Министр спрятал эмоции и сообщил, что сбор Института переносят на январь, а Вольта в пику вернул в публичный фонд 2883 лиры, полученные еще в 1799 году от австрийцев. От выборных должностей он отказываться остерегся, потому выполнял исправно функции президента совета департамента Ларис, но на заседание в Болонью так и не поехал. У него, мол, еще с той зимней поездки в Париж грудь болит.
А в марте министр Вилла все же принял отставку из университета, но только на год с сохранением 2/3 оклада до окончательного решения. Да разве о том мечтал? «После заграничной поездки, — жаловался Вольта, — везде, особенно в Германии, о столбах печатают, их строят, а наши манкируют. В этом лежит повод просить отставки у правительства, хотя отслужил 28 лет, мотивы о здоровье и семье уважительны. В Германии все медики просто схватились за гальванизм и мой двигатель зарядов, чтоб лечить разные болезни во многом успешно. Печатают и во Франции, даже создали Гальваническое общество. Почему ж в Италии этого нет?»
Обида точит. «Не печатают, — жаловался он Гильберту на правительство, — по секрету скажу, что хочу в отставку, а они ссылаются на закон, требующий еще двух лет выслуги. Надо 30, а у меня 28, но ведь я работал с перегрузкой, к тому же мне дали 6000 премии и медаль, совсем новая отрасль науки, а они…» (25 марта 1803 г.).
Странное недоразумение! Никто не хотел Вольте зла, французских министров и итальянских политических марионеток вполне устраивал Вольта именно таким, каким он был: ученым, профессором, членом многих академий. Власти не собирались и не хотели ничего менять, ибо сам Бонапарт как бы зафиксировал Вольтов статус-кво. Вольту тоже можно понять: со всех сторон его заверяли, что он гений, реальным подтверждением служил столб, его можно потрогать, нет числа желающим поиграть с диковинкой. Изобретатель хотел внедрения, а у французов полно своих забот, павийскому болоту лишь бы сплетничать, в пику победителю Гальвани болонцы умыли руки. Лишь далекие от здешних: страстей ученые из Киля, Веймара, Геттингена и других дальних мест занимались наукой, но не они делали погоду. У великих великие заботы, малые их не трогают, кто ж поможет Вольте? Некому, и он обиделся, надулся, начал ворчать, вставать в позу по любому поводу и без повода. Перед кем? Неважно, на этот раз перед французами.
Ревизор.
Когда могучий человек простаивает, заботливая власть обязана загрузить его общественно полезным делом. 15 апреля 1803 года миланский префект Казатти сообщил, что Вольта назначен ревизором печати, цензором. Хлынул поток служебных бумаг. «Необходим максимальный надзор за печатью, чтоб исключить появление в Комо публикаций с выражением мнений, противоречащих существующей системе», — предписывали Вольте имеющие власть.
И других дел хватало. Секретарь Гарнье сообщал из Женевы о внезапной смерти милого префекта Д'Эймара, его хорошенькая женушка тут же укатила в Париж. Впрочем, продолжал секретарь, тут вышла книга Дюпуа про савоярку из Фэрне, любовницу Вольтера, ее можно выгодно продать во Франции, советую, вы католик, хорошая репутация, ваше имя придало бы делу необходимое «экзальте».
Но не до того. Вместе с женой и братом пришлось срочно пересматривать соглашение с Боттой (братом той несчастной!) о сдаче в аренду земли под виноградник. Брат Джованни уже взял аванса 300 лир, но передоговорились с Мугаской, полюбовно и наверняка, тот дал аванса 450. И вновь (15 мая) заявление к Висмаре, заместителю министра: «Уже прошел назначенный год, я не могу служить, прошу дать отставку. Со времени поездки в Лион я болен, медики прописали соблюдать диету, но этому препятствуют лекции, опыты, публичные демонстрации. Для езды в Болонью приходится отвлекаться ради заседаний Института, а уже набрались нужные 30 лет».
В мае магистрат ревизий буквально взорвался на мине двухтомника Мариезини, 1796 года издания, «Любовные диалоги академика», книга, мол, полна недопустимых инсинуаций насчет военной службы. Цензору Вольте надлежит принять любые меры для недопущения появления и конфискации крамольного издания! Понятное дело, чиновники развлекались, доводя до абсурда указания свыше: про любовные диалоги академика кому ж читать, как не греховоднику академику Вольте!
