– Я так рада, что тебе это интересно! Как важно, чтобы рядом был кто-то, кто тебя понимает!

– Надя, – сказал я, – ты так замечательно рассказываешь! Я ведь очень люблю и кошек, и деревья, вот только знаю о них не так много, как хотелось бы.

Услышав это, она снова принялась рассказывать – правда, на этот раз поглаживая мне член. Когда изменения в состоянии моего пениса стали заметными, Надя воскликнула: "Ах, Хэмилтон, ты меня хочешь!" Я засунул руку ей между бедер, откуда тут же раздался хлюпающий звук, однако она отвела мою руку и, сдвинув ноги, сказала: "Мне так не нравится". Странно, подумал я, но Надя, видно, решила остаться на высоте положения: перекинув через меня ногу, она уселась на корточки и медленно ввела в себя мой член. Такой позы я раньше не знал. Чтобы женщина становилась на колени – это было и довольно часто, притом и задом, и передом, а вот на корточки никто еще на меня ни разу не садился, так что на мгновение я даже показался самому себе чем-то вроде ночного горшка. Впрочем, Соколову это, очевидно, нравилось, а раз так, то я тоже должен был сделать вид, будто нахожусь на вершине блаженства. Я смотрел, как мерно двигалось вверх-вниз Надино тело, и думал, что от этого, вероятно, очень устают ноги. Надо полагать, что Надя пришла к такому же выводу, потому что она вскоре перекатилась на спину, оказавшись подо мной. Я было приступил к работе, но Надя сжала ноги и, не давая мне двигаться, начала работать сама, подбрасывая вверх свое тело. Наверно, в их с Соколовым программе это был второй номер. Через некоторое время она вдруг застыла в неподвижности, и я испугался, что это все – больше у нее не осталось сил, но тут, к моему удивлению, она забилась в оргазме, и даже когда он кончился, я еще долге чувствовал своим членом, как у нее что-то дергается внутри.

– Вкусно, вкусно, – проговорила она.

Но это было только начало. Почти все следующие три дня мы провели в постели. Время от времени мы, правда, выходили за покупками или чтобы поесть в «Брюкенкеллер», в кафе «Кранцлер» или «Тройке», но, закончив свои дела, тут же возвращались в номер. Я даже начал мало-помалу разбираться в Надиных причудах. Когда она наконец согласилась снять лифчик, то тут же подхватила свои груди руками. Так вот, значит, в чем было дело – она боялась, что груди у нее свисают. А то, что она и на пушечный выстрел не подпускала к своим половым органам ничего, кроме пениса, объяснялось, очевидно, плачевным состоянием советской гигиены. Несколько раз я пробовал пустить в ход свой язык и пальцы, но Надя моментально сдвигала ноги и говорила: "Нет, там грязно". Она даже заявила, что никогда не мастурбировала – это тоже было грязно. В конце концов Надя прямо сказала то, что мне уже стало ясно:

– В постели мне нравится заниматься только одним делом.

– И это дело ты здорово делаешь.

– У тебя было много женщин?

– Такой замечательной, как ты, – ни одной. Ты, наверное, перепробовала всех мужчин в России.

Она рассмеялась.

– Знаешь, сколько у меня было мужчин?

– Сто?

Она снова засмеялась.

– На девяносто девять меньше.

– Один?

– Да, только один.

– Где же это было?

– В России, а потом в Восточном Берлине.

– И кто он?

Надя протянула руку к пачке сигарет и, взяв одну, закурила.

– Ну, допустим, его зовут Коля.

Я знал, что «Коля» – это уменьшительное от «Николай», и понял, что лед тронулся.

– Наверное, этот Коля – мужчина что надо, раз ты научилась у него стольким вещам.

– Да, он настоящий мужчина. Я его любила.

– Расскажи мне о нем.

– Не стоит.

– Ты что, мне не доверяешь?

– Нет, просто не хочется говорить о человеке, который так много для меня значил.

Я отодвинулся от нее на свою сторону кровати.

