— Вот что, деточка, ты не думай, что это произошло только с тобой и жизнь на этом кончается… Это бывает, и довольно часто, после воспаления придатков. У тебя в результате болезни оказалась затронутой эндокринная система, которая отвечает за обмен веществ в организме. Теперь значительная часть потребляемой пищи идет в жировые депо… Я не знаю, насколько основательно затронута твоя эндокринная система, но, судя по темпам набора веса, дело обстоит достаточно серьезно… Я попытаюсь тебе помочь. Но без твоей помощи все мои лекарства будут как мертвому припарки. Ты должна очень строго следить за собой. Я дам тебе очень хорошую книгу по диетологии профессора Лурье. Ты внимательно ее прочтешь, выпишешь те разделы, которые касаются непосредственно тебя, и будешь неукоснительно выполнять все предписания профессора. Обещаешь?

Ее огромные грустные глаза выражали полное неверие в любые мои обещания, но я все-таки кивнула.

— Хорошо, — сказала Клара Абрамовна. — Ты замужем?

Я отрицательно покачала головой.

Глаза эндокринолога стали еще печальнее.

— Тебе Ольга Николаевна сказала, что, возможно, ты обречена на бесплодие?

— Да, — прошептала я.

— На временное или на окончательное, сейчас тебе сказать никто не может. Возможно, вообще все обойдется и ты сможешь рожать, но проверить это можно, только ведя регулярную семейную жизнь. Ты понимаешь, что я имею в виду?

Я снова кивнула.

— Случайные, нерегулярные связи не могут дать объективной картины. Ты понимаешь, что я имею в виду?

— Да, — сказала я.

— Ты, деточка, не подумай, что я ханжа. Я сама была молодой, но нужен муж. Один. Проверенный. Я имею в виду проверенный на бесплодие. Ты должна привыкнуть к нему, приспособиться. Бывает, что и при частичной непроходимости труб вода камень точит. Ты понимаешь, что я имею в виду?

— Понимаю, — сказала я.

— Нет, ты не понимаешь, — сказала Клара Абрамовна. — Тебе нужен муж, чтобы родить, а родить тебе нужно для того, чтобы попытаться восстановить поврежденную эндокринную систему. Роды вообще оказывают благотворное влияние на женский организм. Это болезни наших детей нас старят, а роды нас омолаживают. Бывает, что они дают положительные результаты в подобных случаях. Но бывает и наоборот… — Она задумалась. — Но этого тебе бояться нечего. Одно нарушение обмена веществ у тебя уже есть, а другого не будет.

По дороге домой я зашла в наш гастроном на Никитских воротах и купила бутылку грузинского коньяку «Самтрест» пять звездочек. Армянского в нашем магазине не оказалось, а бежать за ним в Елисеевский я в тот день была не в состоянии.

Придя домой, я немедленно вызвала Татьяну и рассказала ей все. Потом мы с ней начали пить коньяк. Я пила из дедушкиной граненой стопки толстого хрусталя и закусывала лимоном без сахара, так как программу похудения решила начать немедленно.

Татьяна пила из своей любимой ликерной рюмочки и заедала моим любимым пористым шоколадом «Слава». При этом каждый раз, отламывая от плитки очередной кусок и отправляя его в рот, она говорила:

— Ты хоть отвернись, а то мне стыдно одной его трескать…

— Ничего… — успокаивала ее я. — Мне не до шоколада…

Но, честно говоря, несмотря на все переживания, шоколада хотелось страшно. От мысли, что теперь я навсегда обречена только смотреть, как другие едят шоколад, становилось тошно. Жизнь казалась потерянной окончательно.

— Подожди, может, еще и забеременеешь, и у тебя все наладится, — без особой веры в голосе сказала Татьяна, глядя на мою убитую физиономию.

— От Славки же не забеременела, — сказала я, глядя мимо нее.

— Но ведь нужно регулярно, — слабо возразила она.

— А мы как?

— А может, он сам бесплодный?

— Ну да! Ты бы посмотрела на это бесплодие…

— Что там снаружи можно разглядеть?

— Да перестань ты… Он мне рассказывал, что с этим делом у него просто беда, бабы от одного взгляда залетают… А я специально не предохранялась… Хотела проверить, права Ольга Николаевна или нет…

— А если б залетела?

