– Ну что вы стоите? – Поразительно, до чего сухо и жестко звучит собственный голос. – Берите его ключ-кольцо – и скорее к махолету, пока нас не унесло еще дальше в океан.

«Надо же, какая жестокая девочка…»

«Кто это сказал?»

Неважно. Иногда в ее голове звучат голоса из прошлого – такие четкие и звонкие, что их не мудрено перепутать с реальными голосами. Сейчас путаница непозволительна. Типперен замирает на месте с видом сломанной куклы, мальчики не спешат повиноваться – и хотели бы, но мешает страх перед грешником, даже мертвым, – и потому Ванда опять берет на себя самое трудное. Она подходит к трупу их гостя, приседает рядом…

А вдруг жидкое золото обожжет пальцы?

Вдруг она отравится от прикосновения к его телу?

Не важно.

«Нет, я неправ. Ты просто очень самоотверженная».

– Да что это за голос?! – в отчаянии вскрикивает Ванда и хватает мертвую руку за лучевую кость из золота, тянет на себя. Кольцо от собственной тяжести соскальзывает с обнаженных фаланг, со звоном падает на пол. Потянувшись за ним, она замечает паутинный проблеск – как будто эта штуковина и кости соединены друг с другом тончайшей нитью, тоже из золота, – но рука действует быстрее, чем разум успевает осмыслить увиденное.

Дальше все происходит почти мгновенно.

Кольцо и впрямь горячее – не раскаленное, но все-таки пальцы обжигает, как ручка сковороды; и оно опутано нитями, которые мгновенно прилипают к коже, словно намазанные клеем. Неведомая сила рывком тянет Ванду вперед, она падает на колени и оказывается почти лицом к лицу с трупом грешника, а ее рука ложится в его костяную ладонь, словно в самом начале танца.

Мир погружается во тьму, в центре которой вспыхивают золотые глаза.

– Знаете, что бы с вами произошло, умри я на самом деле?

О Пророк, думает Северо и внутренне содрогается оттого, с какой легкостью к нему вернулся идол из прошлого; о Пророк, неужели этот безумный день мне не снится? Может, я до сих пор сижу на подоконнике в своей комнате и ничего вообще не случилось, не было никакой молнии, никакого бесцельного полета над одним океаном и сквозь другой?..

– Знаете? – повторяет грешник, поправляя воротник куртки, а потом с демонстративной медлительностью обводит взглядом островитян. До того как Ванда принесла чай, они тянулись к странному гостю, словно цветы к солнцу, а теперь каждый стремится от него убежать, насколько это позволяет комната. Сам Северо, гонимый стыдом за то, чего не делал, но допустил, вернулся на свою скамеечку у часов и забрался бы внутрь их корпуса, если бы смог.

Потерявшую сознание Ванду они усадили в кресло, рядом с которым теперь стоит Типперен.

Северо почему-то не в состоянии понять, перед кем их опекун опустился на колени.

– Вирна разорвала бы на части любого, – с мстительной радостью сообщает золотоглазый… Или эта мстительная радость лишь мерещится Северо и остальным? Он понимает, что никогда раньше не задумывался, сколь важную роль играют глаза в отражении истинных чувств на лице. – Наша связь куда сложнее ключ-кольца, вам не по силам ее воспроизвести – это никому не по силам. Хотел бы я поглядеть на ваши лица в тот миг, когда на плиты посадочной площадки пролилась бы кровь того, кого вам по-настоящему жаль.

– Мы совершили большую ошибку… – хрипло говорит Типперен Тай, глядя на Теймара исподлобья. – Я умоляю о прощении.

Все замирает; мир – остров – как будто тонет в янтарной смоле.

Грешник смотрит на них, чуть склонив голову набок, и…

И его губы изгибаются в кривой невеселой улыбке.

– Так! – Он хлопает в ладоши и решительным шагом направляется к незанятому стулу, разворачивает его спинкой вперед и садится, скрестив поверху руки, уткнувшись в них подбородком. – Я весь внимание. На этот раз, пожалуйста, без вранья.

Семеро переглядываются – семеро, потому что Ванда без сознания, а Иголки нет. Без вранья? Но ведь они и не лгали, растерянно думает Северо, они рассказали обо всем, что случилось во время грозы, а… то, что Ванда сделала… было лишь ее тайной.

