И вновь как-то буднично родился важный прибор: через три года Кавендиш впервые (про Вольту как-то забыли!) получит в нем воду, через десятки лет Гумбольдт и Гей-Люссак заявят: строгие испытания известных приборов подобного типа показали, что Вольтова конструкция безусловно превосходит качеством любую другую!

Справедливости ради надо сказать, что истинно «первооткрывателей», наверное, не бывает, бац — и что-то совсем невиданное! Идею эвдиометра Вольта подсмотрел у Беккариа. Еще в 1753 году тот подавал искру в П-образную трубку с вином, а жидкость качалась меж коленами от «электрического пара». Нет, поправил через восемь лет Киннерслей, от нагрева бегущим электричеством. А Вольта догадался запаять объем наглухо — просто, но эффектно!

Всю жизнь Вольта будет заниматься эвдиометрами, но, чтобы покончить с их «секретами», достаточно привести несколько слов из статьи Вольты под тем же названием, которая появится через дюжину лет в «Справочнике по химии» Маскье: «Одни уверяли, что при помощи так называемых эвдиометров они могли бы узнавать всякие недостатки и качества воздуха, различать все вредные виды воздуха и т. д., между тем как все сводится к возможности измерять этими приборами только одно из качеств, которыми обладает атмосферный воздух, — насколько он способен поддерживать дыхание, или, что точнее, измерять количество находящегося в нем чистого жизненно необходимого воздуха».

Но эти слова напишет человек умудренный, много узнавший, а тогда, на много лет раньше, дымка незнания придавала прибору немыслимые возможности, сулила чудесные откровения. И Вольта, тоже полный надежд, пытался на них опереться для осуществления маленькой хитрости: он просил графа Батьяна содействовать ему в задуманной поездке на рубеж, но тот уклонился: за копию научного труда спасибо, но с поездками сейчас сложно.

Июнь: Но Вольту так просто с курса не собьешь. Пользуясь поводом рассказать про газ, он соблазняет Спалланцани Швейцарией: вот бы поехать вместе. Тот бурчит что-то, но видно, что заинтересовался, а боец он отменный. Фирмиан тоже поддался уговорам: он шлет князю Каунитцу Ритбергу бумаги Вольты про газ, пистоль, мушкет, мотивируя нужду в научной поездке. Неплохо, отозвался обязательный царедворец, но все же надо двигаться по инстанциям. Вольта послушно «двинулся», срочно отослав влиятельному Спергесу свой новый трактат про пневмоаркебузу. «Вот это да! — заахали вельможи-министры. — С этим чудо-оружием всех одолеем!»

Июль: После мастерски проведенной аркебузно-мушкетно-пистольной операции поездка сама упала в руки спелым яблоком. Фирмиан сообщает о разрешении Каунитца, выдает 50 цехинов. Вольта вызывает в Комо к 20 августа Ландриани и доктора Москатти: «Будем делать дефлогированный воздух, но не задерживайтесь, в сентябре уезжаю». Спергес прислал разъяснения: можно ехать в города Швейцарии, даже в Вену, но Берлина избегайте, а Фирмиан заодно пусть шлет и Москатти, разрешение оформлено.

Август пролетел в хлопотах — надо ж подготовиться изрядно.

Сентябрь начался с письма к Пристли: что такое эвдиометр, как очищать болотный газ, зачем искра и что получат медики от этого прибора. 3 сентября из Комо трогается коляска с чемоданами и узлами. Поездка началась. Лугано, гора Женевьевы, Беллинцоно, Кресьяно, Осорно, Джерниго, Файто, Дежо, Даццо, Пьотто, Эйроло. Везде записи о давлении, температуре, погоде. Из рук не выпускал барометра и эвдиометра, даже у приюта капуцинов, на перевале Сен-Готард, в долине Расса, у россыпей кварца, кальция, гранитов и полевых шпатов.

А 12 сентября — Цюрих. Там доклад, опыты с электрофором, пистолем, эвдиометром. «Сколько ж тут ученых!» — восторгается Джовьо, он поехал за свой счет, а зрители поддакивают: «Сколько ж чудесного привез этот итальянец!» В конце месяца Вольта двинулся на запад. Из Базеля он пишет Чичори, из Страсбурга — брату.

Октябрь: В поездке Вольта увидел многих: «историка Альп» Соссюра из Женевы (он призывал пробить тоннель сквозь Альпы, но церковь возражала, «храня гор покой»), издателя Гесснера в Цюрихе (давно ль набивался к нему в переводчики?), библиотекаря Сенебье (должность для самых достойных!), Трамбле, Бонне.