— Оставила бы. Я и в тот раз хотела оставить…

Татьяна заплакала, убежала в ванную и заперлась там. Я начала рваться туда и кричать, что совсем не то имела в виду. В ванной было подозрительно тихо. Я здорово испугалась и ласково зашептала в дверную щель:

— Танюша, открой. На минуточку… Я тебе одну вещь расскажу…

В ответ на это раздался шум воды и гудение газовой колонки.

— Ты что, дура, Танька? — закричала я и что есть силы стала рвать на себя дверную ручку. Ручка была прочная, бронзовая, дореволюционная, но и щеколда была прочная. От бессилия я уселась на пол под дверью и заплакала. Она каким-то образом расслышала за шумом воды мой плач, зареванная, с размазанными ресницами выскочила из ванной, больно ударив меня дверью, и начала поднимать с пола.

— Расселась тут, — сердито бормотала она. — Ты что, специально на холодном полу сидишь? Застудить все хочешь? Хочешь заболеть и умереть? Учти, одна ты не помрешь! Я в таком случае и дня жить не буду…

Я дала себя поднять и отвести в спальню. Там Татьяна уложила меня на широкую бабушкину кровать.

А я и впрямь почему-то внезапно замерзла. Меня начал колотить озноб. Татьяна укутала меня одеялом, заботливо подоткнув его под меня со всех сторон. Это меня не согрело. Она укрыла меня вторым одеялом. Но противный озноб не отпускал. Тогда она нырнула ко мне под одеяло, прижалась и горячо зашептала в ухо:

— Ты думаешь, я не переживаю? Все твои несчастья из- за меня… Это я тебя уговорила выйти замуж за француза… И на аборт я тебя уговорила… Все из-за меня…

— Д-д-да ладно, — стуча зубами сказала я, — при чем з-з-здесь ты. Ты всегда говорила то, что я и сама думала, только сказать боялась…

— И все равно я виновата, — с пьяным упрямством сказала Татьяна и всхлипнула. — Это я загубила твою жизнь, а ты такой костюм мне сшила и вообще… — И она зарыдала, содрогаясь всем телом и моча мою щеку слезами.

Тут моя дрожь сама собой прекратилась, и я стала гладить Таньку по голове и целовать в мокрые щеки.

— Ну перестань, перестань… Неужели ты думаешь, что я так про тебя думаю? Ни в чем ты, глупая, не виновата… Знаешь, кто во всем виноват? Знаешь?

Она стала реветь тише.

— Кто?

— Мужики проклятые — вот кто! Ты вспомни хоть одного, кто стоил бы наших слез и страданий?

Танька озабоченно притихла. Потом спросила:

— А из каких? Из моих или твоих?

— Из всех, — сказала я.

— Из каких «всех»? — уточнила Татьяна.

— Из всех на свете!

— У меня нет таких… — прерывисто вздохнув, сказала Татьяна.

— И у меня таких нет! — сказала я.

— Может, Жерар Филипп? — несмело предложила она. — Или Олег Стриженов?

— Это у их жен нужно спросить. Думаю, у них найдется, что нам рассказать…

— Ох, найдется… — горестно вздохнула Танька и сунулась мокрым носом мне в шею. — Слушай, Мань, — вдруг встрепенулась она, — а ну их к черту, этих проклятых мужиков! Завтра же Гришку погоню поганой метлой!

Гришка был, пожалуй, последний из Славкиной компании, который не утратил надежду завоевать ее расположение. Она, видя, что все ее вздыхатели разбегаются, как тараканы, когда включишь свет, благосклонно решила ответить на его ухаживания и начала с ним встречаться. Впрочем, ни к чему серьезному это пока не привело. Наверное, он ей не очень нравился. Не так, скажем, как Жерар Филипп…

— Ты подожди горячиться-то, — сказала я. — При чем тут Гришка. Мы же говорим о мужиках вообще!

— А что же он, не мужик?! — взвилась Татьяна. — Такой же, как и все! К черту, к дьяволу всех мужиков! Как нам хорошо с тобой! — Она ласково потерлась о мою щеку носом. — Давай всегда будем вместе! Хочешь, я к тебе перееду? Вместе худеть будем… И не нужен нам больше никто. Ты меня шить научишь, а я тебе сопромат объясню… Выпивку больше пить не будем…

— А мама твоя?

— А мама всегда спокойна, когда я у тебя…

— Ага, спокойна… Видела бы она сейчас твою пьяную рожу.