При всем желании сохранять выдержку, болтать о мелочах, вспоминать их с Питером юность она сознавала, что ей это вряд ли под силу.

– Он славный, – сказала Луиза, как о ком-то совершенно постороннем. – Очень славный! Но я ведь всегда знала: лучшие мужья на свете – англичане.

– Вы счастливы?

В вопросе, помимо ее воли, проскользнули грустные нотки.

– Очень! – самодовольно сообщила Луиза. – Надеюсь, у вас не возникает неприятного чувства от моих слов. Питер мне рассказывал о вашей помолвке, но ведь вы были тогда совсем детьми. К тому же вы ведь родственники?

– Да, двоюродные брат и сестра, – думая о другом, кивнула Синтия. – Извините, ради бога, я выйду на минуту – забыла носовой платок в кармане пальто, вечная моя рассеянность.

Синтия вышла из гостиной в холл, но не за платком, конечно. Она направилась в библиотеку, свою самую любимую комнату, зажгла свет и села в низкое кресло у письменного стола, где когда-то так любил сидеть отец.

Она закрыла глаза, и время словно отбросило ее назад. Ей ясно вспомнилось, как она ребенком часто сидела здесь с книгой – всеми любимое дитя, не знающее забот и печалей. А все восторги и мучения взрослой жизни еще так далеко впереди.

«Вы ведь были тогда совсем еще детьми!» – Луиза сказала это таким небрежным, делано дружелюбным тоном!

Вот, оказывается, чем их любовь была для Питера! Из-за чего же она так страдала долгие годы, мучилась, тосковала? Как странно видеть любимого друга детства, юности, а теперь чужого мужа, вспоминать, какую власть он имел над ее жизнью, как много для нее значил, как все без него стало вдруг пусто и бессмысленно: ведь Питер – самый обычный мужчина, таких не счесть. За обедом она сначала не прислушивалась к разговору – просто слушала его голос, стараясь узнать в нем голос человека, сказавшего когда-то: «Я люблю тебя».

А потом она вдруг поняла, как мало у них теперь общего. Он говорил о местах, где она не бывала, о людях, которых она не знает, о впечатлениях, которые она не может разделить. И все время ей хотелось крикнуть: «Разве ты не помнишь? Неужели ты забыл?..

Для Синтии полной смысла была их прежняя жизнь – игры, затеи, веселье, забавные приключения, а Питер толкует о яхтах, скачках, личных самолетах и ночных клубах Нью-Йорка, Что она знает о них?

«Помнит ли он, – думала Синтия, – запах клевера на лугу? Вспоминает ли, как они, взявшись за руки, гуляли в роще, а кругом ворковали голуби?» Она будто снова чувствует тонкий аромат персиков в оранжерее – они тайком рвали персики, и Питер ее поцеловал…

Синтии вдруг показалось, будто она листает альбом с пожелтевшими фотографиями давно ушедших дней.

Гордо вскинув голову, она встала. Она должна вернуться и быть среди них! Надо пройти через это! И виду не показать, что она в смятении и сбита с толку собственными чувствами.

Она вышла в холл. Мужчины возвращались по коридору из столовой, отступать было некуда. Питер, отделившись от остальных, приблизился к ней и взял под руку.

– Нам очень о многом надо поговорить, правда, Синтия? – шепнул он.

Она не успела ответить, как в открытой двери гостиной появилась Луиза.

– А, вот и ты, Питер, – сказала она. – Поднимись в спальню и принеси соболью накидку, становится прохладно.

Питер отпустил руку Синтии.

– Да, дорогая, – отозвался он послушно.

Синтия взглянула на Луизу, и ей показалось, будто в красивых темных глазах мелькнуло подозрение. Неужели ревнует?

«И все же, – с неодобрением подумала Синтия, – могла бы хоть добавить „пожалуйста“.

Все перешли в гостиную. На другом конце был отвернут ковер, и Микаэла со своими юными друзьями затеяла танцы под радиолу. Роберт принес Синтии чашку кофе.

– Черный, как дьявол, сладостный, как любовь, жаркий, как ад, – процитировал он.

Она, не поднимая глаз, взяла чашку.

– Вы сердитесь на меня? – тихо спросил он.

– Очень! – ответила она неуверенно.

– Я думал, вы обрадуетесь…

Синтия взглянула на него с укоризной:

– Ничего подобного вы не думали! Не знаю, зачем вы сюда вызвали Питера, но только не с целью порадовать меня!