А магистрат ревизий все слал инструкции, нормативы, циркуляры и кодексы запрещенных книг. Французы только создавали аппарат охраны государства, цензуре надо было выпалывать идейные сорняки. Приходилось облагать пошлиной и проверять ввозимую литературу, перлюстрировать официальную почту. С июля на территории Итальянской республики вводилась в действие «Проверка мотивов противодействия епископальной деятельности в публикациях веры». Эта инструкция (Болонья, 1800) предписывала без лишних церемоний предавать огню книги, если они того заслуживали.
В сентябре Вольта как президент совета департамента информировал членов городской комиссии Комо по прессе и трибуналу о процессе по делу анонимного автора «Бунта на сковородке», потом пришло сообщение о запрете книги Харни «Фанатизм революционного языка», о сомнительности сочинения Буччи про собственность. Со стороны ревизорская служба казалась пустяковой, но на деле приходилось работать до изнурения. Сказывались не только внутренние брожения, но еще подавление Швейцарии, конкордат. Во Франции и вассальных странах уцелела лишь одна из каждых десяти газет, расплодились осведомители, вдруг выявились многие заговоры. Ищеек награждали, хотя прямо сказать — до австрийского сыска им было далеко,
Активный мир.
В лаборатории и на лекциях, дома и в университете Вольта исступленно работал, боясь досуга, чтобы не думать о постороннем. Стоило дать волю мыслям, как начинало колотиться сердце, не хватало воздуха, он готов был зарыдать от счастья. Какой восторг, какие пики идей он покорил, куда там Альпам!
Действительно, испокон веков материю считали мертвой, ею двигали духи, ангелы, бог. Великий Ньютон думал так же, лишь специальным словом «сила» обозначив то же самое божественно устроенное влияние. Вольта имел смелость доказать: эти силы разлиты везде, ими заряжена каждая капелька тленного мертвого праха. Впрочем, еще Галилей говорил о присущей каждому телу инерции, присущей, а не навязанной со стороны сверхвнимательными надмировыми контролерами.
Те, кто первым заметил электризацию трением, невзначай приоткрыли люк в бездны материи. Но лишь он, Вольта, понял, сколь много живой воды в этом: бездонном колодце. Именно он, кого надменно кличут низменным экспериментатором, недостойным войти в храм мыслителей, понял одухотворенность всей якобы мертвой материи, что и дало ему мужество построить электрофор, а теперь еще столб.
Как же не понимают все они, что мир деятелен сам по себе. Вот и Гальвани с разумом, плененным древними догмами, считал, что якобы мертвое тело заряжено жизненной силой, а физики лишь научились возмущать божественные заряды. Но нет, тело не манекен, оно до краев полно «энтелехии», как говорил Аристотель.
Неужто бог не снаружи, а внутри, расчлененный на множество долек, спрятанных в прахе? Если атеисты признают Природу, то они верят в бога, распределенного везде, в отличие от них католики верят в бога наружного. Велика ль разница? А он, Вольта, приучен к образу бога внешнего, но своими открытиями пришел еще как бы к богу внутреннему, и его одолевали тревожные сомнения: неужели он дважды верующий?
Что, если бог внутри, а зовут его электричеством? Электрофор давал лишь вспышки света, но столб настежь распахнул окно. Впору хоть основать новую религию, но нет ни сил, ни желания, очень уж много видал он пройдох-чудотворцев, да и устал, взятый темп был великоват.
Афера в Санкт-Петербурге.
На рубеже XVIII-ХIХ веков в России, как обычно, было неспокойно. В 1796 году умерла Екатерина II, ее преемник Павел I, потрясенный убийством своего отца Петра III с ведома матери, боялся заговоров смертельно. Царь то посылал войска для обуздания французов, то надумал закрыть наглухо границы для въезда людей и ввоза идей и вещей, а заодно порвать с англичанами. Их месть не замедлила настигнуть монарха. Он был убит заговорщиками, за спиной которых стоял английский посол лорд Уитворт. На престол взошел Александр I. Сложная жизнь заставляла начинать круто: в России сразу легализован орден иезуитов, чтоб заткнуть католической пробкой масонский поток. Черные сутаны в Комо ликовали, и не зря: через три года орден возродился на юге Италии, а в 1814 году вернулся в Рим.
