Вольта дочитал, сложил лист «Газетты Тренто»; молодец адвокат, все как надо, даже стеклянные изоляторы, давняя находка! Через 42 года заметку перепечатает Майоччи в своих «Анналах», через 146 лет Ферми разыщет строчки соотечественника, упустившего приоритет. В 1820 году в июле Эрстед из Копенгагена, а в сентябре Делярив в Женеве переоткроет эффект, объяснив его, a Романьози, вот скромник, только зафиксировал факт!

Через год после этого опыта (1803) Вольта все же разыскал Романьози в Пьяченце, заехав туда с Аморетти, Бруньятелли и Реджи. Хозяин уже получил кафедру права в Парме, физику бросил, едва начав, но с радостью угостил гостей обедом, показал установку, а Вольта рассказал про свою теорию и оставил рукопись для пармского «Журнала моей жизни».

А Вольта стал знаменитостью: еще в августе 1802 года его избрали болонским академиком. «Слава Европы, редкий талант, удивительные достижения» — так писали коллеги Гальвани то ли из приличия, то ли остыв со временем. Быть может, повлиял и фавор Наполеона, теперь уже скоро Наполеона Первого. 5 октября Вольту декретом ввели в Институт Италии с пенсией шесть тысяч лир, а еще Скарну, Москати, Дандоло, Фонтану, Бруньятелли.

Появление французского генерала самым катастрофическим образом изменило судьбу Вольты. Как сказали бы астрологи, звезда Бонапарта сбила с курса звезду Вольты и вовлекла ее в свою орбиту вместе с мириадами других.

Причина этого рокового влияния совсем не случайна. Каждому было видно, как поразительно схожи эти люди, высокий худощавый и низкий плотный. Комо и Аяччо — похожие захолустья. Их отцы — словно братья. Один, Филиппе Мария Вольта, умер в 49 лет, второй, Карло Мария Буонапарте — в 40. Глубоко католические семьи. Алессандро был четвертым, Наполеоне — вторым сыном, опекали их старшие братья Луиджи и Жозеф, у обоих по сестре, воспитали их долго жившие мудрые матери Маддалена Инзаги и Легация Рамолино. В обеих семьях с голоду не умирали, но кошельки монетами не распирало.

Оба в подростках переболели идеями Руссо, оба мечтали про освобождение родины от захватчиков, Ломбардии от австрийцев, а Корсики от французов, оба смолоду баловались стихами и драмами, оба преклонялись перед естественными науками. И того, и другого содержать было некому, кроме самих себя. Вольту учили иезуиты, Бонапарта военные, и потом их судьбы шли как бы параллельно: комовец служил в Павии, корсиканец в Лионе.

Не будет преувеличением сказать, что Наполеон — это неудавшийся Вольта. Резкое несовпадение судеб молодых грамотных провинциалов, привыкших к запахам земли и к откровениям книг, началось с того времени, когда Наполеона, такого же домоседа, как Алессандро, бурные события изгнали с Корсики. Дом оказался разрушен, едва удалось спасти мать от бедствий вспыхнувшего на острове междоусобия. «Теперь эта страна не для нас!» — плакала мать, Летиция Буонапарте. А Вольте удалось остаться в Комо, и он, хотя и наездился больше некуда, всегда знал, что ждет его дом в родном краю.

И внешне эти люди схожи: смуглокожи, вспыльчивы, влюбчивы, сентиментальны, к тому же быстры, талантливы, решительны, трудолюбивы, вставали рано, ходили много, в еде непривередливы. К обоим отрезвление пришло в 1793 году, оба издали ужаснулись «танцам жертв гильотины». И семьи они создали почти одновременно, Бонапарт лишь двумя годами позже.

Ноябрь 1799 года стал переломным в биографиях и того и другого: Вольта построил столб, а Бонапарта Директория сделала консулом. С того времени отношения «двойников» преобразились, молодой повлек старшего вверх, навсегда оторвав от науки. Долгим изнурительным трудом завоевал Вольта место в науке, но метким «выстрелом» Бонапарт выбил ученого из науки XIX века.

Не сразу Вольта распознал в большом человеке своего «врага», да и тот искренне считал себя благодетелем. Увы, военный «украл» у физика 20 лет активной жизни, для науки Вольта словно умер. Он продолжал преподавать, но с удовольствием окунулся в политические воды, насладился свершением честолюбивых мечтаний, но, когда мишура развеялась, Вольта ужаснулся: научная почва ушла из-под ног, он сам толкнул тарантас и сам же не успел на него вспрыгнуть!

