У всех есть мечта. Военные мечтают о новом оружии. Конструкторы средств уничтожения себе подобных мечтают «отжать» побольше денег на разработку. И те и другие мечтают. А когда грезы не воплощаются в жизнь, начинаются взаимные обвинения…

— Кто выпросил на командно-полевые учения с боевой стрельбой экспериментальную партию боевых экзоскелетонов? Кто, я вас спрашиваю?! — брызгая слюной, гневно вопрошал главный конструктор прототипов. Он стоял в окружении инженеров конструкторского бюро и многочисленных ассистентов. — А у вас просто украли уникальное, не имеющее аналогов оборудование! Увели из-под носа. Сказками о пожаре, в котором все сгорело дотла, прикрыли свои шкуры от наказания. Это какая должна быть температура, чтобы даже болтика не осталось?!

— Вы прекрасно знаете, что это была идея КСпН. Они напрямую подчиняются Председателю Содружества. И больше никому. Сухопутные войска отдельно, каэспээновцы сами по себе. — Представитель армии, генерал-лейтенант, плотный, кряжистый, тяжелый, как свинец, затянутый в темно-зеленую ткань формы, наливался дурной кровью. Кожа начала краснеть от воротника на форменной рубашке, быстро переползая на лысую голову. — На все у вас есть уважительные причины! А вот результата у вас нет! Только отговорки, оправдания.

— Результат был! Потребуется еще время на производство и доводку новой партии.

— Вы не поняли, что я сказал? Армия в пропаже не виновата. Мы за каэспээновцев не отвечаем.

— А-а! Все-таки пропажа! — Главный конструктор подскочил к генералу и бесцеремонно начал тыкать того в грудь тонким пальцем с обгрызенным ногтем. — Ассигнование урезали на проект. И еще чего-то хотите. Быстрее! Выше! Сильнее! Изготовить через месяц! Чего еще изволите?!

Скорее всего, генерал бы изволил, чтобы у конструктора отросли рога и копыта, а сам бы он провалился в тартарары сдавать зачет по преодолению полосы препятствий посреди океана расплавленной лавы.

Офицер с надеждой посмотрел на пол под ногами гражданского оппонента. С полом было все в порядке: ни трещин, ни запаха серы. Мимолетное яркое видение, навеянное «чего еще изволите?», померкло и рассеялось, словно мираж в пустыне.

От взаимных обвинений быстро перешли к оскорблениям.

— Не морочьте мне голову каэспээном. Вы все, в погонах, одним миром мазаны, — верещал ученый, брызгая слюной и тряся сухонькими кулачками перед перекошенным лицом военпреда. — Вы все, как из одного инкубатора. Лощеные штабные шаркуны! Только невыполнимые задачи ставить мастаки да каблуками щелкать. Бегемоты толстомордые!

Последние слова он сказал зря. Конструктор погорячился. Ни «лощеным», ни «шаркуном» генерал не был. Свои красные лампасы и шитые золотой нитью погоны с зигзагом он честно выслужил, пройдя все ступени: от рядового пехотинца до генерала. Пареньку с захудалой планеты, вращавшейся на окраине Содружества, жизнь ничего не преподносила на блюдечке. Все приходилось выгрызать самому, доказывая образцовой службой, на что он способен. Приходилось и гореть, и тонуть, и голодать в окружении. А вот с «бегемотом», да еще и «толстомордым», — удар ниже пояса. При одном взгляде на квадратную оплывшую фигуру старшего офицера, словно вырубленную пьяным плотником из дубовой колоды, возникали ассоциации с большим и опасным животным. Последователь учения о реинкарнации мог бы и согласиться с конструктором, что генерал был в прошлой жизни бегемотом или станет гиппопотамом в следующей.

Хваленая армейская выдержка дала трещину.

— Просто у меня кость широкая! — Офицер набычился и съездил по уху склочника, посягнувшего на честь мундира и лично его внешний вид.

В последний момент яйцеголовый попытался увернуться, но реакция у гражданских не та. Жалобно звякнули о пол стеклышки очков с тонкой, под золото, оправой. Осколки веером брызнули в разные стороны.

Конструктор взвизгнул и вцепился руками в мощную шею генерала. С таким же успехом можно было бы попытаться задушить заводскую трубу. Бело-зеленый клубок из двух сцепившихся тел разняла свита ассистентов и адъютантов. Помощники высоких договаривающихся сторон с большим удовольствием понаблюдали бы за битвой титанов и дальше. Но чутье людей, доведенных начальством до состояния покорной угодливости, подсказывало, что запоздалый гнев руководства потом выльется на их головы.

