Когда я об этом узнала, то тут же успокоилась. А то ведь мне показалось, что Дмитрий Владимирович, которого я не без основания уже считала своим кавалером, переключился на Татьяну.

Вечеринка прошла чудесно. В квартире еще не было никакой мебели. Все сидели на чемоданах, а меня посадили на плотно свернутый и перетянутый ремнем, чтобы не разворачивался, матрас, на котором, очевидно, и спал Дмитрий Владимирович.

Стол был устроен из табуретки, накрытой чертежной доской. Мы пили шампанское и заедали пирожными, которые Дмитрий Владимирович купил в известном магазине в Столешниковом переулке.

Товарищ из Моссовета оказался замечательным дядечкой, просил называть его дядей Ваней и все время напевал:

Ему было лет пятьдесят, он действительно был толстячком, но таким энергичным, веселым и обаятельным, что мы невольно забывали о его возрасте, весело дурачились с ним и танцевали под оперу Бородина «Князь Игорь», которую передавали по радиотрансляции.

Потом они вдвоем провожали нас до моего дома. Танька от Дмитрия Владимировича позвонила домой и предупредила мать, что останется у меня.

Конечно, они попытались зайти к нам «на чашечку кофе», но очень не настаивали.

Я, честно говоря, побаивалась Татьяниной реакции на все случившееся, но оказалось, что реагирует она правильно. Детское ее увлечение Дмитрием Владимировичем давно и бесследно прошло.

Выслушав нашу с ним историю во всех самых мелких подробностях, она торжественно объявила, что наконец хоть одной из нас повезло. Она ни секунды не сомневалась в серьезности намерений своего бывшего кумира. Я же, наоборот, расслабленно возражала ей.

— А корзина чайных роз! — восклицала она.

— Ну, может, просто ухаживает?..

— Когда просто ухаживают, приносят три гвоздички, бутылку портвейна «777» и шоколадку.

— А почему он так долго не появлялся?

— А усы? — поднимала указательный палец к потолку она. — И потом, как ты, дурочка, не понимаешь, что он хотел прийти к тебе свободным! Обеспеченным жилплощадью! А то бы я подумала, что он обхаживает тебя, чтобы прописаться в твоей квартире. Ведь ты и сама небось так подумала в первый раз. Мол, услышал, что ты осталась одна на бескрайней жилплощади, и спикировал. Ведь подумала, скажи честно?

— Даже и в голову не пришло.

— Потому что дура! — рассердилась Татьяна. — Так тебя любой вокруг пальца обведет! Опомниться не успеешь, как останешься на улице в чем мать родила. А тут сразу видно благородного человека. Он специально дождался, когда ему дадут жилплощадь, чтобы ты ничего плохого про него не подумала. Это очень тонко с его стороны.

— А возраст?

— А что возраст?

— Он же лет на семнадцать старше меня.

— Во-первых, не на семнадцать, а на пятнадцать…

— Откуда ты знаешь?

— Когда мы на Новый год переодевались в кабинете директора, я подглядела в его личном деле… — сказала Танька, слегка покраснев.

— Ну пятнадцать — это тоже будь здоров! — сочла необходимым возразить я и подумала про себя, не рассказывать же ей про Наркома.

— Во-первых, кавказцы все долгожители, во-вторых, вы потрясающе смотритесь вместе, а в-третьих, — скажи-ка, пожалуйста, на сколько лет твой дедушка был старше твоей бабушки?

— На шестнадцать… — пробормотала я, постепенно теряя способность к сопротивлению.

— Что и требовалось доказать! — воскликнула очень довольная собой Танька. — И потом, — добавила она тихо и совершенно серьезно, — если уж не я, то пусть ты. И за меня тоже… Должно же кому-то из нас в конце концов повезти. А потом, может, и моя очередь настанет…

В общем, выдала она меня замуж.

Правда, я еще долго сопротивлялась. Дмитрий Владимирович, понимая мое состояние, не торопил меня с ответом. Предложение он сделал на 8-е марта, но до мая я ничего не могла решить.