Если циркулем начертить полукруги радиусом примерно в тысячу километров и с центрами в Аяччо и в Комо, они почти закроют друг друга. Сорвавшись с привязи, бык кружит у загона, вот и Бонапарт подсознательно тяготел к Корсике. Тулон, Лион, Генуя, Неаполь — вот зоны его особой активности. Париж, Брюссель, Мадрид, Вена — вторая, более далекая сфера, менее покорная, а потому съедавшая уйму времени. Что касается третьей, самой далекой зоны, она уже не покорилась Бонапарту, несмотря на его отчаянные наскоки: вечно ускользали Португалия и Испания, лопнули потуги перебраться через Ла-Манш, после жуткого краха египетско-сирийской авантюры полное фиаско в далекой России, поставившей крест на метаниях шустрого честолюбца. Вольте не повезло, он попал в самую горячую зону Бонапартовых бросков.

Вольте не повезло еще потому, что Бонапарт уважал ученых вообще и благоговел перед Вольтой в частности. Наконец, суеверный Бонапарт искренне верил, что Вольта приносит ему счастье, а потому как бы избрал его своим талисманом. Еще бы, столько общего, вот бы кем стал корсиканец, сложись судьба поудачнее! Тут бы он берег себя, не стал бы ежечасно рисковать головой. А мудрый Вольта, шедший столь правильным путем, поскользнулся, он соблазнился кривой тропкой Бонапарта. Он был готов к такому вывиху, люди вокруг только и жужжали о процветании и богатстве знатных. Ах, совсем не золотом оказалось то, что блестело!

Приход нового века заставил задуматься: в 55 лет Вольта построил превосходный «двигатель электричества», можно успеть и еще кое-что. Но для этого нужно время, нужна свобода от рутинной службы. Сразу после дня рождения на стол имперского комиссара Кокастелли при итальянской армии легло заявление: «Эччеленца! Обращаюсь к вам с просьбой о назначении мне почетной пенсии от австрийских властей. У меня большая семья, жена и три маленьких сына, имею стажу 20 лет, но приходится ездить между домом и работой».

Вольта излил все: много научных дел, а сколько заслуг и признания, множество публикаций о тепле, паре, погоде, электричестве, в том числе животном, за что удостоен лондонской медали. А просьба самая скромная: дать обычную пенсию и если нельзя дать полной отставки, то хотя бы перевести в Милан с учебной нагрузкой в школе Брера. Согласен вести астрономию, ведать библиотекой или музеем, читать физику или любую науку, хоть инженерию, агротехнику, медицину, хирургию, теорию и эксперимент. А заменить Вольту в Павии вполне б смог барнабит падре Раканьи.

Пока австрийцы думали, пришли французы, пришлось начинать сначала. Еще раз не переломить биографию Вольта решился в конце 1801 года. Парижские академики помогли Вольте взглянуть на себя со стороны: ему выпал редчайший шанс подарить миру невиданный ранее источник электричества, не порциями, как от банок и электрофоров, а непрерывным потоком. Не зачерпнуть, а направить реку в нужное место, как Гераклу при очистке авгиевых конюшен. Растрачивать себя не на науку? Для электрического Геркулеса роскошь непозволительная!

В декабре 1801 года первый консул, по рапорту Шапталя, выдал Вольте шесть тысяч франков. Про отставку вроде бы решено в школе Брера уже ждут, но еще год никаких перемен.

Ну что будет делать в этой дыре Комо, возмущались в правительстве. Нет, упирался Вольта, бомбардируя заявлениями министра внутренних дел, я гражданин Комо, но хочу в Милан, мне 56 лет, 28 отданы службе: в гимназии 4 года, в университете 24, преподавал, заслужен и т. д.

В октябре министр решился отказать Вольте («Школа Брера плохая, вашему профессорскому амплуа не соответствует») и тут же сообщил, что Вольту избрали в Итальянский Институт, так что надо ехать на сбор в Болонью. Ну нет, капризничал светоч европейской науки, за Институт спасибо, в Павию больше раза-двух в неделю ездить не могу, и то не больше двух месяцев подряд, и еще раз нужна пенсия.