— А оттуда сюда тоже можно смотреть? — спросила я, покраснев до кончиков волос.

— Нет. Оттуда нельзя, — улыбнулся довольный моим смущением Нарком.

Хорошо, что я тогда только по-маленькому ходила, подумала я с облегчением и больше не возвращалась к этому вопросу.

Я так думаю, что это был не последний секрет в его доме. О других я не стала спрашивать.

К осени, в самый разгар нашего романа, он вдруг сказал:

— А почему ты ни о чем меня не просишь?

— Ты же уже помог отцу, — сказала я.

— Ты об этом меня не просила… Это я сам предложил, когда приглашал тебя в первый раз. Я просто выполнил наш договор.

— Мне не о чем больше тебя просить…

— Такого не может быть. Неужели ты ничего от меня лично не хочешь?

— От тебя лично хочу, — сказала я.

— Интересно… — снисходительно улыбнулся он.

Я понимаю, ему было интересно услышать, какие глупости — шубки, кольца, брошки — может желать такая несмышленая девочка… Но я почувствовала ловушку в его предложении. Ведь мне пришлось бы объяснять бабуле, да и Таньке, с которой мы не расставались и получив аттестаты зрелости, откуда у меня такие дорогие вещи. И потому я попросила то, чего мне действительно не хватало в нем:

— Я понимаю, тебе это будет трудно выполнить, но постарайся для меня…

— Интересно, что мне будет трудно выполнить? — еще более снисходительно и самоуверенно улыбнулся он.

— Не побрейся хотя бы два, а лучше три дня…

— Что за странная просьба? — опешил он.

— Просто я так хочу… Тебя сколько раз в день бреют?

— Два, а когда и три раза…

— Вот я и хочу хоть разочек поцеловаться с тобой небритым.

— Хорошо… — неуверенно произнес он, — на свою работу я могу ходить и небритым, но он меня в любой момент может вызвать в Кремль или на дачу… Как мне тогда быть?

— Ты же сам спрашивал, чего я хочу…

— Ну хорошо, я попробую.

У него получилось только через две недели. Для этого он был вынужден постоянно и всюду таскать парикмахера за собой. Только раз за две недели его два дня подряд не вызвали к хозяину.

В тот вечер он был особенно горяч и как-то приподнят. Наверное, его вдохновило то, что он сам лично, а не через секретаря, помощника или шофера сделал что-то для женщины, подвергаясь при этом определенному риску.

Во время наших бурных любовных игр на его необъятной кровати я сжала его голову бедрами и, почувствовав, как упоительно колются его щеки, воскликнула, теряя самообладание:

— Мой сладкий ежик!

Наркому эти слова очень понравились.

Это была наша последняя интимная встреча.

В начале декабря ушел под лед мой отец Лев Григорьевич.

Впрочем, я об этом рассказывала. Не говорила я только о дурацких мыслях, преследовавших меня долгое время. Мне вдруг стало казаться, что это я повинна в его гибели. Ведь это по моей просьбе его перевели в фельдшеры.

Нарком мне сказал на это, что на руднике он еще раньше загнулся бы.

Потом вскоре пришло известие о смерти мамы… Так мы с бабушкой осиротели.

Не хочу лишний раз об этом писать. Упоминаю лишь с тем, чтобы восстановить хронологию событий.

Наступил 1953 безрадостный год.

На новогодний праздник я осталась с бабушкой вдвоем. После этих утрат она резко сдала и держалась из последних сил. Я так думаю, что, если б не я, не чувство ответственности за меня, она не захотела бы жить. Рук на себя, конечно, не наложила бы, но перестала бы сопротивляться своим бесчисленным хворям.

Я много работала в начале года, сидела за машинкой, буквально не разгибаясь.

В середине февраля бабушка умерла.

На другой день после похорон Нарком сам лично позвонил мне, чего никогда не бывало. От его участливых вопросов я ревела не останавливаясь. Он предложил мне денег, но деньги у меня были.