Прежде всего потому, что Лешка, мой бедный, сладкий, израненный ежичек, у меня из головы не уходил, как я ни старалась его прогнать.

Нет, я его уже не любила, хоть и пробирал мороз по коже, когда я вспоминала, как он в первый раз меня нагнул, и почему-то еще раз хотелось испытать эту боль, которая следует сразу же за немыслимым наслаждением.

Нет, я уже не любила его. Жалела до боли в сердце, когда представляла его, худющего, жалкого, гордого, в каком-нибудь сыром подземном карцере, о котором он мне рассказывал. Там круглосуточно горит стосвечовая лампочка, а стены из лохматого бетона, чтобы заключенные не могли на них писать. Металлическая койка там на день поднимается к стене и запирается на замок, чтобы заключенный не мог днем даже присесть, а на холодном полу вода и мокрицы…

Алексей постоянно попадал в такие карцеры за упорный отказ от работы. Ему не было преград, и никто в целом мире не мог заставить его делать то, что он не хочет.

Только я одна, выходит дело, его заставила… Наверное, он и сам этого очень хотел… Наверное, он убил бы того человека, который вслух заподозрил бы его в подобных нежностях.

Я всегда считала, что только глаза могут выражать удивление, и представить себе не могла, что и губы могут быть удивленными. Робкими, нежными, чуткими — да, но удивленными! Его нельзя было оторвать от меня… Он словно хотел забрать с собой весь мой вкус и весь запах… Наш запах, потому что уже было не различить, где мой, а где его… Какая красивая жизнь могла бы зародиться из этого смешения… Но Господь не дал. И наверняка не просто так. Наверное, он при этом что-то имел в виду…

Надо отдать должное Дмитрию Владимировичу — осаду он вел по всем правилам. Мы с ним и в губы-то целовались крайне редко, да и то так… Поверхностно и мимолетно. Как правило, я позволяла себе это уже прощаясь, чтобы особенно не заводиться…

Он мне уже начинал нравиться. Правда, сперва усы щекотали нос, так что я раза два чуть не чихнула прямо во время поцелуя, но потом как-то привыкла.

Татьяна следила за нами, как коршун с высоты следит за цыплятами. На все мои сомнения у нее был один ответ: «От добра добра не ищут! Не затягивай, сорвется с крючка, будешь век себе локти кусать».

Ох уж мне эта народная мудрость. Я ей старалась ответить тем же:

— А как же говорят: «Семь раз отмерь — один раз отрежь»?

— Брось ты свои портновские штучки, — отмахивалась от меня Танька. — Ты даже когда крепдешин кроишь — режешь сплеча, а тут заменжевалась вся…

Но я металась, не зная на чем остановиться… Попросту говоря, как я теперь это понимаю, мне элементарно не хватало мужчины, но признаться в этом себе я тогда еще не могла. Для этого нужно определенное женское мужество…

В своих метаниях я даже чуть на целину не отправилась…

Один из Николаев, однокурсников Татьяны, — тот, что был влюблен в меня, решил уехать на целину. У них на курсе собрался целый отряд целинников. Их всех перевели на заочное обучение и убедили, что уделят особое внимание. Даже пообещали, что для приема экзаменов специальная группа преподавателей будет выезжать к ним на целину…

Были устроены торжественные проводы в Доме культуры. Татьяна, уже хорошенько хватанувшая шампанского, оттащила меня в сторонку и шепнула:

— Это он из-за тебя уезжает…

— Да брось ты, — отмахнулась я, но мне было приятно это слышать.

— Точно. Все знают.

Я невольно нашла его глазами и поймала тоскливый, отчаянный взгляд.

Потом я видела, как он за колонной в кружке знакомых мне ребят выпил из горлышка бутылку любимой его «Фраги», после чего решился пригласить меня на танец.

Студенческий оркестр играл знаменитую мелодию, а Николай напевал в такт мелодии известные слова: