«Ничего себе дисциплина, — мелькнула мысль у новоприбывшего. — Неужели хотят произвести на меня впечатление? Но ведь я для них просто еще один офицер, один из многих. Странно все это».

Его взгляд остановился на низкой скамейке справа от входа на проходную. Он ее сразу не заметил из-за вьющихся растений. На ней сидел солдат и курил самодельную сигару.

Некоторые заядлые курильщики-гурманы предпочитают покупать обработанные листья табака и самостоятельно сворачивать из них сигары-самокрутки. Удовольствие не из дешевых и требует определенного мастерства, которое оттачивается годами.

Рядовой был из настоящих ценителей. На его сигаре, зажатой между пальцев, не было ободка, фиксирующего внешний оберточный лист. Солдат не спеша затянулся и выпустил голубоватую струю дыма. Легкий ветерок снес на Алешкина терпкий аромат табака. Лейтенант сделал несколько шагов по направлению к невозмутимо сидевшему курильщику, который нагло игнорировал офицера.

Теперь любитель сигар был как на ладони. Лет сорока пяти, с волосами, поредевшими надо лбом. Густые бакенбарды сходились тонкой ниточкой под нижней челюстью, изображая жалкое подобие бородки. Верхняя губа была выбрита до синевы. Растительность на лице выдавала в нем уроженца одной из окраинных планет. Какой, лейтенант вспомнить не мог. Как-то видел по визору. Там в моде такая растительность на лице, дань местным традициям.

Он был одет в тренировочный комбинезон, расстегнутый на груди на две магнитные застежки больше, чем полагалось по уставу. Когда-то темно-зеленая ткань выцвела до белизны от времени и солнца. На плечах и рукавах ни знаков различия, ни нашивок, определяющих принадлежность служивого к роду войск. На ногах новенькие офицерские ботинки с ребрами-вставками жесткости для надежной фиксации голеностопа и армированной толстой подошвой. В такой обуви можно смело делать все, что душе угодно. Маршировать по плацу, ходить в горы, прыгать с брони на полном ходу без боязни вывихнуть ступню. В подошвах находились специальные амортизаторы, гасившие силу удара о твердую поверхность. В ботинках лежали медицинские стельки, «следившие» за нормальным состоянием кожи. Такую обувь можно носить неделями, не снимая. Удовольствие, которое не всем по карману. Специальные прокладки в наиболее уязвимых местах стопы спасали ноги от травм. Такая обувь была практически неотличима от уставной. Носить ее военнослужащим разрешалось, но покупать приходилось за свой счет. «Умная» обувь не предназначалась для повседневной носки. Такую старались приберечь для боевых выходов.

Внешний вид солдата дополняла широкополая панама с пижонским металлическим кантом по краям полей. Панама была уставная, но от другого комплекта формы. Блестящая окантовка — вообще самоделка. Подобные головные уборы Ингвар видел в учебном фильме по видеовизору на занятиях в родном училище. При должном умении и сноровке, отточенных многочасовыми тренировками, метким броском такой «модернизированной» панамы можно было покалечить противника или надолго вывести его из строя. Алешкин считал это пижонством и показухой.

Встретившись взглядом с офицером в парадной форме, рядовой никак на него не отреагировал. Вместо того чтобы вскочить и вытянуться в струнку, он стал неторопливо тушить сигару о каблук ботинка, затем вальяжно пульнул окурок в пепельницу. Пепельницей служила гильза от крупнокалиберного снаряда, наполовину закопанная в землю. Отдать честь, приветствуя старшего по званию, солдат, похоже, не собирался.

Подобное пренебрежение к лейтенантским погонам уязвило самолюбие молодого человека. Алешкин чувствовал, что начинает злиться. В глубине души закипало глухое раздражение.

Наверное, начинать первый день службы с выволочки рядовому своей части не следовало. Хотя, с другой стороны, не мешало сразу показать себя начальником строгим и взыскательным. Это может сыграть на руку. На любой планете «солдатский телефон» в казармах работает быстро и бесперебойно.