Теймар Парцелл ждет, и древние часы выбирают именно этот момент, чтобы издать гулкий звон, от которого у Северо начинает гудеть в голове, потому что он сидит совсем рядом. От гула он на несколько секунд выпадает из реальности, а когда возвращается, слышит тихий рассказ Свистуна про Архив Ки-Алиры, где тот работал помощником писца с тех самых пор, как научился держать перо в пухлых детских пальцах. Северо об этом уже слышал, и не один раз: архивная пыль и запах чернил так приелись Свистуну, что, когда его взял с собой прислужником один курьер, посланный с неким важным документом в Пристанище Лебедей, и в пути им попался этот самый остров, он спрятался на чердаке, поэтому курьеру пришлось улетать одному.

Котенок рассказывает, как сбежал от злых людей, которые убили его отца, и повстречал Типперена в закоулках какого-то безымянного городишки далеко на севере.

Толстяк с большой неохотой бормочет что-то про государственный переворот в королевстве Юнлелла, про погромы и реки крови, в которые перешло противостояние между бунтовщиками и теми военными отрядами, что сохранили верность властителю-тирану. Он очень не любит вспоминать, как спасся из города вместе с компанией весьма темных личностей, но именно у них его в конце концов и забрал Типперен Тай.

Принц, высокомерно изогнув бровь, коротко сообщает: его отец – король одного из государств Прибрежного края, и нет, он не скажет, какого именно; это секрет. Его выкрали из дворца враги государя, и пока что он не может вернуться домой, потому что из-за сложных интриг это способно повлечь за собой великое кровопролитие. Но однажды… о да, однажды… Тут Принц хмурится, умолкает и взмахом руки велит выступать следующему.

Молчун качает головой и сжимает губы так плотно, что рот как будто исчезает. На узком худом лице под шевелюрой мышиного цвета отражается смесь эмоций, в которой преобладает страх, но невозможно понять, чего именно он боится. Грешника? Типперена? Воспоминаний? Того, что сейчас ему наконец-то придется заговорить?

– Он молчит, – сообщает Северо неожиданно для самого себя. Наверное, это должен был объяснить сам Типперен, однако опекун по-прежнему стоит на коленях возле кресла, прижимая к груди изувеченную руку, и не собирается начинать. – Мы потому и зовем его Молчуном. Даже имени настоящего не знаем, и… в общем, ничего другого тоже не знаем.

– А ты? – спрашивает грешник, переведя на него взгляд золотых глаз. Северо это чувствует – кожу начинает покалывать, как будто зимний ветер бросает в лицо ворох острейших льдинок.

– Я…

Ну да, разумеется – Ванда без сознания, Иголка безумна и неведомо где, а единственный взрослый не станет говорить о себе, пока не исповедались все дети. Значит, и впрямь остался только сам Северо, беглый илинит, предавший древние обеты и навлекший несчастье на себя и своих новых друзей.

– Я родом из земли под названием Хинн. Городок, где я появился на свет, находится у самых Версийских гор, но я там прожил мало и почти ничего не помню, даже название забыл. Родители… они… переселились в обитель посреди леса и забрали меня с собой.

– Что это была за обитель? – спокойно спрашивает грешник.

– Илинитская, – признается Северо. И, хотя для всех остальных это никакой не секрет, ему почему-то становится очень стыдно. Он опускает глаза и начинает с мучительной сосредоточенностью разглядывать потертые мыски ботинок, которые достались ему, босому и облаченному в наряд без швов, от… какого-то воспитанника Типперена, давно уже не живущего на острове.

Как же его звали?

– Илинитская? Удивительно. Но ты же умеешь читать и писать, – говорит Теймар Парцелл, и теперь, когда Северо на него не смотрит, голос грешника звучит совсем не так холодно и жестоко; в нем отчетливо слышится любопытство и даже некий намек на… сочувствие?

– Я сам научился, – мямлит Северо, опускает голову и беззвучно молит Пророка Илина – потому что не знает, к кому еще обращаться, – чтобы грешник не спросил, как это случилось и чем все закончилось.