Английский национализм, если вам удастся обнаружить его проявления, имеет тенденцию принимать другие формы. Они не такие четкие, потому что англичане уже не могут с уверенностью сказать, почему они стали такими, какие они есть: заглянуть в себя не позволяла самоуверенность имперских времен. Национализм этот не поддается определению, потому что не имеет четких национальных или религиозных границ. Это национализм упрямый и делающий все наперекор, скрытый, зачастую очень личный и в глубине души может принимать разные формы. Но что-то там все же шевелится. В 1995 году фирма «Клинтонз», торгующая поздравительными открытками, начала выпускать первые открытки ко Дню святого Георга. Через два года магазинчики этой фирмы продавали ежегодно в апреле более 50 000 штук. А летом 1996 года заметно большее число английских болельщиков на чемпионате Европы, Евро-96, предпочитали рисовать на лицах флаг Англии, красный крест на белом фоне, вместо обычного «Юнион Джека». К апрелю 1997 года к этому поветрию присоединилась и газета «Сан», напечатавшая во всех своих английских изданиях крест святого Георга на полполосы и обратившаяся к читателям с просьбой вывесить его из окна. Придумка в моду не вошла, но интересен сам факт, что в империи Руперта Мердока – который разбогател не из-за того, что перенапрягал возвышенные способности своих клиентов, – кто-то смог заметить, куда вроде бы ветер дует. На следующий год Английский совет по туризму уже организовал по всей стране целую неделю мероприятий под названием «Святой Георг вторгается в Англию» на том основании, как объяснил представитель Совета, что «люди стесняются того, что они англичане». На проходившем тем летом чемпионате мира по футболу флагов с крестом святого Георга было, похоже, больше, чем флагов Содружества. Когда наступил День святого Георга в 1999 году, «Сан» отметила его, поместив на четырех страницах врезки «100 причин, почему так здорово быть англичанином». Среди этих причин были названы: погода (23), «свиные хрусты»[6] (28), «девицы с третьей страницы»[7] (45), Чарльз Диккенс (55), автострада М25[8], самая большая в мире круговая пробка (71), Агата Кристи (88), и «Дейдра» – колонка с советами этой самой газеты (95).

Так что же отмечать англичанам? Джон Фаулз, автор романов «Волхв» и «Женщина французского лейтенанта», много раздумывавший над тем, в чем разница между британцем и англичанином, делает вывод, что в то время как цвета Британии, в преданности которой клянутся марширующие лоялисты, – красный, белый и синий, цвет Англии – зеленый. На вопрос «Что такое красно-бело-синяя Британия?» он отвечает:

Для Фаулза это не имеет значения, а вот апологеты достижений империи, без сомнения, могли бы приводить эти его слова как длинный список всего положительного – господство закона, географические и научные открытия, проявления личного мужества, филолог и авантюрист Бертон и исследователь Африки Спик, миссионер Ливингстон, медсестра Флоренс Найтингейл и исследователь Южного полюса капитан Скотт – для ответных аргументов. Но на два вопроса ответа, похоже, нет. Первое – то, что Британия (противопоставленная Англии, Шотландии и Уэльсу) – политический вымысел. И второе – как только она была изобретена, она постоянно стремилась найти обоснования своему существованию, распространяя везде свое влияние. Успех этого предприятия подтверждают развевающиеся на флагштоках от Оркнейских островов до островов Фиджи красно-бело-синие флаги. Зеленая Англия – нечто совсем другое. По мнению Джона Фаулза, благодаря тому, что Англия, по сути дела, остров, появились люди, «глядящие с севера по-над водой», люди, которые предпочитают практическим опытам наблюдение. А в силу своей географии они были вольны быть пионерами в законе и демократии.

Однако сначала нужно определить, о чем мы говорим. Кое-что из того, что свойственно лишь англичанам, остается неизменными веками, другое изменяется навсегда. Англичан уже не определить по языку, невозможно подобрать им определение как нации: я считаю себя англичанином, хотя я на четверть шотландец и бог еще знает кто, если проследить всю мою родословную. Но каждый из нас, англичан, может составить целый список не хуже Джорджа Оруэлла. В мой собственный – из того, что первым пришло в голову, – вошли бы слова «Я знаю свои права», деревенский крикет и композитор Элгар, магазины «Сделай сам», панки, уличная мода, ирония, энергичная политика, духовые оркестры, Шекспир, свиная кумберлендская колбаса, двухэтажные автобусы, композитор Воэн Уильямс, поэт Донн и писатель Диккенс, колышащиеся тюлевые занавески[11], помешанность на размере женской груди, викторины и кроссворды, деревенские церкви, стены сухой кладки[12], садоводство, архитектор Кристофер Рен и телешоу «Монти Пайтон», добродушные приходские священники англиканской церкви, «Битлз», плохие гостиницы и прекрасное пиво, колокольный звон с церквей, художники Констебль и Пайпер, представление об иностранцах как о людях забавных, драматург Дэвид Хейр и радикальный политик Уильям Коббетт, невоздержанность в возлияниях, Женские институты, блюдо навынос фиш-энд-чипс, карри, любезность и грубость речений, бег по пересеченной местности, портящие вид стоянки туристских трейлеров на прекрасных утесах, оладьи, «бентли», трехколесные «рилайэнт робин» и так далее. Возможно, все это не есть нечто исключительно английское, но главное, в отличие от критериев чего-то истинно британского, которые сейчас непременно разукрасят, распланируют и проведут с размахом, что три-четыре из этих вещей, взятые вместе, тут же дадут представление о некоей культуре, такой же трудноуловимой, как запах костра в октябрьские сумерки.

Так что, прежде чем англичане снова погрузятся в уныние, стоит отметить как нечто положительное тот факт, что они не тратят много энергии на обсуждение того, кто они такие. Это показатель уверенности в себе: до сих пор англичане не занимались этим, потому что им это было ни к чему. Есть ли в этом необходимость сейчас? В ответ могу лишь сказать, что, похоже, им этого больше не избежать по изложенным выше причинам. У стран, больше всех преуспевающих в мире – процветающих и живущих в безопасности, – должно быть отчетливое ощущение своей собственной культуры.

Сошедшая на берег в Кале в 1836 году романистка миссис Фрэнсис Троллоп так передает случайно услышанный разговор одного молодого человека, который первый раз отправился во Францию, с более опытным путешественником, умудренным в делах мирских дальше белых утесов Дувра.