Произведя необходимые замеры, она долго озабоченно молчала и что-то подсчитывала на бумажке. Потом посмотрела на меня расширившимися от изумления глазами и сказала:

— Потрясающе! У нас с тобой практически одинаковые фигуры!

Я вся вспыхнула от удивления, готового перейти в обиду, так как не понимала, о чем она говорит, зачем, в чем тут скрытая насмешка?

Она как всегда совершенно точно поняла мое состояние и поспешила объяснить:

— Посмотри — ты ровно на десять сантиметров выше меня. — Она показала издалека листок с какими-то цифрами. — Если бы ты была по всем окружностям больше меня на те же десять сантиметров, то при таком росте выглядела бы даже тощей! Меня Василий называет худышкой, особенно когда я надеваю что-то очень узкое и туфли на высоких каблуках. Но ты повсюду больше меня на семнадцать сантиметров. Причем точно в такой же пропорции, как и у меня. У меня разница между талией и бедрами тридцать два сантиметра, а у тебя — тридцать, это почти то же самое, что и у меня. Объем груди у меня больше талии только на двадцать семь сантиметров, а у тебя — на все тридцать пять! Представляешь! У тебя параметры были бы почти как у Венеры, будь она повыше ростом.

Я с недоверием взяла у нее листок и долго изучала ее цифры. Оказалось, все точно.

— И вот из-за этого ты моришь себя голодом? — удивилась она. — Глупость какая!

Я не знала, что и сказать.

Но все равно, когда мне пришлось раздеваться, чтобы примерить раскроенный и сметанный на живую нитку костюм, мне нужно было совершить над собой гигантское усилие. Я стояла в лифчике и в шелковых трусиках посреди ее гостиной и готова была провалиться сквозь паркет. А она, долго не давая мне костюма, смотрела своим медлительным взглядом и вдруг раздраженно сказала:

— Дура ты, Маша!

Я вопросительно взглянула на нее, мечтая лишь о том, чтобы поскорее натянуть на свои слоновьи бедра костюмную юбку.

— И с такой фигурой ты стесняешься раздеваться на пляже? Ты посмотри, какое у тебя тело, — восторженно говорила она, легко, как лектор указкой, касаясь рукой моей груди, талии, бедер. — Ни лишней складки, ни ямочки! Ничего не висит! А кожа! Извини, но ты точно дура!

Потом, когда мы примеряли малахитовое платье, она наговорила о моей груди столько комплиментов, что мне было даже неудобно слушать.

Я совсем забыла сказать, что Нике для банкета мы придумали платье в стиле модерн по картинкам начала века. Оно отдаленно напоминало тунику и струилось элегантными, утонченными складками с плеча на плечо, обнажая ее изумительную шею. Низ платья от пояса поверх юбки был декорирован случайно найденной в сундуке моей бабушки шелковой кружевной шалью с роскошной длинной бахромой по краям. Она так попадала по цвету и по фактуре в наш материал, что мы не смогли устоять перед искушением использовать ее.

Защита прошла триумфально. Нику слушали затаив дыхание. Даже кто-то из ее аспирантов, сидящих на задних рядах, попытался аплодировать. Ее научные оппоненты говорили о ней не иначе как с почтением и указывали лишь на некоторые места, в которых они бы лично, не меняя ничего по сути, несколько изменили формулировки. Впрочем, заканчивали они все как один, это чисто вкусовые проблемы.

Оппонентов я встретила как старых знакомых. Даже чуть не поздоровалась с приятным старичком Аристархом Платоновичем, который действительно, когда увидел Нику в ее ослепительно красном костюме, принялся гмыкать, покашливать и жевать кончик своей козлиной бородки — она сама полезла ему в рот, когда он оперся подбородком о старческий сухонький кулачок.

Ариадна Гавриловна, как и было предсказано, почернела, увидев Нику. Ей стоило большого труда дать положительную оценку диссертации. Но она выступала последней и не смогла пойти против общего мнения ученого совета.

А Иван Перфильевич, так тот просто уронил очки со своего потного носа на стол. Но потел он от удовольствия и не спускал с Ники восторженных глаз. Она даже едва заметно улыбнулась ему.

