Королева, надо отдать ей должное, когда ее представили, повела себя гораздо лучше: она тут же спросила, великолепно поменяв роли: «Вы Берни Грант, верно? Я видела вас по телевизору».
Грант, когда-то телефонист и профсоюзный активист, попал в палату общин в 1987 году, сначала набравшись опыта в муниципальных советах Лондона, благодаря ловким кулуарным интригам, в результате которых человека, который должен был унаследовать это теплое местечко лейбористской партии от Тоттенхэма, «прокатили» свои же. Гранту суждено было стать объектом ненависти всего правого крыла не столько из-за цвета кожи, сколько из-за того, что он разделяет взгляды чернокожего сообщества. Eму до смерти не забудут, как он прокомментировал бесчинства группы молодежи, в подавляющем большинстве чернокожей, в жилом микрорайоне Бродуотер-Фарм: «Полиции там врезали славно». Один из полицейских, капрал Кейт Блейлок, погиб ужасной смертью: обезумевшая толпа нанесла ему множество колотых и резаных ран. Этого высказывания было достаточно, чтобы от Гранта все отвернулись, а газета «Сан» за ультралевые политические взгляды окрестила его «сбрендивший Берни».
Если от кого-то и можно было ожидать, что он станет воплощением того, что значит быть чернокожим и британцем, то это Бернард Александр Монтгомери Грант. Два средних имени он получил от переживших войну родителей, которые хотели таким образом почтить память двух британских фельдмаршалов. Для родителей он всегда был Монти. Став первым чернокожим главой муниципалитета в Великобритании, Грант вознамерился соответствующим образом отметить свой приход в Парламент. На одном из первых официальных открытий сессии Парламента, когда весь британский истеблишмент появляется в традиционных мантиях и забавных головных уборах, он договорился с двумя другими чернокожими членами Парламента, что все придут в традиционных африканских нарядах. Но в тот самый день им, как выразился Грант, «оказалось слабо», и он единственный из парламентариев-мужчин явился не в костюме с галстуком, а в роскошном хлопчатобумажном одеянии ярких расцветок, какие носят в Западной Африке. Вряд ли можно было более недвусмысленно заявить, что отныне Великобритания — многорасовое общество. Если другие члены Парламента смотрели на это сверху вниз, то спикер, Бернард Уэзерхилл, похоже, в этом не сомневался. Он написал записку и послал ее вниз, на скамьи. В ней говорилось: «Поздравляю! Вы выглядите великолепно».
Однако сменившая его на посту спикера Бетти Бутройд, член Парламента от лейбористской партии, чувствовала себя не так уверенно. Когда на одном из приемов ее представили Гранту, она стала непринужденно болтать с ним, нисколько не подозревая, что он — ее коллега-парламентарий и даже член той же лартии. Позже Шарон, белая помощница Гранта, встретила Бутройд в женском туалете, куда та зашла на быстрый перекур. «Вы ведь не узнали, кто это, верно?» — спросила Шарон. «Конечно узнала, — ответила спикер. — Это бывший верховный комиссар из Сьерра-Леоне».
Присутствие в Англии Берни Гранта — это наследство империи. Никакого кризиса национального самосознания, подобного этому, не случилось бы, не исчезни Британская империя. Здесь не место для еще одного патологического словоизъявления в имперском духе; англичане уже привыкли оглядываться на свое бывшее величие так же, как путешественник созерцает две огромные ноги в пустыне — все, что осталось от статуи Озимандии, царя царей. «Глядите, что содеял я, владыки, и смиритесь!» — взывают письмена с пьедестала, а вокруг «безмолвие песков простерлось к небесам». Что и говорить, упадок власти земной оказался стремительным. В 1900 году половина судов, бороздивших моря, была зарегистрирована в Британии, и страна контролировала около трети мировой торговли. К 1995 году эта доля упала до пяти процентов. По всей Европе короли пытались в подражание британскому монарху построить свою империю: бельгийцы захватили один из немногих зловонных уголков Африки, который не застолбили для себя ни англичане, ни французы; немецкий кайзер Вильгельм II приступил к строительству флота, способного соперничать с Королевскими во-енно-морскими силами. Даже в 1935 году Муссолини осыпал бомбами и травил ядовитыми газами средневековую армию Абиссинии в надежде создать империю, которая, по его мнению, дала бы Италии моральное право сравняться с британской.
