На тридцати следующих страницах Кандауров успевает сделать многое: и с молодой любовницей корректно расстаться, сумев-таки добиться от нее того, к чему она, по недомоганию, не имела склонности, и нейтрализовать ханыгу-несуна Митю, каким-то образом претендовавшего на дачу покойной Аграфены, и оформить недоделанное с жэком и Внешпосылторгом. Все сделано, а вечер свободным остался. Он вспоминает про красивую врачиху, на которую не хватало времени, и вдруг раздается телефонный звонок – она сама:

– Олег Васильевич? Наконец-то! Я вам звонила сегодня, вас не было. Ангелина Федоровна.

– Да, да! – сказал он, не сразу сообразив, кто это. – Ах, Ангелина Федоровна! Слушаю вас.

– Ничего особенного, Олег Васильевич, просто хотела вас попросить приехать завтра и привезти повторно мочу. Вы могли бы?

Легкий мгновенный холод в глубине живота был ответом на эти слова, раньше, чем Олег Васильевич успел что-либо подумать. Он спросил глупо:

– А зачем?

– Мы просим иногда делать повторно, в некоторых случаях. Когда мы в чем-либо сомневаемся и хотим быть уверены.

– Вы знаете, Ангелина Федоровна, завтра я никак не могу. Я встречаю делегацию в Шереметьеве, – соврал Олег Васильевич, бессознательно обороняясь.

– Пожалуйста, можно послезавтра, – согласилась Ангелина Федоровна. – Приходите послезавтра утром.

Этот текст – шедевр. Проза на уровне Набокова. Главная удача – имя докторицы: Ангелина. Кандауров, сам не зная, разговаривал с ангелом. Дни его сочтены, он уже числится по другим учетным карточкам, его уносит в небо – ногами вперед. Тонкая реальная коннотация к ангелу – космонавт (давление у вас как у космонавта!). К этому же словесному гнезду относится слово «мальчик»: нечто приближенное к ангелу. Во втором цитированном отрывке появляется Шереметьево – аэропорт, то же небо, о котором Кандауров врет, что встречает делегацию (получается – что не врет). И наконец самое гениальное: в одном месте отчество у Ангелины не Федоровна, а Феодоровна: от Фео – Бог. Она из Божьей команды. Не знаю, может быть, это опечатка. Но в таком случае Трифонов – писатель, избранный богами, если даже опечатки работают на него и усиливают и без того сильнейший текст. (Думаю все же, что не опечатка, судя по его игре с именами Пафнутий и Порфирий в другой вещи.)

А вы обратили внимание на игру со словами завтра и послезавтра здесь и в «Доме на набережной»? Оба места корреспондируют: Смерть – Левка Шулепников не соглашается звонить завтра, а Смерть-Ангелина соглашается и на послезавтра. Это похоже на финал рассказа Чехова «Убийство». Сахалинских каторжан поднимают среди зимней бурной ночи, выгоняют из барака и везут на катере в море – разгружать только что прибывший корабль. Людей лишили последнего – каторжного сна. И вот постояв на рейде, катер возвращается на берег: разгрузку отменили из-за бурной погоды. Это Чехов пожалел своих убийц. Так и Трифонов нас жалеет: смерть у него соглашается задержаться на день.

ГОЛЫЕ АМЕРИКАНЦЫ

В Америке недавно был отмечен своеобразный юбилей: пятидесятилетие книги Грэйс Металэс «Пэйтон Плейс» и фильма, сделанного по этой книге. Я этот фильм как-то видел по телевидению, и мне он показался не совсем обычным по своей тематике, хотя и сделанным по всем стандартам расхожего Голливуда. Пэйтон Плэйс – это название маленького городка, в котором разворачивается действие книги. Фильмы тех лет – приятное отдохновение для глаза немолодого человека, привыкшего – а вернее, никак не способного привыкнуть – к внешнему виду современной молодежи, с ее культом уродства, со всеми этими татуировками и железками, приделанными к самым разным местам. На экранах пятидесятых годов – корректно одетые девушки и юноши, на первых нет даже мини-юбок, а вторые, страшно сказать, носят галстуки. Взрослые носят пальто и шляпы, а не нынешние куцые курточки, дамы на улице в перчатках. По советским стандартам тех же лет, то есть пятидесятых годов, они выглядят по-господски, так и представляли себе Запад тогдашние худо одетые советские люди. И он действительно был таким, в этом можно было убедиться по кинохронике тех лет, да и по иностранцам, начавшим приезжать в СССР. Помню, как все были потрясены в Ленинграде, когда туда в 55-м году прибыл польский теплоход «Баторий» с большой группой французских туристов. Для совка тогда иностранец был прежде всего хорошо одетый человек. О внутреннем мире западных людей представления, конечно, никакого не было.

