А с какой стати, одергивает себя Северо, они должны верить часам в гостиной? Вполне возможно, что те давным-давно сломались, и, когда никто не смотрит, стрелки крутятся в обратную сторону; он и не сомневался, что внутри у часов не механизм, скрепленный печатями, а скопище прыгучих малых дьюсов, проклятая круговерть. Что касается пресловутого хронометра, то, кроме самого Типперена Тая, его никто не видел. Полагаться в вопросах измерения времени на чуть выпирающий нагрудный карман – это как-то чересчур.

Собственным чувствам и подавно не стоит доверять.

Северо не помнит, сколько минуло дней после происшествия, но само оно впечаталось в память, словно особо примечательная прогулка по красивейшим руинам в глуши. Он сидел на этом самом месте и при свете лампы читал ветхий путевой журнал, заполненный рукой предыдущего хозяина острова, носителя ключ-кольца. За окном шумел ветер и хлестал дождь; сквозь плотную, почти черную завесу стихии изредка прорывался свет одного из сотианских маяков, и воображение дорисовывало густые кроны Железного леса, над которым они как раз летели, вместе с жутковатыми стонами и треском ломающихся деревьев-исполинов, неслышным на такой высоте. Северо, успев привыкнуть к ненастью – гроза следовала за ними по пятам целую неделю, лишь изредка отставая на час-два, – спокойно листал страницы и в какой-то момент едва не задремал над описанием полета через Поющие горы, потому что местность, вопреки интригующему названию, оказалась очень унылой. Очнулся он от стука, с которым выскользнувший из рук журнал ударился об пол краем корешка, – и не успел сонный туман развеяться, как все вокруг засияло. Комната превратилась в начертанный всеми оттенками белизны рисунок, в гравюру, вытравленную на задней стенке Северова черепа, а потом раздался такой жуткий грохот, словно треснул небесный свод. Северо почувствовал, как отрывается от подоконника, теряя вес, – и действительно поднялся, может, на одну-две пяди в высоту, прежде чем грохнуться обратно и пребольно удариться копчиком.

В прошлый раз все началось похоже, только он был не в комнате, а снаружи – на посадочной площадке. Усердно орудовал метлой; скрежетал зубами и представлял себе, как ее тяжелой ручкой отлупит крысу Приетто; попятился, споткнулся о выступающую плиту, ударился затылком и сквозь искрящуюся пелену увидел… Впрочем, какая разница, что он тогда увидел и как поступил. Сделанного не воротишь, несделанного – тем более.

Соскользнув с подоконника, Северо идет к полке, где хранит полтора десятка книг и старых путевых журналов, спасенных из облюбованной плесенью библиотеки. Их хватило бы на полтора десятка обителей. Много дней назад, когда неприятности даже не маячили на горизонте, Ванда научила его гадать по книгам. Для птахи это занятие было всего лишь забавным способом убить время, для бывшего илинита – чудовищным святотатством, которое он успел повторить не раз, чувствуя, как ускоряется пульс и трепещут внутренности.

Вот и сейчас он протягивает руку, выбирает томик наугад, быстро открывает и тычет пальцем в страницу. Попадает на подпись к смазанной иллюстрации, и как будто чей-то голос произносит в голове: «Небесный бражник подстерегает добычу. Нарисовано со слов Сильвана Кано, птахи из каравана Летящих-за-солнцем». На картинке подобие глаза с черным провалом зрачка. Если приглядеться как следует, изображение распадается на тучи, торящие странно изогнутые пути, а полоски, что тянутся от края «радужки» к «зрачку», превращаются в острые клыки, тысячи клыков в сотни рядов. Да уж, с хищниками из верхнего мира лучше не встречаться…

Знамение добавляет щедрую порцию тревоги в сосуд, что и без того переполнен. Захлопнув книгу, Северо прижимает ее к груди и судорожно вздыхает, а потом ему внезапно становится легче, как будто подлинное солнце наконец-то прорывается сквозь густую завесу. Ничто не сравнится с приятным теплом, которое приносят его лучи.

