— Не переживай, я куплю тебе новый, — Полина подцепила его пальчиками и бросила в ближайшую кадку. — Этот слишком громоздкий. Тебе интересно, Инна, то, о чём я рассказываю?
— Да, — прошептала чуть слышно, и подумала: "Гораздо интереснее наблюдать, как ты это делаешь"…
— Я всю жизнь бы прожила в ожидании феи, принца, балов и туфельки, если б однажды вечером меня не изнасиловал тёткин сожитель. Одной рукой он рвал на мне одежду вместе с кожей, другой зажимал рот, впиваясь в щеки грязными ногтями. Потом бросил, как ненужный кровоточащий кусок мяса, на смятой постели и, уходя, сказал: "Ты сама хотела, сучка!" Обидно расстаться с детством вот так. Ещё обидней чувствовать себя замаранной, униженной, раздавленной. Знаешь, Инна, он изнасиловал меня не потому что я была красива или невинна. Ему было плевать на это. Просто дома никого не было. А пьяное чудовище желало немедленно удовлетворить свою похоть.
Она опустила глаза и надолго замолчала. Рассказ потряс Инну, вырвал из благостной обстановки шампанского, фейерверков и силой втолкнул в узкую тёмную комнату, заваленную рухлядью, с железной кроватью в углу, поперёк которой корчась и вздрагивая от слёз, лежала маленькая беспомощная девочка, подоткнув между ног окровавленный подол платья. Страшно захотелось обнять сидящую рядом женщину, но та очнулась и, улыбнувшись, продолжила сеанс вуайеризма:
— Я сбежала от них. Той же ночью. Забрала деньги из тайника, которые тётка копила на кооператив. Их хватило только на билет до Тюмени — это ближайший к Хантам серьёзный город. Там я встретила папу Гию, — последние слова Полина запила шампанским и мгновенно опьянела. — Теперь начинаются факты моей общеизвестной биографии. Папа Гия меня впоследствии удочерил, выучил, поставил на ноги. Все думают, что и родил меня тоже он. Повезло, да?
— Может быть, не стоит мне это рассказывать?
— Посиди со мной. Не убегай. Давно хотелось раскрыть душу, но некому. Моё окружение насквозь продажно. Ты не такая, я чувствую… Ты ведь, как и я, северянка, правда, Инна? — после этих слов Инне стало не по себе. — Ты не пугайся, я не ведьма. Но своих вижу издалека. Бледная, холодная, прозрачная — это ты, Инна. И я хочу предложить тебе работу.
— Но я не умею вести делопроизводство.
— О чем ты? Мне не нужен референт, у меня их полно. Причем, все мужеского пола. Пойдёшь ко мне в модели?
Час от часу не легче! У Полины Бодло явный перебор с алкоголем…
— Извините, кругом столько красивых молодых девушек.
— Глупая, зачем мне красивые! Я ищу такую, как ты. Худую, долговязую, ни грамма жира. Ранний маэстро Зайцев говаривал, что модель на подиуме должна чуть-чуть отличаться от вешалки, чтобы всё внимание на одежду, а не на круглую задницу. Ты — вешалка, только не обижайся, ведь это комплимент.
В ответ Инна лишь пожала плечами, по крайней мере, комплимент не заезженный.
— А лицо! Неужели все здесь ослепли? Твоё лицо — находка для визажиста. Незыблемо спокойное, невыразительное. Истинно нордическое. Накладывай любой грим — оно каждый раз новое.
Неужели мир сошел с ума, и поменялись критерии красоты? Общаясь с разными людьми, Инна больше всего уважала их индивидуальность, как внешнюю, так и внутреннюю неповторимость. Составные детали человеческой привлекательности. К оппоненту, бездумно выдающему общепринятое за своё, моментально теряла интерес. Слыла ярой противницей конформизма. И что в итоге? Сама оказалась без лица, рисуй, любое подойдёт. Красавица "уписанная"!
— Ты скисла, я вижу, — вновь трезвый и оценивающий взгляд фиолетовых маслин. — Курить хочу. Ты не куришь? Жаль… Догадываюсь, о чем ты думаешь, Инна. Ты считала себя симпатичной или уродиной, но чтобы вообще никакой — трудно с этим смириться. Я права? Не молчи же! Кивни хотя бы… — из лаковой сумочки Полина извлекла зеленоватую пачку дамских сигарет "Davidoff", золотую зажигалку с монограммой, глубоко затянулась и обдала Инну ментоловым дымом. — Дура ты, дура. В твоей невзрачности — твоё спасение. Ты пишешь репортажи, статьи всякие и проживаешь по кусочку чьей-то жизни, влезая в чужую шкуру. На подиуме создаёшь образ, неповторимый и в тоже время свой собственный, а как же иначе — в нём часть тебя: манера, походка, тело. Всё это — ты. И ты — многогранна. Раз за разом открываешься миру в новом ракурсе. Я помогу тебе постичь себя, а ты поможешь мне сделать это прилюдно… Ну, что скажешь?