Роберт не успел ответить – кто-то его позвал, и он отошел к гостям.

С этой минуты Синтии казалось, что вечер тянется медленно, словно в страшном сне. Она видела, как Питер принес соболью накидку и заботливо укутал плечи Луизы, слышала, как Луиза потребовала сигарету и Питер бросился выполнять требование с раболепным усердием и рвением.

А из прежней, далекой жизни слышалось: «Сбегай за молотком, Синтия!», «Сбегай за поводком, а я подержу собаку!», «Поторапливайся, Синтия, я не собираюсь тратить здесь целый день!..»

Она тогда прислуживала Питеру, выполняла его поручения, ведь Питер был мальчик, она – девчонка. Теперь Питер – мужчина и прислуживает жене.

Синтия разговаривала с гостями, пыталась вести себя естественно, но в душе чувствовала одно – нужно отсюда бежать, и поскорее.

Луиза пожелала танцевать – сначала с Питером, потом с Робертом. Синтия стояла в одиночестве у окна, когда Питер позвал:

– Пойдем потанцуем, Синти!

Так он прежде ласково называл ее.

– Нет, нет! – вырвалось у нее.

Она не позволит ему прикасаться к себе!

– Что ж, тогда поговорим! Кстати, надо чего-нибудь выпить. Тебе принести?

Синтия отрицательно покачала головой. Питер оставил ее на минуту и вернулся с бокалом виски с содовой.

– Ты такая хорошенькая, Синтия, но почему ты не вышла замуж?

Она ответила просто, не задумываясь над жестокостью его слов.

– Я была медсестрой, Питер. У нас тут шла по-настоящему большая война.

Питер покраснел.

– Ты думаешь, я этого не понимал? Я хотел перевестись сюда, хотел воевать в британской авиации, но…

– Но не воевал…

Питер не выдержал прямого, открытого взгляда, пустился в объяснения, стал излагать резоны, которые, как поняла с тяжелым чувством Синтия, приводил уже не однажды, о долге, о пользе нации. Все это она слыхала не раз и от мужчин, и от женщин, тех, кто счел для себя предпочтительнее другой берег Атлантики, вдали от разбомбленной, разоренной Европы.

– Ладно, Питер, – мягко проговорила она, – у каждого своя совесть. Я не сторож своему кузену – сейчас уже нет.

– Черт побери, Синтия, ты всегда ко мне придиралась! Чем мне нравятся американки – с ними никогда не чувствуешь себя неловко, перед ними не приходится изображать из себя святого.

– Не приходится?

– Нет, – гневно повторил Питер. Он поглядел на свой пустой стакан. – Пойду, налью еще виски. Может, все-таки и тебе?

– Не надо, спасибо.

Синтия подождала, пока он вернется.

– Должен сказать, Шелфорд здорово подправил наш старый дом.

– Ты не против переделок, реставрации?

– Почему я должен быть против? Я рад – наконец-то на старое семейное гнездо нашлись деньги. А то была всегда просто огромная лачуга. Здесь теперь можно жить. Завтра Шелфорд хочет показать мне всю усадьбу. Хорошо бы ты поехала с нами, подскажешь, если нужно, как зовут старых арендаторов – вряд ли я вспомню их имена, да, наверно, и не узнаю никого.

Синтия не отвечала. Питер сделал большой глоток и, словно желая прервать затянувшееся молчание, заговорил:

– Послушай, Синти, ты ведь больше на меня не сердишься? Что оставил тебя, женился на Луизе? Конечно, я поступил подло, бросил тебя, но Луиза – да ты и сама видишь. Мы с тобой были так молоды, вряд ли что-нибудь толком понимали. – Он взял ее за руку. – Скажи, что больше не сердишься на меня, Синти. Будем друзьями? Все трое? Ты, я и Луиза?

Синтия отняла у него руку.

– Я не обижаюсь и не сержусь, Питер. Теперь уже нет.

Она повернулась и, ни на кого не глядя, вышла из гостиной. В холле кто-то снова взял ее под руку. Это был Роберт.

– Куда вы?

– Домой!

– Я прикажу, чтобы вас отвезли.

– Лучше я пройдусь.

Роберт открыл парадную дверь.

– «Ролле» здесь, – сказал он. – Я отвезу вас.

Она не стала ни спорить, ни благодарить.