Так же регулярно двенадцатого числа текущего месяца на её имя приходил квиток из Ленинграда. Сумма двадцать рублей цифрой и прописью выводилась на нём то неровным, скачущим почерком Славика, то каллиграфически-четким Элеоноры Дмитриевны. Бывший в недавнем прошлом супруг удачно перевёлся в Питер по причине ухода за больными родителями, собрав все необходимые медицинские подтверждения их нездоровья. Ну и скатертью дорога! Инка считала, что никто не застрахован от ошибок, главное — не ставить их на поток. Она поклялась себе в следующий раз более осознанно подойти к вопросу о браке, если таковой станет ребром.

Саше исполнилось три года, когда Инна успешно закончила университет. Всё свободное время она проводила с сыном, компенсируя отсутствие отца и защищая от навязчивого любопытства окружающих. Получив диплом, устроилась в ту же газету, где студенткой подрабатывала внештатником. Её просто перевели в спецкоры и официально зачислили в штат. Дома корректировала чужие эпистолярные труды, выжимая дополнительную копейку и не переставая удивляться людской кичливой бесталанности. Однако, справедливости ради, Инна признавала — чем безграмотнее и бессмысленнее творение, тем больше работы, а значит и выше доход. Да здравствуют анти-гении! В газете её ценили за ясность изложения, остроту и своевременность информации. Главный редактор ценил за другое — умение сдерживать эмоции. Ох, как это важно в эпоху коррумпированной гласности! Газета "Вестник" являлась придворным изданием областной администрации, вынужденная подбирать новости, угодные ей. Побольше за здравие, ну уж не терпится за упокой — извольте ощипывать оппозицию. Повылезало всякой разной — левой и правой — разоблачайте. А кто покусится на местную власть — немедля кыш в персоны "нон-грата". Инна со своим врождённым сарказмом затаилась. Иногда баловалась, пописывая в желтеющие издания под псевдонимом, но исключительно для того, чтоб не тупились копья от мыслительного застоя.

Уложив Сашу спать и покончив с очередной статьёй, она словно заведённая механическая кукла шла на кухню, наливала воду в стакан, чтобы запить снотворное. Иногда, ленясь, заглатывала струёй из-под крана или просто разжёвывала. Главная задача — не выспаться, а отключить сознание, которое против воли рисовало болезненно-соблазнительные картинки плотской любви. Той, что не было в ее жизни и быть не может по многим причинам. Кто позарится на женщину с ребёнком, кучей умных мыслей в голове и отсутствием привле-завлекательности… Такой идиот ещё не родился! И что делать ей с эротическими фантазиями, желаниями, мечтами? Неужели мастурбировать в тёмной комнате при оглушительной тишине? Снотворное начинало действовать через полчаса после приёма. Эти тридцать минут она тратила на душ, одевание и чтение в постели. Девушка заполняла их максимально, балуя себя сиюмоментными мелкими радостями. Боди-крем с запахом персика и сливок, деревянный гребень, приятно массирующий голову, шёлковое бельё и глупый, но роскошный журнал с улыбающимися знаменитостями. Засыпала, обняв себя тоскующими руками, благодаря Бога за очередной прожитый день.

7.

На фуршете, завершавшем презентацию свежеиспечённого Дома мод, Инна познакомилась с Полиной Бодло, молодым отечественным модельером. В числе специально приглашённых дизайнеров одежды Полина представила свою новую осеннюю коллекцию. Репортаж о торжественном открытии Инна собиралась сдать в набор той же ночью, но отложила на потом, решив дополнить его интервью с именитой гостьей. Пробиться к Полине удалось в разгар банкета, когда зазевался один из сопровождавших её поклонников. Она была хороша! Волосы цвета воронова крыла блестели, скрученные узлом на затылке. Черные, едва заметно раскосые глаза и крошечный вздёрнутый носик оживляли восковой овал лица. Матовая кожа поглощала свет и всё мельчайшие морщинки и изломинки. Темно-зелёный шёлк ровным полем обволакивал тело, ни единого намёка на резинку трусиков или лямку бюстгальтера. Носки вытянутых лаковых туфелек чуть-чуть постукивали по паркету в такт мелодии, слышной лишь хозяйке. От волнения Инна не знала, куда девать руки и спрятала их за спиной. Вместе с включенным диктофоном. Синий сатиновый сарафан-трапеция сидел на ней мятым колоколом, а волосы от постоянной беготни растрепались. Полина мило улыбнулась:

— Привет! Как тебя зовут?