Заманчиво. Только на секунду Инна представила себя в изумительном пальто от Полины Бодло, из меха, льна, стекляруса и замши, в которое влюбилась на показе, слепящий свет софитов и восхищенную публику, дух захватило от восторга. Искушение было слишком велико.
— Не соглашаешься сразу. Разумно. Другого я от тебя и не ждала. Обычно уши разрывает безумный визг соплячек и стоны их родителей, когда я делаю им подобное предложение…
— На семьдесят пять процентов я согласна.
— Что тебя удерживает? Можешь быть со мной откровенна, я же от тебя ничего не скрываю.
— Ну, думаю, и у вешалок должны быть эталонные формы, хотя бы приближенные к стандарту девяносто-шестьдесят-на-девяносто. Я там и близко не стояла.
— Напрасно переживаешь, в данном случае за тебя думать буду я, ведь я тебя выбираю. Надя Ауэрманн, Кейт Мосс — одна Гулливер, другая — Дюймовочка. Обе — суперстарз и живут без пресловутых девяноста. Хелена Кристенсен — обладательница идеальных стандартов. Зато черты лица этой невозмутимой датчанки схожи с твоими, именно о них я мечтаю. Смотри!
Полина взяла с колен сумочку, безжалостно оборвала длинную инкрустированную жемчугом ручку и, поднявшись, обмотала её крест на крест вокруг Инниной талии. Концы закрепила вольным узлом под грудью и вытянула ткань сарафана сквозь образовавшиеся щели. Бесформенный сатин в мановение ока преобразился, переливаясь всеми оттенками синего на каждой гофре. Последний штрих — булавка с Полининой накидки, украшенная на конце жемчужным соцветием, скрепила подол между длинных Инниных ног почти у самого естества. Получились волнистые шортики-манжеты, присборенные обшлагами внутрь.
— Ну! — как фея из сказки, Полина удовлетворённо окинула взором проделанную работу и довольно вздохнула. — Что я говорила! У тебя есть все данные. Соглашайся!
8.
В одночасье жизнь Инны Литвиновой круто изменилась, совершив головокружительный зигзаг. Ей долго пришлось убеждать себя в том, что она справится с поставленной задачей и явит миру свежую топ-модель. Одну из сотни тысяч, нашёптывало прагматичное самолюбие. А жалкие остатки романтичной натуры, неискоренимые никакими бедами и заботами, заставляли смотреть на глянцевые журналы мод по-новому, без зависти и с лёгким сочувствием — у этих мордашек всё позади, они успели примелькаться. А Инне Евгеньевне Литвиновой только предстоит, подобно Венере, родиться из пены бытия.
Карьерный вопрос она изучила глубоко и всесторонне, боясь принять поспешное решение. Ошибиться вновь не могла себе позволить, все, что у неё осталось — Саша, ребёнок особенный, целиком зависящий от неё, и ремесло, имеющее под собой диплом и профессиональные навыки. Посещала всевозможные кастинги и конкурсы красоты, которые, словно сито отсеивали сотни смазливых надежд, задерживая редкие золотые вкрапления. Здесь тоже не всё было чисто — контактируя с коллегами из желтой прессы, Инна слышала и про теневую сторону отбора — постель благообразных дяденек-жюри. Но осуждать не спешила, однажды усвоив истину, что каждый платит свою цену за вожделенный результат.
Полина рассказала ей сказку о Дюймовочке Кейт Мосс, симпатичной четырнадцатилетней девочке, никогда не помышлявшей о модельном бизнесе. Однажды, в аэропорту, когда она возвращалась с мамой и папой с курорта, её увидела промоутер известного модельного агентства и пригласила попробовать свои силы на подиуме. Маленькая Дюймовочка, дышащая серьёзным тётям под мышку, через несколько лет вошла в плеяду знаменитых топ и не с пустыми руками, а с собственным типажом — "waif models" — очень худой, почти измождённой модели. Она подарила веру в себя многим отчаявшимся, не дотягивающим до ста семидесяти сантиметров, худышкам. Напоследок, госпожа Бодло щелкнула Инну по носу гелевым ногтём: "Многое, если не всё, решает в нашей жизни Случай. Поверь в себя и приезжай. Я буду ждать."