23 октября Вольту принял Вольтер. Еще в 1758 году тот перебрался из Пруссии в Женеву, заодно прикупив усадьбы в Лозанне, Турне и Ферне (на биржевые спекуляции Вольтер был великим мастером). «Фернейский старец» уж давно окутался легендами, как Монблан облаками. Принимал он далеко не всех, но Вольта удостоился этой чести. Вольтер сидел с ногами в кресле, оттуда летели остроты и сверкали взгляды. Обсудили всю итальянскую литературу, всех живописцев, поэтов, ваятелей. Когда уезжал, в глаза бросились буквы на фасаде: «Deo erexit Voltaire. MDCCLI» («Бог вдохновил Вольтера, 1751»).

Потом Лозанна, Турин. Оттуда Вольта шлет рапорт Фирмиану: «Что за чудо здесь физические приборы! Кабинет физики — не чета комовскому!»

Ноябрь — декабрь: Конец года занят отзвуками поездки. С Ландирани в голос пропели дифирамбы приборам французских и швейцарских мастеров. Фирмиан поездку одобрил, рад полезным контактам Вольты с Галлером и Соссюром, сразу дал санкцию на покупку нужных машин. А еще попросил выступить перед прихожанами церкви Иисуса с моралью для юношества (за 200 лир). Потом непременно пришлось писать к Сенебье в Женеву о микроскопических частичках, чем эвдиометр Вольты отличается от коммерческих конструкций, об электрофоре, ртути и воде.

С Джовьо решили судьбу купленных книг, Мугаска принес благодарности за письма с дороги, потом отрапортовал в цензуру, особо отметив отеческие заботы Фирмиана (чинопочитание для австрийцев первое дело). Теперь пора отослать благодарность за радушную встречу в Цюрихе и черкнуть пару слов коллеге Виттенбаху в Берн. В ответ — бумага с черной каймой: умер Галлер!

Новость оглушила. Великий Галлер! О боже! Думалось, ведь еще в силе, всего шестьдесят девять, и, вдруг, уже нет! Впрочем, говорили, что он болен…

Счастливому сыну бернского патриция все давалось легко: древние и новые языки, поэмы, медицина (любимый ученик Бургаве!), ботаника, математика у Бернулли в Базеле, путешествия. Специально для своего любимца бернцы построили анатомический театр, придали библиотеку. Он изумлял Европу своей ученостью, но для врача оказался слишком впечатлителен. Тут еще нелепо погибла жена, бежал с горя в Геттинген, развил там бурную деятельность, издал «Описание швейцарских растений», «Элементы физиологии», «О лживости человеческих добродетелей», «Анатомические рисунки» и прочее.

На него сыпались ордена и звания, короли звали в гости. Великолепный Галлер не боялся обличать антицерковника Вольтера и «аморального» Линнея с его пестиками-тычинками. Завистники у него были, они и разболтали, что свою подагру врач лечил опием, страшась тяжких болей, хотя вслух кричал, что эту дрянь надо запретить. Смени лекарства, умолял друг. «Уж 23 часа с половиной!» — острил Геллер печально. И вот 12 декабря его не стало, доза опия оказалась чрезмерной, 11 детей, 20 внуков и тысячи почитателей остались без своего кумира!

Событие печальное, но Вольта был заряжен радостями поездки. Он видел лучших, его приняли как равного, у него отросли крылья удачи!

С той поездкой связана еще одна история. Возвращаясь через Эмил-Бел, Вольта прихватил клубни картошки, с чего началось разведение этого растения в Северной Италии, спасшего народ от недоедания, ибо внезапные грозы, столь характерные для предальпийской Ломбардии, нередко выбивали всю растительность под корень, но уж никак не подземные ростки. Уже после смерти Вольты его родственник Рейна извлек из архива бумаги, свидетельствовавшие об аграрно-просветительской популяризации картофеля великим ученым.

Конечно, не все в этой истории безукоризненно. На кряжах Гарца, к примеру, картофель сажали с 1746 года, даже ведьмы у Гёте и Гейне пекли его на склонах колдовского Брокена, а оттуда он давно спустился на юг в сторону Швейцарии. Но не оттуда клубни переселились в Италию. Еще в 1590 году путешественники любовались «земляными яблоками» в знаменитом Ботаническом саду Падуи, где видеть их могли еще Тарталья, Порта и даже профессор математики тамошнего университета Галилей! Так что привоз картофеля из Швейцарии в Ломбардию еще раз подтверждает печальную истину, что память человеческая порою чрезмерно коротка.