока, но он был со мной очень любезен и доброжелателен. За столом мы сидели вместе. Все произносили тосты, и все, кроме Коли, в конце концов напились. Коля мог пить целый вечер не пьянея. Потом начались песни. Все вокруг размахивали руками, чокались и выпивали. Отец сидел за столом позади меня, и я слышала, как он разговаривал и пел. В какую-то минуту я вдруг обернулась и увидела, что он сидит, низко опустив голову, а медали его свесились в тарелку со сладким. В первое мгновение я решила, что он поражен каким-то дурным известием, но потом поняла, что он просто сильно пьян. Отец сидел, пытаясь держать голову прямо, но она все время падала в тарелку. Когда Коля это заметил, он спросил у отца, как тот себя чувствует. Отец даже не мог ответить. Тогда Коля подозвал официанта, и они вдвоем отвели отца в его номер. Потом он отвез меня на машине в общежитие. Метро и автобусы уже не ходили, а поймать такси в День Победы было невозможно. Когда отец улетал назад во Владивосток, Коля отвез нас в аэропорт. На обратном пути речь зашла о ресторанах, и Коля сказал, что ему страшно надоело питаться не дома. Жена его жила большей частью на даче, а в Москве готовить ему было некому. Я была так благодарна Коле за помощь, что вызвалась сварить обед. "Как насчет борща, пельменей и бифштекса?" – спросила я, и Коля ответил, что это его любимые блюда и что если я возьму на себя готовку, он купит все необходимое. Мы поехали на Калиной машине в магазин для работников МВД. Нигде, даже в магазине МВД во Владивостоке, я не видела таких вкусных вещей. Мы накупили продуктов на целый полк, и вечером я устроила пир. Мы пили, ели и беседовали как старые друзья. Коля был ко мне очень внимателен, и я ничуть не боялась. Когда стало уже совсем поздно, а Коля так и не проявил ко мне никакого интереса, мне в голову начали лезть всякие мысли. "Неужели я ему не нравлюсь? – спрашивала я себя. – Неужели он меня не хочет?" Я считала, что с ним я могу пойти на все – ведь он работал в органах. В конце концов, когда время уже близилось к полуночи, я его соблазнила. Коля вел себя очень деликатно, без спешки, и мне почти совсем не было больно. Мы стали видеться каждый день, когда он не был с женой.
– А жена ничего не подозревала?
– Жена начала догадываться гораздо позднее.
– У них были дети?
– Нет – из-за нее.
– Откуда ты знаешь, что из-за нее?
– Я трижды была беременной от Коли. Делала аборты.
– А как ты попала в Берлин?
– Это случилось в пятьдесят третьем году. Как-то в марте, в воскресенье, Коля дежурил на даче Сталина в Кунцеве. Накануне Сталин был в Кремле, смотрел кино вместе с Хрущевым и кем-то еще. Каждый вечер в одиннадцать часов Сталин просил принести ему чаю, а в то воскресенье почему-то не попросил. Тогда Коля послал домработницу проверить, все ли в порядке. Домработница нашла Сталина спящим на полу, и Коля с еще одним охранником перенесли его на диван. Потом Коля позвонил Маленкову, а Маленков – Берии, Булганину и Хрущеву. Все они приехали на дачу. Врачи установили, что Сталин частично парализован и не может говорить. Там еще были сын и дочь Сталина – Василий и Светлана. Василий был пьян, все время ко всем приставал. Доктора по очереди дежурили у постели вместе с высшим начальством: Хрущевым, Берией, Маленковым, Булганиным, Кагановичем и Ворошиловым. Временами Сталин немного приходил в себя и потом снова начинал угасать. Всякий раз, когда казалось, что Сталин вот-вот умрет, Берия говорил, какой это был ужасный человек, а когда Сталину становилось лучше, бросался целовать ему руку. Все шепотом осуждали между собой такое поведение, но когда Сталин все-таки умер, к власти пришел Берия – он и еще Маленков с Молотовым, но Молотов был так – пешкой. Три месяца спустя произошло восстание в Восточном Берлине, а еще через неделю Берия был лишен всех своих должностей и осужден как враг народа. Сняли всех его людей, занимавших высокие посты. Каким-то чудом это не коснулось моего отца – может быть, из-за того, что он все равно собирался уйти в отставку. Десятки людей из органов, работавших в Берлине, были уволены, и надо было кого-то поставить на их места. Коля считался хорошим работником – вот его и послали. Сразу после того как я закончила институт, Коля забрал меня в Берлин, преподавать в школе. Жена его осталась в Москве. Раз в год она приезжала к нему, раз в год он ездил к ней.
– А почему ты ушла от него? Он тебе что – надоел?
Надя сделала усилие, чтобы не расплакаться, и отрицательно покачала головой.
– Вы с ним поссорились?
– Он сказал мне, что между нами все кончено, – вот и все.
– Может быть, его жена про вас узнала?
– Да, кто-то ей сообщил.
– Почему же ей сообщили именно теперь, а не раньше?
– Чтобы спасти Колю.
– Спасти? От тебя?
– Скажешь тоже! Ты что, не знаешь, что сейчас происходит в Советском Союзе?
– Почему не знаю – вроде бы Хрущев идет в гору.
– И ты ничего не слышал о речи, которую он произнес в феврале на двадцатом съезде партии?
– Нет. – Это было правдой – о речи Хрущева мы узнали много позже.
– Хрущев разругал Сталина, обвинил его в репрессиях, в культе личности и во всяких других вещах. Это Микоян надоумил его произнести такую речь. Теперь люди считают, что Сталин делал только плохое.