Я уже хорошо зарабатывала, потому что благодаря знакомствам, приобретенным в мастерской у Ильи, у меня сложился большой круг клиентуры… Я ведь шила не только женское платье, но и мужские брюки…

Потом этот человек, который никогда не слышал от женщины слова «нет», осторожно сказал:

— Я понимаю, тебе сейчас ни до чего… Но если захочешь, забегай хоть на часок… Позвони Николаю, и он за тобой заедет.

Пока я собиралась с духом, наступило 5 марта. Позвонила я ему уже после похорон товарища Сталина, чтобы выразить свои соболезнования. Нарком как-то странно принял их. Он очень торопился, но все-таки успел сказать:

— Ничего, ничего, подожди, мы с тобой еще побываем на «Лебедином озере». Нам это озеро домой, в спальню принесут. Только подожди… Очень много работы. Их много, а я один…

Только через три месяца, в начале июля, я поняла смысл его слов, когда развернула свою любимую «Вечерку». В тот день я совсем заработалась и даже не выходила на улицу, а то наверняка услышала бы об этом раньше, в какой-нибудь очереди…

Я до сих пор почти наизусть помню это сообщение:

«На днях состоялся Пленум ЦК КПСС. Заслушав и обсудив доклад товарища Маленкова Глеба Максимилиановича о преступных и антигосударственных действиях Л.П.Берия, направленных на подрыв Советского государства в интересах иностранного капитала и выразившихся в вероломных попытках поставить Министерство внутренних дел над правительством и Коммунистической партией Советского Союза, пленум принял решение — вывести Л. П. Берия из состава ЦК КПСС и исключить из рядов Коммунистической партии Советского Союза как врага Коммунистической партии и советского народа. Президиум Верховного Совета СССР постановил:

1. Снять Л. П.Берия с поста 1-го заместителя Председателя Совета министров СССР и министра внутренних дел.

2. Дело о преступных действиях Л. П. Берия передать на рассмотрение в Верховный Суд СССР».

Я сложила газету и заплакала. У меня не было сомнений в том, что его уже нет в живых.

Через несколько дней я забежала к Татьяне, которая поступила в строительный институт и теперь была уже первокурсницей.

Мы стояли с ней на кухне и следили, чтобы не убежал кофе в синем эмалированном кофейнике. Тут же крутился под ногами Гришка, соседский лопоухий мальчишка лет восьми.

Пытаясь привлечь к себе наше внимание, Гришка, жутко гримасничая, запел на всю кухню:

Берия, Берия,

Вышел из доверия,

А товарищ Маленков

Надавал ему пинков!

Как тигрица, я налетела на этого ни в чем не повинного малыша, треснула его ладонью Цо затылку и, схватив за тонкое оттопыренное ухо, выволокла из кухни в коридор, где он, обиженно ноя: «За что?», медленно растворился в коммунальном мраке.

— Ты чего это? — испуганно спросила Танька, когда я вернулась на кухню.

— А пусть не поет всякой похабщины, — буркнула я, понимая, что действительно переборщила.

— Какая же там похабщина? — искренне удивилась Татьяна.

Я, конечно, понимаю, что о нем пишут и говорят в основном правильно, но все же, но все же… Мне он не сделал ничего плохого. Наоборот. Он даже не забыл об учителе физики. Тот на последних занятиях был исключительно любезен и предупредителен со мной. Я получила подряд три пятерки, что позволило вывести мне твердое четвертное «отл.». На выпускных экзаменах он совершенно явно подыграл мне, и я закончила школу с золотой медалью, несмотря на четверки по физике в четвертях.

Несомненно, Нарком пытался подмять и партию и правительство, но у него не получилось. Получилось у них. Их было много, как он тогда сказал, а он один. Конечно, они испугались и разозлились по-настоящему… А я тогда не знала, что было бы лучше для страны… Та свистопляска, которая началась после смерти Сталина, или же твердое правление Наркома. Ведь правил же нами почти тридцать лет один грузин — и ничего…

А что касается его злодейств, о которых ходят легенды, то тут еще надо посмотреть, кто в этой команде был самый большой злодей… Помните ту притчу о Синей Бороде, которую он рассказал мне? Разве это он убил своих предшественников? Разве он мог надеяться, что дракон сыт и его собственной крови не потребует? Так как же он должен был вести себя на таком посту?