Голос благоразумия успел подсказать, что он не в училище, а в дальнем гарнизоне. Здесь могут быть другие традиции, даже во взаимоотношениях офицеров и подчиненных. Да и нелишне вспомнить народную мудрость про чужой монастырь и свой устав, с которым туда соваться не рекомендуется. Но дисциплинарный Устав Содружества один для всех планет.

Победили понятия, заложенные годами казарменной жизни.

— Подойдите ко мне, — произнес лейтенант, стараясь придать своему голосу максимально возможную строгость, и поманил рукой курильщика, еще больше развалившегося на скамейке. Ингвар подчеркнуто обращался на «вы», чтобы исключить малейший намек на панибратство.

При звуках его голоса часовой, доселе неподвижно разглядывавший пустоту, дернулся, как от удара током. Одна из фигур, стоявших у стеклянной стены КПП, подняла руку к черно-белому шлему: то ли постучала по каске, то ли покрутила пальцем у виска. Точно не понять. Обзору мешало стекло — солнце выглянуло из-за туч, и стекло потемнело, ослабляя силу лучей.

Странные здесь были солдаты, дерганые и непочтительные.

Новоиспеченный офицер продолжил:

— Скажите-ка, где мне найти командира гарнизона? Да шевелись побыстрее! — Алешкин не удержался и сорвался на «ты».

Солдат, не торопясь, встал, аккуратно отряхнул с груди невидимые крошки пепла и, ухмыльнувшись, доверительно сообщил:

— Полковник Тромсон, командир гарнизона, а заодно и начальник базы, так сказать, по совместительству. Хм-м, два в одном, точнее, три. Еще и контроль орбитального пространства на мне… Конечно, если вы не против..

На расправившихся складках комбинезона блеснули два ряда орденских колодок. Прямоугольники планок, которые положено носить на кителе, чужеродно смотрелись на вылинявшей ткани.

«Да, — ошеломленно подумал лейтенант, — в этом монастыре свои правила, очень далекие от устава».

Не лучшее начало службы. Надо было спасать ситуацию.

Он вытянулся в струнку, вскинул руку к фуражке:

— Господин полковник, лейтенант Алешкин, представляюсь по случаю назначения под ваше командование.

— Я в курсе. — Полковник, и не подумав откозырять в ответ, просто протянул руку.

Здороваться с ним было то же, что и ручкаться с ковшом бульдозера. Было видно, что говорит он вполголоса. Но от этого не становилось легче. Казалось, что тебе орут прямо в ухо. Настоящий командирский голос.

Не отпуская руки лейтенанта, полковник взглянул на его предплечье и спросил-уточнил:

— «Попугайчика» спорол? Правильно! Первую классность заработаешь, тогда и пришьешь.

На часового было жалко смотреть. Еще немного — и он грохнется в обморок. Фигуры за стеклом приникли к стеклу. И отлипать не собирались, наблюдая за происходящим. Когда еще представится увидеть бесплатный спектакль из первого ряда?

— Завтра на общем построении представлю вас личному составу. Сейчас в штаб. Там сдадите сопроводительные документы оперативному дежурному. Он все покажет и расскажет. Потом устроитесь и познакомитесь с офицерами.

Продолжая говорить, полковник двинулся к КПП. Алешкин поплелся следом, стараясь не пропустить ни слова.

Неожиданно полковник резко обернулся, словно что-то почуял, и взглянул за плечо вновь прибывшему. Лицо его стало недовольным. Брови сошлись на переносице, на лбу и в уголках рта резко обозначились морщины. При этом Тромсон умудрился прищуриться. Его роскошные бакенбарды, казалось, ощетинились. Широко расставленные темные глаза смотрели внимательно, словно он целился в кого-то. Почти не разжимая губ, начальник базы скомандовал:

— Замри!

Лейтенант послушно застыл, боясь вздохнуть полной грудью. Он точно помнил, что за спиной нет ничего, кроме ровного полотна шоссе, на котором его высадил транспортер, прежде чем укатить на разгрузку контейнеров, доставленных с космодрома. По обе стороны шоссе расстилалось поле с невысокой травой. Инструкция по противодиверсионной обороне запрещала любые насаждения по периметру воинских объектов. Вдоль забора, опоясывавшего армейскую базу, тянулась пустошь двухсотметровой ширины.