Однако власть и влияние англичан были больше чем власть земная. В той или иной степени они придумали многое из того, что есть в сегодняшнем мире. «Мы все родились в мире, „сделанном в Англии", и мир, в котором наши правнуки с годами станут почтенными стариками, будет таким же английским, как эллинский мир был греческим, а вернее, афинским» — так писал об этом один ученый. Англичане придумали существующие по сей день формы футбола и регби, тенниса, бокса, гольфа, скачек, альпинизма и лыжных гонок. Со своим Гран-Туром и первым групповым туром от Томаса Кука они стали родоначальниками современного туризма. Они придумали первый современный пятизвездочный отель (это отель «Савой» с электрическим освещением, шестью лифтами и семидесятью номерами). В 1820-х годах математик Чарльз Бэббидж создал первый в мире компьютер. Шотландец Джон Лоджи Бэрд у себя на чердаке в Гастингсе стал одним из изобретателей телевидения. Первую публичную демонстрацию своего изобретения он провел в лондонском Сохо. Сэндвичи, рождественские открытки, бойскауты, почтовые марки, современное страхование и детективные романы — все это продукты с маркой «Made in England». Когда итальянскому писателю Луиджи Барзини понадобилось как-то образом продемонстрировать преобладание английской культуры, он просто отметил, что, приняв в третьем десятилетии XIX века похоронный черный цвет в качестве основной расцветки мужских костюмов, остальная Европа отдавала ей дань уважения. Это было не только признанием политической и военной мощи империи и экономического воздействия британского пара, угля и стали, это стало свидетельством восприятия британских добродетелей — честности, рассудительности, патриотизма, самоконтроля, честной игры и мужества, — которые сделали эту нацию великой.
В самые мрачные минуты своей жизни англичане склонны полагать, что от всего, что они дали миру, остается лишь малая толика: названия нескольких гранд-отелей — «Бристоль», «Кембридж», «Гранд Бретань»; международные стандарты времени и места, фатомы и униформы и тот факт, что английский стал языком третьего тысячелетия. Теперь le style Anglais[22] мелькает лишь стенографическим знаком моды: если встретишь человека в сшитом у портного твидовом костюме, это скорее всего богатый немец, который занимается станкостроением.
Даже в школах, где старались производить в массовом порядке английских джентльменов и где царил дух непрофессионализма, теперь проповедуется, что единственный способ пробиться в обществе, где положение человека определяют его способности, — это профессионализм.
В общем и целом англичане перенесли конец империи достойно, склоняясь перед неизбежным, спуская флаг и упаковывая чемоданы без особого ажиотажа. Но им понадобилось гораздо больше времени на то, чтобы совладать с его психологическими последствиями внутри самих себя. Им было бы гораздо легче справиться с этим, если бы во все это предприятие не была заложена такая необычная моральная установка.
Для создания империи требовалась инициатива, жадность, мужество, массовое производство, сильная армия, политический замысел и уверенность в своих силах. Технически развитая страна с ограниченными природными ресурсами нуждалась в обширном рынке. А с развитием техники подчинение «примитивных» народов становилось неизбежным. В сердцах патриотов запечатлен образ последних минут генерала Гордона, командира мужественного английского гарнизона, который, стоя на ступеньках форта в Хартуме, руководит его защитой от превосходящих сил диких язычников. На самом деле то, с помощью чего Британия смогла править миром, было наглядно продемонстрировано двенадцать лет спустя в сражении при Омдурмане в Судане. Хотя об этом сражении в основном знают из-за неудачной атаки 21-го уланского полка — в котором служил молодой офицер Уинстон Черчилль, — его исход решили оказавшиеся у англичан шесть пулеметов «максим». Как только войско дервишей ринулось на их позиции, пулеметчикам оставалось лишь взять верный прицел. Красноречивее всего цифры потерь: 28 человек у англичан против 11 000 у дервишей. «Это было не сражение, а расстрел, — писал один свидетель. — Тела не громоздились друг на друге — такое вообще бывает редко: они ровным слоем покрывали вокруг обширное пространство».