У того, что с ними случилось, есть логичное объяснение: во время грозы в остров попала молния. Такое случалось редко и все же вовсе не было чем-то из ряда вон выходящим, мистическим. Еще реже молнии причиняли подлинный ущерб не постройкам или высоким деревьям, что росли на некоторых летающих островах за пределами оранжерей, а движителям, спрятанным в недрах каменной «подошвы»; и все-таки подобные неприятности могли приключиться с теми, кому не повезло. Так или иначе, острова не падают. Пусть Типперен Тай вот уже который день – час? год? неделю? – тщетно пытается отремонтировать их сердце, их солнце, в конце концов у него все обязательно получится.

У него получится, и остров вернется к побережью Сото, а может, продолжит путь через Туманный океан, но уже подчиняясь приказам хозяина. Впереди их ждут приключения и открытия – это точно!

Надо просто потерпеть.

Желудок сообщает Северо, что близится время трапезы – скорее всего, ужина. Вчера готовил Свистун, и у него, как обычно, из любых продуктов получалась одна и та же каша. Принц ехидно называл ее шустриковой, намекая на привычку этих вредных фаэ воровать человеческую еду, которую они могли прожевать и съесть, но не переварить, вследствие чего их проделки всегда можно было опознать по следам – лужам блевотины. А сегодня на кухне дежурит Ванда, и стоит ожидать чего-то по-настоящему вкусного.

Полный надежд Северо решает сперва помочь Толстяку в оранжерее – или, по крайней мере, предложить помощь этому вдумчивому и медлительному садовнику – и лишь потом наведаться к Ванде.

Он выходит из комнаты и даже не догадывается, что стоит двери закрыться, как все плоскости в ней – стены, пол и потолок, изголовье кровати, обложки книг – покрываются трещинами, сквозь которые просвечивает нестерпимо яркое ало-золотое сияние. На протяжении трех ударов сердца – спокойного, решительного сердца – эти трещины расширяются, и по краям каждой видны чьи-то когтистые лапы или руки со скрюченными пальцами, которые силятся ускорить процесс.

А потом все исчезает.

Острова, конечно, с небес не падают, но это не значит, что их обитателям ничего не грозит.

Когда Ванде было четыре года, трое юношей из разных семей их пташьего каравана выменяли на рынке в Арране стальную коробку с выпуклыми иероглифами. Подобными символами, как она узнала немного повзрослев, были помечены многие предметы из затерянного в Креспийских горах Черного города, места древнего и весьма жуткого, но притягательного для тех, кто искал в руинах ценные штуковины. Коробку общими усилиями открыли; она оказалась пустой. А через несколько дней на все восемь островов каравана пришла неведомая хворь…

Те несчастные, кого она касалась, сперва теряли способность ходить и даже просто стоять неподвижно, потому что при всяком движении кружилась голова и свистело в ушах. Потом отнимались конечности, уходили силы вместе с даром речи, тускнел разум – и все это не более чем за неделю.

Так Ванда осиротела в первый раз.

Новоизбранные старейшины, которым пришлось спасать выживших, не нашли ничего более подходящего, как поручить девочку первой попавшейся бездетной семье, но этот сделанный впопыхах выбор оказался удачным. Элой и Эдда – так звали ее приемных родителей. Они походили друг на друга, словно брат и сестра, а не муж и жена, – высокие, хмурые и не слишком-то красивые, но способные на невиданную доброту и нежность, которую она запомнила гораздо лучше, чем ласковые голоса и улыбки настоящих родителей. Они были охотниками на небесных зверей, любили свое ремесло и даже начали обучать ему Ванду. Но, когда ей исполнилось девять, во время охоты случилась беда: Элоя схватила огневица, одна из самых опасных тварей, какие встречаются в Срединном, облачном, океане, и Эдда бросилась его спасать.

Они, как сказали Ванде, не страдали. Слишком уж быстро все произошло.

Со второй приемной семьей, шумной и многодетной, она прожила дольше, целых пять лет, и самым страшным событием за это время оказался четырехмесячный плен в коварном урданете, куда остров затянуло как-то ночью из-за небрежности дозорного. Остров не мог упасть, но для того, чтобы выбраться из западни, требовалось много времени, на протяжении которого запасы еды таяли на глазах: в мощном потоке воздуха лишь изредка попадались живые – и хоть отчасти годные в пищу – существа, которым хватило глупости туда сунуться.