Причины подобного единения достаточно очевидны — страна только прошла через ужасную войну, во время которой каждому пришлось чем-то жертвовать. Населению Англии, по-прежнему сравнительно единородному, стали привычными неудобства дисциплины, и его не охватила массовая иммиграция. Они оставались островитянами, и не только в физическом смысле, но и потому, что средствам массовой информации еще только предстояло создать «всемирную деревню».
Это мир сегодняшних дедушек и бабушек. Это мир королевы Елизаветы и ее супруга, герцога Эдинбургского. Юная принцесса Елизавета вышла замуж за лейтенанта Королевского военно-морского флота Филиппа Маунтбаттена в 1947 году. В те суровые времена (по карточкам на человека давали по три фунта картофеля и по одной унции бекона в неделю) эта свадьба привнесла в однообразную атмосферу страны ощущение зрелищности и волшебства. Филипп был в военно-морской форме, а Елизавета сменила фуражку, в которой ее видели во время войны, на атласное платье, украшенное десятью тысячами мелких жемчужин. В духе Тревора Говарда и Селии Джонсон они могли полагать, что их ждет долгая совместная жизнь. И они прожили ее. Но стали последним поколением, придерживающимся этого кодекса. Как и четвертая часть семейных пар, заключивших союз в 1947 году, королевская чета праздновала в 1997 году золотую свадьбу, но к тому времени затруднительное положение, в котором оказались Селия Джонсон и Тревор Говард, стало чуть ли не антропологической редкостью: ожидалось, что такую марафонскую дистанцию пройдут менее одной десятой всех пар, сыграющих свадьбу в последующие пятьдесят лет. К тому времени женщины уже составляли более половины всего занятого населения — поразительная перемена, если принять во внимание ту безропотность, с какой пятьдесят лет тому назад большинство из них оставили места, где работали во время войны, чтобы на них могли принять демобилизовавшихся мужчин, которые требовали работы. Теперь ежегодно большинство из 200 000 браков заканчиваются разводом, причем на развод чаще всего подают женщины, которые уже больше не готовы считать, что «мы должны быть благоразумными». Ко времени празднования юбилея принца Филиппа и королевы Елизаветы трое из их четверых детей вступили в брак, и каждый из этих браков был расторгнут. Наследник престола развелся с женщиной, которую прочили в будущие королевы, и она встретила смерть в парижском подземном туннеле вместе со своим любовником-плейбоем Доди Файедом, отец которого, Мохаммед, владеет «Харродз», самым известным магазином в «стране лавочников», и завел обычай передавать деньги в коричневых бумажных конвертах членам парламента-консерваторам, заявляющим, что их партия зиждется на английских традициях неподкупности и чести. На похоронах Дианы происходили настолько «неанглийские» сцены публичного оплакивания — зажженные свечи в парке, бросание цветов на проезжающий гроб с ее телом, — что военному поколению оставалось лишь смотреть на все это как озадаченным путешественникам в своей собственной стране.
Бросавшие цветы научились этому из телевизионных программ, ведь это латинский обычай: могущество средств массовой информации трудно переоценить. Мода на еду, одежду, музыку и развлечения уже не устанавливается внутри страны. Даже обычаи, остающиеся подлинно местными, являются продуктом претерпевшего разительные перемены «английского» населения. Через пятьдесят лет после того, как в Тилбери пришвартовался пароход «Эмпайр Уиндраш» с 492 иммигрантами с Ямайки на борту, расовый облик страны полностью изменился. Средоточием массовой иммиграции в Великобританию стала Англия, и в большинстве городов, вне зависимости от размера, есть районы, где белые встречаются очень редко. В таких местах упоминание об иммигрантах как об «этнических меньшинствах» уже начинает восприниматься как преднамеренное извращение. К 1998 году меньшинством в средних школах местного самоуправления внутреннего Лондона стали белые дети, и даже в пригородах они составляли лишь 60 процентов от общего числа учащихся средних школ. Более чем у трети детей во внутреннем Лондоне английский язык даже не родной. Если изменились англичане, видоизменились и города, в которых живет большинство из них. В эссе «Лев и Единорог»[3], воспевающем типично английские черты военного времени, Джордж Оруэлл сумел отойти от надуманного правыми пасторального образа Англии как страны колючих изгородей и садиков.
