Придворная жизнь буквально оглушила бедного провинциала. Конечно, на светских праздниках Вольте места не было — мелкая сошка, Но он разевал рот вместе с обывателями, волновался сообщениями о великосветских эксцессах. Париж казался ему сценой с первоклассными примами, где звучит музыка, сверкают драгоценности и бродят счастливые статисты. А сам он, пытаясь разглядеть феерию, тянул шею с заальпийской галерки, восторгаясь пьесой а-ля Расин, чтобы рассказать о ней жаждущим домашним. Все же до любого посетителя Парижа тех лет неминуемо доходили слухи о причудах и выходках Марии-Антуанетты: ее нескрываемой англомании, ее надменности («а чего ж ждать от этой австриячки?»), ее властности («генеральный контролер финансов Тюрго, пытавшийся наладить дела опустошаемой ею казны, и двух лет не продержался!»), ее наплевательском отношении к людям («У них нет хлеба? Пусть едят пирожные!»). И конечно, о распущенности («В 11 король в постель, а она в Пале-Рояль — парк свободной любви — или в «Гранд опера», на маскарады, за карты!»).
Скромный Вольта не совался со своим уставом в чужой монастырь, ему даже нравилась изящная красивая жизнь. Но надо было работать, ведь муравей! — не стрекоза: он посещал курсы химии у профессора Сажа и физики у профессора Шарля, бывал у Сиго де ла Фонда в мастерских, где делали физические приборы. Фирмиан как раз просил дополнительно заказать аппарат по гидростатике. И Вольта докладывал графу подробно: «Пишу Вам, эччеленца,[18] сразу после рождества. На море была зима, дули пассаты, в газетах писали, что прорвана вся связь морем с Англией из-за штормов. Нас удержало только наитие, около Остенде на берег выбросило пять шхун. Мы там сидели как пленники, потеряли три недели. Вместе с банкиром Каччи высчитав все «за» и «против», мы решили свернуть в Париж, и заодно отправим оттуда машину Сиго для Павии». В марте Фирмиан задним числом дал санкцию на эту самодеятельность, разве ж мог понять этот балбес профессор, что стал игрушкой в руках маркизы, сорвавшейся с домашней цепи?
В начале февраля до Парижа добрались спутники Вольты. «Они остановились в гранд-отеле «Русь» на улице Ришелье в роскошных апартаментах по 24 луидора в месяц! А я уже истратил на поездку 190 цехинов за пять месяцев». «Немного», — успокоил его брат и выслал добавок.
Тогда же люди из Парижской академии попросили Вольту прочитать лекцию с показом опытов. Вольта прочитал и показал, народу собралось много, среди них светские дилетанты и настоящие ученые. Но и обычную публику тоже пускали. «Со многими познакомился, как-то на обеде сидел рядом с Бюффоном, Франклином, Сажем, Ле Роем, Лавуазье. Отнеслись ко мне хорошо, я не заслуживаю столь большой чести. Здесь только одна Академия, не то, что у нас. Заодно просили что-либо представить для печати. В академическом музее обнаружил свою меморию о Пьетрамале, стало быть, знают и читают мои работы. За нее-то меня избрали членом-корреспондентом».
А в марте новая демонстрации с применением новинки — электрометра с конденсатором и, конечно, эвдиометра («Потом поставил опыт в присутствии Лапласа и Лавуазье, я был счастлив, что присутствовали Франклин и Соссюр»). Вода закипела, стала бурлить, и на сосуде начал появляться отрицательный заряд, а в паре — положительный. Вот как в тучах собирается избыток электричества! (Араго сообщает другую версию: якобы сперва опыт не удался, а на даче у Лавуазье в присутствии Лапласа получился, но Вольты тогда не было. Маленькие шалости Лавуазье, впрочем, известны, но разве не Вольта придумал и продумал опыт, разве не он привез в Париж нужные приборы, разве не он занимался именно этой темой многие годы?)
На досуге перед Вольтой весь Париж. «Лучшие в мире женщины, поистине здесь царит сама женственность… Наслаждаюсь литературой, её здесь много. Гуляю по городу, обедаю в знаменитых домах, куда приглашают любители и знатоки естествознании. Я не часто бывал в обществе и практически ничего не знал о жизни этого круга людей. У меня нет никакого желания столь щедро тратить время, но приходится, потому что приставлен ходить за маркизой. Вчера, к примеру, были на обеде у императорского посла графа Мерси, среди влиятельных гостей самой важной была та самая русская дама.[19] Вроде бы я этим людям нескучен, а мне такие визиты на пользу. В Париж приехал папа, я был на концерте спиритуальной музыки, но все же в музыке я полный профан».
