Те, кто не бросился к рюкзакам, ботинкам и мешковатым шортам, могли почитать, как путешествуют другие. Огромным успехом пользовалась опубликованная в 1927 году книга журналиста Г. В. Мортона «В поисках Англии»; он задумал ее во время болезни в Палестине, лежа в кровати с твердым убеждением, что умирает от менингита. Похоже, ему так и не показалось странным, что при мысли об Англии, которую, как ему представлялось, он больше никогда не увидит, в его сознании возникали не собор Святого Петра или городские пейзажи его юности, а деревни, церковные колокола, соломенные крыши домов и поднимающийся в ясном воздухе дымок от сгорающих дров. Дж. Б. Пристли, родившийся и выросший в промышленном Бредфорде, в 1933 году проехал всю страну на своем «даймлере» и написал «Путешествие по Англии». С одной стороны, он признавал, что для сохранения Англии «соборов, монастырских церквей, старинных поместий и постоялых дворов, Англии «пастора и эсквайра»» понадобится уничтожить девять десятых имеющегося населения страны, а с другой стороны высказывал мнение о том, что «почти все англичане в душе — сельские джентльмены».
Тележка этой агиткампании катилась все дальше, Укрепляя англичан в уверенности, что «Англия — это деревня, а деревня — это Англия». В 1932 году Всеанглийское общество народной песни слилось с таким же обществом народного танца, чтобы лучше защищать сельское культурное наследие. Про Эдварда Элгара говорили, что он черпает вдохновение от некой мистической силы в Малверн-Хиллз и в Вустершире. Парадигмой английской жизни стал домик в деревне: все сказано одним названием пропагандистской книжонки «Англия — это деревня» Генри Уоррена, выпущенной в 1940 году для поднятия боевого духа. «Сила Англии по-прежнему в ее полях и деревнях, и даже если по ним прокатятся всей своей мощью целые механизированные армии, чтобы сокрушить их, они в конце концов восторжествуют. Лучшее, что есть в Англии, — это ее деревня». Действие последнего романа Вирджинии Вулф «Между действиями» происходит в деревне, где за сто лет ничто практически не изменилось: «На дворе 1939 год, а все было как в 1833-м. Не построено ни одного дома, не выросло никакого города. По-прежнему выделяется Хогбенз-Фолли; а сама разделенная на полоски полей равнина изменилась лишь в том, что кое-где на смену плугу пришел трактор». В романе так и не сказано, как называется эта деревня: в этом нет нужды, ведь это «самое сердце Англии». В первом романе Агаты Кристи с участием мисс Марпл «Убийство в доме викария», опубликованном в 1930 году, даны даже карты безымянной деревушки, где в своем кабинете был убит отставной полковник. В изобиловавших в 1930-е годы триллерах, в которых полковники погибают в живописных селениях — писательская школа «Мэйхем-Парва», как назвал ее Колин Уотсон, — речь идет о весьма особом типе поселения. Это местность, граничащая с Лондоном, в «домашних графствах», «где есть церковь, деревенский постоялый двор, что очень кстати для чудаковатого инспектора из Скотленд-Ярда и его помощника, которые останавливаются там, приезжая разбираться в регулярно происходящих преступлениях».
Поэтому к тому времени, когда разразилась следующая мировая война, представление об Англии как о садике появилось вновь, но не как распустившийся многолетний цветок, а словно некий особенный, проникающий повсюду сорняк. Сыновья тех, кто пережил ужасы окопов, снова шли на войну, напевая
Вовек пребудет Англия,
Там, где тропа видна,
Где нива рядом с домиком
Колосьями полна.