— Инна.

— Тебе говорил кто-нибудь, Инна, что у тебя потрясающая текстура?

— Нет. Я не по этому вопросу. Я…

— Все здесь собравшиеся не по этому вопросу, — перебила Полина, окинув взглядом зал. — Просто постоять пришли. Потусоваться. И каждая мечтает стать моделью. Боже, какая безвкусица! Вон та девица, рядом с дедушкой, упаковала пышные формы в белый атлас. Теперь сияет тремя жировыми складками на талии. А раскраска, фу! Тормозите меня ночью…

И засмеялась, низко, хрипло, а девушка, на которую она показывала, обрадовалась вниманию Кутюрье, как самой лестной похвале в свой адрес. Дедушка, держащий её под руку, командовал областной милицией. Регалии и военную выправку посчитал ненужной для светского раута и оставил дома.

— Где здесь можно глотнуть свежего воздуха?

Инну тяготило фамильярное обращение гостьи, но интервью надо было добыть во чтобы то ни стало:

— С той стороны фасада есть застеклённая лоджия. Зимний сад. Идёмте, покажу!

Полина отмахнулась от назойливого кавалера и покорно двинулась следом. У барной стойки поменяла фужер на полный, закинула в рот вишенку, кому-то кивнула, кому-то рассмеялась. На лоджии царили тишина и пальмы в кадках.

— Ух ты! Рай. Похлеще, чем на Канарах! — Плюхнувшись в плетёное кресло, она исподлобья принялась откровенно изучать стоящую перед ней Инну. — Ну-с, чего молчишь? И что ты прячешь за спиной, оружие?

Увидев протянутый диктофон, зевнула в кулачок:

— Ты журналистка… Какая скука. Ладно, садись, расскажу тебе про себя в подробностях.

Инна нашла за одной из пальм плетёную табуретку и опустилась рядышком.

— Родилась я в Ханты-Мансийске, в семье врачей. Когда мне было пять лет, они погибли. Утонули в полынье. Лёд на Иртыше местами подтаял, а машина у них была тяжелая, УАЗик, что-то вроде нынешней скорой помощи. Меня отдали на воспитание тётке — маминой младшей сестре. Она одна растила двух дочерей, а где двое — там и трое. Муж её, алкоголик, помер в сугробе, два метра не дотянув до дома. Жили бедно, на тёткину зарплату особо не пошикуешь. Шить я начала с малолетства, как себя помню. Своих кукол обошью и сестринских. Парадокс — в магазинах тогда из одежды купить было нечего, а материала подсобного дармового, вроде дерюги и оленьего меха, извини, хоть этим местом ешь, — Полина хлопнула по обтянутой шелками попке и щедро хлебнула шампанского. — После кукол стала шить тётке, сёстрам, тёткины подружки повадились. Золушка, честное слово! Себя одеть некогда, вон какая клиентура в очередь выстроилась, так и донашивала тряпочки за родственницами. Зато навыки приобрела мастерства шитейного и денежка в доме поселилась. Так бы и одевала всех Золушка-бессеребренница. Так бы и… Тебя Инна зовут, я правильно запомнила? Будь другом, Инна, принеси ещё шампани, что-то я ослабла.

В дверях Инна столкнулась с кудрявым красавцем из Полининой свиты. Он стремительно влетел на лоджию, когда она выходила. Вернувшись, застала юношу присевшим на корточки перед креслом. Тонкие пальцы бывшей Золушки теребили кудри на его голове. Глаза устремлены вдаль, сквозь опутанную комнатными лианами, стену, огромный веерообразный лист пальмы сзади, не спросясь, короновал её. Глотнув искрящегося осевшей пеной божественного вина, Полина оттолкнула от себя склонённую голову: "Кыш! Увидимся позже…" Кавалер исчез.

— На чем я там остановилась? Ах, да. Знаешь, Инна, почему я тебе всё это рассказываю? Потому что ты никогда это не опубликуешь. Другим не рассказывала по обратной причине.

Известный на всю страну модельер заглянула в глаза собеседницы. Взгляд её, мрачноватый и абсолютно трезвый, проник в душу, сковал гипнозом, и Инна машинально выронила диктофон.