Стремясь представить страну, в большей степени соответствующую той реальности, в которой жило большинство ее граждан, он описывает почтовые тумбы красного цвета, ланкаширские деревянные башмаки — сабо, задымленные города, грубую речь и очереди у бирж труда. Картина получается такой же узнаваемой, как любая работа Л. С. Лоури, и, как и все картины Лоури, отображает свое время. С упадком текстильной промышленности дымящие текстильные фабрики закрылись, вместо очередей у бирж труда появились конторы по выдаче пособий со стеклянными перегородками, защищающими клерков от проявлений недовольства. Красные почтовые тумбы как были, так и остались, а вот другую красную достопримечательность тротуара, телефонные будки сэра Джорджа Гилберта Скотта, архитектора, снесли и заменили функциональными квадратными кабинками из стекла и стали. Если будка где-то и встречается, то лишь как элемент декора какого-нибудь «памятника культурного наследия», в то время как небольшие магазинчики один за другим превращаются в бары с гамбургерами и пиццерии. В таких местах про мир, в котором живут англичане, уже решительно нельзя сказать «Made in England». Главные улицы или забиты автомобилями, или превращены в пешеходные зоны с новехоньким булыжником, осветительными фонарями из кованого железа и мусорными урнами: этакое не очень дерзновенное представление о том, как могло выглядеть это место во времена королевы Виктории, если вообще у людей того времени могли быть такие сомнительные развлечения, как биг-мак. В городах, которые с наибольшим трепетом претендуют на то, что они — часть английской истории, таких как Оксфорд или Бат, прежние лавки, где можно было купить дюжину гвоздей, отведать пирожных домашнего приготовления или пошить себе костюм, закрылись, и на смену им появились заведения, где продают мягкие игрушки, футболки и дешевые сувениры. В других местах мелкие торговцы исчезли и их заменили филиалы сетей розничной торговли, которые могут специализироваться на чем угодно — от кухонных принадлежностей до товаров для детей. Нация лавочников превратилась в нацию кассиров-контролеров. Полицейские патрулируют улицы в машинах или сидят в фургонах, пока что-то не случится.
В другом эссе Джордж Оруэлл описывает идеальный городской паб под названием «Луна под водой». Он расположен в конце переулка, в нем достаточно оживленно, чтобы туда хотелось зайти, но и не чересчур шумно, чтобы нельзя было спокойно поговорить. Викторианская обстановка, без модернизации, приветливые официантки, которые обращаются к каждому посетителю «милый», подают мягкое, пенистое, темное разливное пиво, а наверху в зале — вкусный ланч. На стойке с закусками всегда можно было найти сэндвичи с ливерной колбасой, мидии и сыр с маринованными огурцами. Во дворе был большой сад, и там качались на качелях и скатывались с горки дети. В конце Оруэлл признает то, в чем его уже заподозрило большинство читателей: паба «Луна под водой» никогда не существовало. Зато он существует теперь. Таких пабов целых четырнадцать, и всеми ими владеет огромный пивоваренный холдинг со штаб-квартирой в Уотфорде. Манчестерская «Луна под водой» считает себя самым большим пабом в Британии: пивной зал площадью 8500 квадратных футов с тремя стойками на двух этажах. В нем работает 65 человек и имеется восковая фигура Ины Шарплз, персонажа телевизионной «мыльной оперы» «Коронейшн-стрит», которая витает над заведением как некая богиня плодородия. В баре царит невероятный гам, а в субботу вечером там полно молодых мужчин и женщин, которые так набираются импортного пенистого американского пива, что едва не лезут в драку.