Генерал стряхнул с себя руки офицеров-порученцев. Он сжимал в кулаке белый лоскут: нагрудный карман халата, выдранный с мясом. Бросив трофей на пол, военпред, отдуваясь, прошипел:

— Сроку тебе два месяца. На все про все: доводку и отладку. Иначе сам побежишь в атаку, с калькулятором наперевес. Это я тебе обещаю!

Развернувшись на каблуках, он направился к выходу из ангара, где находились испытательные стенды с новыми образцами вооружения, на ходу потирая шею.

— Шагай-шагай! Раз-два! Ножками топ-топ, — зло прошипел вслед ученый.

Он сжимал в потном кулаке оторванную красно-золотую петлицу с торчащими обрывками ниток и, близоруко щурясь, буравил взглядом удалявшуюся тумбообразную фигуру.

— Понимал бы чего, солдафон!

Последнее слово осталось, как всегда, за наукой.

За перепалкой, переросшей в схватку, наблюдал неприметный человек, стоявший особняком. От грубого начала до бесславного конца. В общей сваре он не принимал участия. На нем была куртка-жилет техника с множеством карманов и широкий пояс с подвешенными к нему инструментами. На ногах красовались высокие армейские ботинки, начищенные до зеркального блеска. В них были заправлены зеленые штаны от повседневной военной формы. На голове ладно сидело кепи с эмблемой Консорциума, обмятое по углам, как у сержанта не первого срока службы. Такой наряд сыграл на руку любителю смешения стилей. Он достиг своей цели: оставаясь на виду, не привлек внимания ни одной из противоборствующих группировок.

Военные посчитали его сотрудником конструкторского бюро. Инженеры проигнорировали его присутствие, принимая за одного из свиты главного военпреда. Какой нормальный человек будет тратить столько времени, полируя обувь до появления собственного отражения? Исключительно армеец. Дитя бессмысленных казарменных правил.

«Где два месяца, там и все четыре, если не больше. Немало. Оно и понятно — какой спрос с ученых? — Неизвестный снял с головы кепи и провел ладонью по абсолютно лысой голове с неестественно блестевшей кожей. — Да и эти, в форме, тоже хороши: чуть что — «мы не виноваты».

Он вновь надел кепи. Потом сделал жест, словно хотел ребром ладони провести над козырьком, из-под которого смотрели ярко-зеленые глаза, проверяя, точно ли по центру располагается несуществующая кокарда. В последний момент удержался и, резко опустив руку, зашагал к выходу из ангара с испытательными стендами. У него сегодня было еще много дел, которые он не мог кому-нибудь передоверить. Если хочешь быть в чем-то уверен, сделай это сам…

Суд не определил срок приведения приговора в исполнение. Винтики, вращающиеся в чреве Фемиды, действовали по собственным законам, неизвестным простым смертным. В приговоре заодно проскочила фраза о подрыве дисциплины в Вооруженных силах Содружества. Обвиняемый от защиты отказался, назвав происшедшее «досадным недоразумением». Капитан Алешкин до самого момента вынесения приговора не верил в реальность происходящего.

Из зала суда Ингвара препроводили под конвоем в одиночную камеру городской тюрьмы. Преступление против официального представителя Содружества на планете Алатырь относилось к категории тяжких. Впрочем, как и на всех остальных. Свод законов не давал таким преступникам ни снисхождения, ни возможности обжаловать приговор. Былые заслуги в счет не принимались. Лишение Алешкина воинского звания автоматически переводило его в разряд гражданских преступников со всеми вытекающими последствиями. Смертный приговор. Точка.

Потянулись тягучие дни ожидания за решеткой.

В стену камеры была намертво вмурована потускневшая стальная пластина, заменявшая зеркало. Не разбить, не вытащить, только если вместе со стеной. В помутневшей от времени поверхности крохотная камера неуловимо изменила очертания. Маленький пенал-гробик одиночки: три на шесть метров. Откидная кровать, откидной стол, откидной стул, полка, водопроводный кран, отверстие в полу вместо унитаза. И лампочка на потолке, забранная решеткой. Вся обстановка максимально стремилась к утилитарности. Тусклая лампа не гаснет ни на минуту. Сначала неживой свет раздражает, пытаясь попасть под закрытые веки, потом привыкаешь.