Для пущей достоверности достаточно вспомнить пару военных радиопередач. В 1943 году на Пасху по Би-би-си выступал Питер Скотт, естествоиспытатель, сын героя времен империи, замерзшего в Антарктике. Когда началась война, Скотт вступил в ряды добровольцев-резервистов Королевского военно-морского флота, служил на эсминцах, патрулировавших «западные подходы» на случай возможного вторжения немцев. «Для большинства из нас, — говорил он, — Англия предстает как картинка определенного рода деревни, английской деревни. Когда проводишь много времени в море, начинает казаться, что это особенное сочетание полей, изгородей и лесов, такое истинно английское, приобретает какой-то новый смысл». Он вспомнил свои ощущения, когда однажды во время патрулирования взглянул со своего эсминца на берег Англии:
«Помню, как однажды на рассвете, глядя на чернеющие очертания мыса Стар на севере, я вдруг задумался об Англии как-то совсем по-другому — Англия, над которой нависла угроза, стала какой-то более реальной и своей, потому что оказалась в беде. Я думал о лежащих за черными очертаниями утесов деревенских пейзажах Девона: безлюдные вересковые пустоши и неровные вершины далеких холмов и, у моря, узкие извилистые долины с крутыми зелеными склонами; я думал о диких утках и чирках, выводивших потомство в гнездах из камыша в Слэптон-Ли. Это и были те деревенские пейзажи, которые мы были готовы защищать от захватчиков».
Похоже, Скотту даже не показалось странным, что он думает о том, что сражается за долины и изгороди, а в это время гитлеровские бомбы дождем сыплются на города и порты.
Пару месяцев раньше в одной из передач домашней службы Би-би-си выступал и Джон Бетчемен, который рассказывал, как во время «Битвы за Англию» ездил в одну деревушку в Кенте, где Женский институт проводил конкурс на лучшее украшение стола:
«С небес падали бомбы и самолеты; гремели орудия, и вокруг свистели осколки снарядов. «Боюсь, что кое-кого из наших здесь нет, — сказала возглавлявшая институт дама. — Видите ли, некоторым нашим членам пришлось не спать всю ночь, но тем не менее у нас будет замечательное шоу». И вот они, подставки из рафии, вазочки в форме луковиц, кончики декоративной спаржи, оплетающей флакончики с горчицей и перечницы. Слава Богу за такую упрямую невозмутимость».
Далее он продолжал:
«Для меня Англия — это англиканская церковь, эксцентричные священники, свет масляных ламп в церкви. Женские институты, скромные постоялые дворы, споры по поводу того, место ли на алтаре бутеню одуряющему, треск газонокосилок по субботам после полудня, местные газеты, местные аукционы, стихи Теннисона. Крабба, Харди и Мэтью Арнольда, местные дарования, местные концерты, походы в кино, пригородные поезда, скоростной трамвай, возможность опереться на калитку и смотреть в поля; для вас она может значить не что иное, такое же чудаковатое для меня, каким могу показаться и я сам, что-нибудь имеющее отношение к Вулверхэмптону, или милому старому Суиндону или другому местечку, где вы живете. Но такое же важное. Ведь я знаю, что Англия, куда хочу вернуться я, не слишком отличается от той, где хотите жить вы. Если бы она была рациональным муравейником, каким ее пытаются сделать все эти сторонники стекла и стали, плоских крыш и прямых дорог, то разве мы могли бы так любить ее?»
Ну что ж, по крайней мере, он допустил возможность, что люди могут жить в Вулверхэмптоне или в «милом старом Суиндоне», однако все критерии характерно английского связаны у него со спокойствием, простотой и сельскими занятиями. Через полвека после этой радиопередачи те самые «сторонники стекла и стали, плоских крыш и прямых дорог» отставили причуды в сторону. Настоящими разрушителями Англии Бетчемена оказались не «люфтваффе», а эти градостроители, эти счетоводы, вынесшие смертный приговор линиям пригородных поездов, и трусливые политики, склонившие колени перед торгашами, для которых главное «взгромоздить повыше и продать подешевле», и алчными застройщиками, стремящимися получить право строить там, где хочется. По данным Совета по защите сельской Англии, к 1990-м годам дороги в Англии занимали площадь, равную Лестерширу, а автостоянки — в два раза большую территории Бирмингема. Эти последствия должны были убедить англичан больше чем когда-либо, что, где бы ни была Англия, это, конечно же, не то, что они видят вокруг себя.