В апреле снова ворох разнообразных новостей; «Королева заболела рожей, но легко. Напечатал небольшие заметки о грамматике и правилах стихосложения. Сын аббата Курьони учит языки, а младший Порта написал сатирическую брошюрку, мне нравится. Русская императрица сделала графу Бюффону сенсационный подарок: 36 больших золотых медалей с изображением великих событий в ее царстве и две сказочных шубы по 2000 луидоров каждая. Растроганный Бюффон поблагодарил, а государыня в ответ прислала любезное письмо, полное похвал, восхищений и восторгов по поводу его вечного труда о систематике происхождения Земли, последующем охлаждении, развитии жизни, появлении людей и других животных, их перемещений от полюсов к экватору. Письмо написано собственной рукой императрицы, я сам видел его в доме Ленуара, куда оно доставлено для Бюффона главой парижской полиции. Я здесь часто бываю, ибо даю уроки физики дочке мадам Нантейфель».
Необычный, импульсивный, простоватый, симпатичный, высокий, разговорчивый, высокоученый итальянец похож на новую игрушку. До сих пор радости высокого порядка доставлялись в высокие дома музыкантами, певцами, поэтами, недавно в гостиные смело вошли философы и социологи, а теперь физики и химики. Вольта временно захватил внимание аристократического Парижа. Вот, к примеру, мадам Нантейфель просит Вольту «прочесть лекцию об электричестве в узком кругу, для мужа это будет сюрпризом, а мадам Бульон передает Вам мильон комплиментов». А Луиджи, взволнованный многообещающим вращением брата в высших сферах, шлет советы из Комо: «Привет от Гаттони. Будь поразговорчивее с Франклином. И побольше узнай про парижских монахов, как они организованы, распорядок дня, мероприятия, про духовную жизнь. А Тереза Чичери расцветает, когда упоминают твое имя».
Пребывание в Париже закончилось. 23 апреля 1782 года тронулся в путь без компаньонов («их море пугает»). Из Парижа снова в Брюссель — 200 миль, там Остенде, Гейт, Брюгге — еще 80, морем до Маргато — 60, посуху до Лондона — 72. Будто счетчик щелкает в мозгу у профессора, привыкшего напряженно думать, ходить, писать, говорить. А тут столь долгое расслабление; отдыхать полезно, но память о хомуте приятна рабочей лошади. В Брюсселе встречал Магеллан (он нанят сопровождающим), там баркой по изумительным каналам, прекрасные обеды в тесной компании, погода чудесная.
Потом Кентербери, Рочестер, а 3 мая в Лондоне: Флит-стрит, Стрэнд, парк Сент-Джеймс, собор святого Павла. Как в тумане, все мелькает, одно сменяется другим. Мужественно выстоял до конца: представлен послу Бельджойзо, встретился с президентом научного общества Бэнксом («ничего нового по электричеству у лордов нет, а у меня микроэлектрометр, встретили экзальтированно»).
А встретили Вольту и впрямь восторженно. Да и как можно остаться равнодушным: ведь аудитория заранее читала его статью, чувствительность прибора чудовищно высока, слушатели сами работали с электричеством и знают, почем фунт лиха. Конденсаторная пластинка над головкой прибора наряжалась по индукции и засасывала в прибор все новые порции заряда. Ничтожное напряжение, а заряда вполне достаточно, чтобы соломинки разлетелись далеко. Конденсаторный эффект создавал еще эффект психологический, зрители восторгались, Вольта утомленно улыбался.
Затем он сидел на разных докладах, беседовал с людьми, наконец отбыл из Лондона. «Города, каналы, фабрики, пристани. Представлен доктору Пристли. Магеллан просто спасает: он и помощник, и переводчик, и физику знает. Тут у них «тротуары», у нас такого нет. Это каменные дорожки вдоль домов шириной на двоих прохожих, а по середине улицы ездят «фиакры». Все ходят в «клубы», не сидят дома, как мы».