– Послушай, Надя, мне нужно тебе кое-что сказать. Для тебя, может, эти три дня были просто шуткой, но для меня – нет. Неужели ты не видишь, до чего ты меня довела, не чувствуешь, что со мной творится? Я влюбился в тебя еще в субботу, и с тех самых пор это чувство становилось все сильнее, и сейчас я люблю тебя так, как никогда еще никого не любил. Ты для меня – идеал женщины, идеал жены. Когда мы возвратимся в лагерь, ты, наверно, захочешь со мной расстаться, но, поверь, я так просто тебя не отдам. Надя, я хочу, чтобы ты стала моей женой. Я хочу, чтобы ты поехала со мной в Америку, чтобы мы вместе жили в нашем большом доме.

– Вместе с твоими родителями?

– Можно и отдельно. Давай купим квартиру в Нью-Йорке? Или дом в Палм-Бич?

– В Палм-Бич?

– Это немного севернее Майами. Симпатичное местечко.

– Я люблю горы.

– Тогда можно поехать на Запад, построить там домик в горах, кататься на лыжах…

– Но я даже не говорю по-английски; надо мной все будут смеяться.

– Да ты что, радость моя, кто будет над тобой смеяться? Как только все увидят, какая ты замечательная, они тут же выучат русский.

Надя прыснула и затянулась сигаретой.

– А твои родители не будут против? Они не подумают, что я какая-нибудь жуткая коммунистка?

– Они подумают, что ты самая прекрасная девушка на свете. Они примут тебя с распростертыми объятиями. Сегодня же напишу им. Или даже позвоню. Если, конечно, ты согласна.

Надя испытующе посмотрела на меня.

– А чем ты докажешь, что не обманываешь? Ведь вокруг полным-полно красивых девушек, которые почти ничем не хуже меня.

– А ты подумала, почему ты любишь меня? Ведь не из-за денег же – я знаю, что ты не такая. Нет, я уверен, что мы просто созданы друг для друга и все эти годы ждали нашей встречи.

– И ты правда позвонишь своим родителям и скажешь, что мы хотим пожениться?

– Немедленно, если ты ответишь мне "да".

Надино лицо расплылось в улыбке.

– Да, – сказала она и, прильнув ко мне, принялась целовать меня, повторяя между поцелуями, – да, да, да, да, да.

– Надя, это самое счастливое мгновение в моей жизни. Так я позвоню родителям? Подожди, сейчас достану фотографии.

Когда через двадцать минут меня соединили, снимки с изображением «Билтмора» и моих мифических родителей были уже разложены и Надя их внимательно изучала.

– Здравствуй, папа, – сказал я, – как поживаешь? Нет-нет, ничего не случилось, все в полном порядке. Да, поэтому и звоню. А мама дома? Идет к другому аппарату? Мамочка, у меня для тебя сюрприз. Догадайся. Потрясающая новость. Я женюсь. Да-да. И я уверен, что она вам очень понравится. Самая красивая девушка на свете. Она русская. Я так и знал, что ты это скажешь. Раз я в нее влюбился, значит, вы ее тоже полюбите. – Ну, и так далее в том же духе. Я подмигнул Наде, и она ответила мне сияющей улыбкой. На другом конце провода в Нашвилле женский голос неустанно повторял: "Служба точного времени банка "Камберленд Вэлли". Сейчас четыре часа пятьдесят одна минута".

Когда я повесил трубку, Надя схватила фотографии, прижала их к себе и снова воскликнула: "Да, да, да, да!"

После того как она покурила, всплакнула и мы еще разок трахнулись, я спросил:

– Есть у тебя какие-нибудь вопросы?

– Вопросы?

– Ну да, обо мне и вообще о чем хочешь. Надя задумалась, потом попросила:

– Расскажи мне еще раз про сестер и про брата.

Я рассказал и про это, и еще много чего про Америку: какие там машины, какой климат, какие дома, какие дети и школы. Когда запас вопросов истощился, Надя сказала:

– А теперь твоя очередь.

Я спросил ее о родителях. Оказалось, что отец у нее год назад умер, поэтому, как она считает, у матери не будет больших неприятностей из-за того, что она сбежала на Запад. Я спросил ее о братьях и о владивостокских друзьях, а потом перешел к делу.

– Знаешь, Надя, – сказал я, – у меня есть к тебе еще один вопрос. По-моему, муж и жена не должны ничего скрывать друг от друга. Про своих девушек я рассказал тебе все. Может быть, ты теперь расскажешь мне про Колю?

Казалось, мой вопрос ее огорчил.

– Все хотят, чтобы я рассказывала про Колю, – сказала она.