Вернемся к юбилею. Вот что написал по поводу «Пэйтон Плэйс» колумнист «Нью-Йорк таймс» Дэвид Брукс:

50 лет назад Грэйс Металэс задела культурный нерв Америки. Она опубликовала книгу «Пэйтон Плэйс» – о скандалах, предательствах и вожделениях, таящихся за спокойными фасадами маленького городка Новой Англии. Книга стала бестселлером, побившим все доселе существовавшие рекорды. По книге был сделан фильм, сделано телевизионное шоу и, как было однажды написано в журнале «Хроника высшего образования», она породила сам жанр мыльной оперы, как мы его сейчас знаем.

Когда критики пишут о «Пэйтон Плэйс» сегодня, они стремятся видеть это явление как предсказание знаменитых сдвигов шестидесятых годов. Некоторые описывают сюжет романа как самый ранний бунт против репрессивной буржуазной морали, характерной для 50-х годов.

Есть и та точка зрения, что «Пэйтон Плэйс» был предвестником феминизма, со всеми его новациями, вроде открытия женского оргазма, в массовом порядке происшедшего в Вудстоке. Действительно, в романе есть сильные и инициативные женские персонажи. Но Грэйс Металэс берет их энергию и сексуальные установки как самоочевидную черту человеческого существования и отнюдь не связывает их с какой-либо гендерно-сепаратистской идеологией.

В действительности поражающая новизна книги была в том, что проблемы ее героев ни в какой мере не были политизированы: личный опыт вне политические проблем – вот что поразило американских читателей после опыта тридцатых годов с их классовым антагонизмом, и послевоенных лет, сплотивших американцев в единый монолит. Америка пятидесятых годов оказалась в книге Грэйс Металэс страной, в которой на первое место вышли моральные и психологические, а не экономические или политические вопросы.

В этом был элемент бунта. Потому что пятидесятые годы были отмечены расцветом конформизма, с его тенденцией подчинять индивидуальность жестким нормам общего быта, а нормы эти формировались прежде всего традиционной моралью и консьюмеристским давлением. Человек был объектом суждения толпы, организованного большинства, или, говоря на жаргоне эпохи, толпы одиноких.

Вот о чем был написан роман «Пэйтон Плэйс». Это книга о страхе человека в маленьком городке стать объектом пересудов, о том, как люди лгут самим себе для того, чтобы отвечать стандартам внешнего поведения.

«Пэйтон Плэйс» относится к тому типу книг, которые Джордж Орвелл назвал хорошими плохими книгами. Прежде всего потому, что автор даже не пыталась чему-то научить людей, призвать их к какому-то действию или настаивать на собственном маленьком «я». Такая наивная позиция характернее для 70-х годов, бывших куда более наивными, чем пятидесятые. Она не звала примириться со своим собственным ничтожным «я», утверждая в нем аутентичную ценность, – но к тому, чтобы понять внутреннюю порочность всякого человека. Цель жизни – не в том, чтобы стать хорошим, а чтобы понять, какой ты плохой, примириться с риском неприятных открытий.

Сегодняшняя ситуация снова не такая, она в чем-то возвращается к прежним эпохам политического, религиозного и прочего противостояния. При всех конфронтациях люди всё же тянутся к групповому объединению, то есть к своим. Имеет место новый конформизм, отчуждение собственного «я» в коллективной принадлежности.

Вот почему остается значимым урок скромной книги Грэйс Металэс. Можно считать, что она всего лишь написала имевшую успех мыльную оперу, и успех вскружил ей голову и привел к смерти в 39 лет от алкоголизма. Но в истории этой жизни – та же притча, что в романе «Пэйтон Плэйс»: жизнь всегда индивидуальна и не на кого списывать свою ответственность.