При голосовании из четырнадцати шаров не было ни одного черного. Я представила, чего это стоило Ариадне Гавриловне.

Перерыв между защитой и банкетом был объявлен в тридцать минут.

Пока ученый совет степенно перемещался из Института психологии, расположенного на Моховой между зданиями Московского университета, в Красный зал ресторана гостиницы «Метрополь», до которого ходьбы было никак не больше пятнадцати минут самым медленным шагом, нас на «ЗИМе» домчали до Никиного дома.

Там мы содрали с себя наши костюмы, по очереди залезли под душ, сполоснулись, подправили прически, грим, надели наши вечерние туалеты, украшения, чуть тронули себя стеклянными пробочками, смоченными разными духами, и та же машина помчала нас к «Метрополю».

По дороге я вспомнила, как старалась не смотреть на Нику, когда та мокрая выскочила из-под душа и, резко встряхнув кистями рук, обдала меня капельками воды. Я усмехнулась этим воспоминаниям и тут же, спохватившись, покосилась на Нику. Она, должно быть, и на этот раз прочла мои мысли и улыбнулась в ответ. От этой улыбки у меня мурашки поползли по открытым плечам.

— А на банкет Василий Ермолаевич приедет? — спросила я, чтобы скрыть свое смущение.

— Разве я тебе не говорила, что он сегодня уехал в Куйбышев на торжественное открытие нового объекта?

— Жалко…

— Кому? — уточнила Ника, шевельнув бровью.

— Вообще… — Я пожала плечами. — Василий Ермолаевич, наверное, расстроился…

— Не думаю, — сказала Ника. — Василий у нас, слава Богу, не сентиментален.

Через минуту мы, преображенные до неузнаваемости, встречали гостей у дверей Красного зала ресторана «Метрополь».

Гости были поражены и раздавлены. Теперь, когда защита и голосование были позади и необходимость сдерживать свои эмоции отпала, мужчины из ученого совета рассыпались в комплиментах и самой победительнице и ее подруге (так представляла меня всем Ника) и галантно целовали ручки.

— Вероника Борисовна, в этом платье вы просто Вероника Самофракийская, — по-старомодному тонко пошутил Аристарх Платонович и, довольно загмыкав, забрал в кулачок свою тощую бороденку.

А когда при мне Ариадна Гавриловна, преодолевая себя, сдержанно похвалила платье Ники и при этом вскользь заметила, что и костюм был «весьма эффектным», то я почувствовала себя победительницей не меньше, чем Ника.

За столом я сидела рядом с Никой на том месте, где должен был сидеть Василий Ермолаевич.

Успех мы имели ошеломительный. Кроме старичков из ученого совета, на банкет пришли ученики Ники — аспиранты и студенты, которые болели за нее на защите. Их было много, они были молоды, красивы, остроумны и наперебой приглашали нас с Никой танцевать.

Один из них со смешным именем Гурий такое мне говорил во время вальса-бостона, что у меня даже грудь краснела.

Он был значительно ниже меня ростом, и его нос все время стремился забраться в ложбинку между грудями. А я, в свою очередь, видела только его невероятно набриолиненный кок.

На нем был песочного цвета пиджак из колючей шерстяной материи с огромными подбитыми ватой плечами, черные брюки дудочкой, которые он, очевидно, натягивал на себя с мылом, лежа на спине, на ногах желтые ботинки на невероятно толстой микропорке в рубчик.

Танцуя, он сильно вихлял бедрами и оттопыривал зад. Впрочем, Гурий был очень милый…

Были среди ее учеников и высокие, с сильными руками, на которые так приятно откинуться во время страстного танго, не отставали от молодежи и старички, но каждый раз, танцуя, смеясь, мы с Никой отыскивали глазами друг друга и посылали неуловимый для посторонних взгляд, который одновременно и спрашивал: «Тебе хорошо?!», и отвечал: «Да, очень хорошо!»

Мы ни на секунду не теряли друг друга из вида. Когда мы сближались в танце или наконец оказывались одновременно на своих местах за столом, то шептали друг другу:

— Ты потрясающе выглядишь!

— На себя посмотри!