Разрозненные факты. О жизни, которая связывала их воедино, — американской жизни Рут — он знал не больше, чем она могла знать о его собственной. За двадцать пять лет они поговорили дважды, и оба раза по телефону. Второй разговор состоялся три недели тому назад, когда переговоры между Модерссоном и продюсером фильма окончательно зашли в тупик, выход из которого, судя по всему, могли найти только режиссер и поэт. Поговорили как-то несвязно. Он не слишком удачно попытался пошутить насчет ее акцента, и Руг тут же спросила, что он имеет в виду. Она поинтересовалась, какая погода стоит «в Европе» в это время года.

Первый разговор выпал у него из памяти практически совершенно. Даже пятнадцать лет спустя те несколько совершенно непрозрачных минут, когда он, пьяный в дым, лепил что-то невообразимое женщине, находившейся в тысячах миль от него, казались пропастью, черным провалом, отделявшим человека, который ждет у себя в квартире, у телефона, пока оператор соединит его с нужным номером, от другого, совсем другого человека, который несколькими часами позже просыпается на полу в той же самой квартире, рядом с раздраженно гудящей телефонной трубкой. Эта пропасть снилась ему по ночам. Иногда он через нее перепрыгивал, но чаще спотыкался на подходе, на самом краю, и тогда все его тело сковывала тягостная, муторная вялость. Он чувствовал, что не в состоянии сделать ни единого движения, чтобы спастись, — вообще ничего не в состоянии сделать, кроме как продолжить неизбежную траекторию, которая ведет через край, вниз. Он падал, но никогда не достигал дна. Он просыпался за секунду до удара, весь в поту — и его била дрожь. Он так и не знал, что сказал ей тогда.

Подвеска автомобиля покачивалась в своем тихом ритме, мягко толкая его в бок, когда водитель вводил тяжелую машину в очередной поворот. Вскоре впереди показалось название ресторана — голубые неоновые буквы на высоком белом фасаде гостиницы.

Лицо Сандора было знакомо Солу по афишам, которые с завидной регулярностью, примерно раз в полгода, появлялись по всему Парижу. Гигантское лицо — и костюмы, которые раз от разу, с ростом популярности кинозвезды, становились все более нелепыми: ковбои, солдаты, боксер. Он оставался Полем Сандором, и все эти роли обтекали его, как вода, не проникая под кожу. Со своей стороны он сообщал им некую зыбкую странность, и, по мере того как он становился птицей все более высокого полета, сами фильмы начали вбирать в себя всепобеждающую витальность Сандора — за счет всего остального. Чем лучше играл Сандор, тем более убогим выходил фильм с его участием. И тогда, буквально за один год, его зритель перестал на него ходить.

Легенда о съемках «Ничтожности» гласила, что для того, чтобы сделать финальную сцену, Рут увезла Поля и небольшую съемочную группу в Аризону, в пустыню. Персонаж, которого играл Поль, потерял все: дом, работу, жену, детей, друзей. Он бежит в пустыню, где, согласно сценарию — как объяснила Рут в синдицированных интервью, появившихся во французской прессе, — он должен «раствориться окончательно», не больше и не меньше.

Начала она с серии очень длинных кадров, на которых Поль съежился до размеров маленькой черной точки в беспредельной пустоте пейзажа. Следующие кадры были сняты с большим приближением и фокусировались на его лице. Поль все идет и идет, но к камере не приближается. Он не потеет. И складывается такое впечатление, что совершенно не устает. «Его лицо лишено всякого выражения потому, что он не знает, кто он такой и что ему делать дальше, — прокомментировала немного позже этот эпизод Рут, и интервьюер счел, что она имела в виду персонажа, которого играл Поль, а не самого Сандора. — В этой точке ориентиров у него не осталось уже никаких, в полном соответствии с тем, что прописано в сценарии».

Из-за жары начались чисто технические неполадки с камерой. Лицо у Поля было сухим потому, что пот испарялся. Всякий раз, как он приближался к камере, Рут приказывала погрузить оборудование на машину и отъехать еще на полмили. И так шесть раз кряду. На седьмой Поль сорвался и побежал. Они снимали, как он бежит, из кузова грузовика. А потом все началось снова.

Критики заговорили о том, что в игре Поля в «Ничтожности» появилась некая не свойственная ему ранее пронзительность. Когда дистанции между камерой и персонажем не стало, сквозь гладкий фасад безупречной актерской техники начала вдруг пробиваться неуловимо притягательная нотка. Появились и особо прозорливые: я всегда знал, что в нем это есть, но где-то глубоко и никак не может толком пробиться наружу. Нужен был по-настоящему смелый режиссер, чтобы обнаружить и сделать явным это скрытое качество: Поль Сандор одновременно и жить не мог без своей профессии, и откровенно ее презирал.

Итак, Рут заставила его бежать бегом под палящим солнцем. Заключительная сцена «Ничтожности» была смонтирована из многочасового материала, отснятого в тот день: персонаж Поля пытается встать на ноги; спотыкается, катится вниз по невысокому склону; поднимает руку, словно пытаясь отбить невидимый удар; ползет на четвереньках; пытается рывком подняться с земли. Когда Сандор окончательно перестал двигаться, съемочная группа взбунтовалась; почти бесчувственного актера занесли в грузовик и отвезли во Флагстафф, в больницу. Позже и Рут, и сам Сандор напрочь это отрицали.

Машина остановилась.

Ресторанчик, расположенный прямо напротив темной громады Северного вокзала, Солу был хорошо знаком. Там так и не заменили белые льняные скатерти бумажными, а зеленые кожаные банкетки — стульями, которые куда удобнее было бы передвигать по залу. Помещение было Г-образным, и одна его половина длинным рукавом уходила в глубь здания. Лампы, скопированные с фонарей на мосту Александра III, горели желтым светом, который отражался со стены на стену при помощи поставленных под углом зеркал. Точно такие же зеркала обрамляли и расставленные по этому гулкому пространству квадратные колонны. Заходя в ресторан, Сол увидел самого себя, идущего навстречу. Внезапно краем глаза он ухватил лицо Рут. Хитрая особенность ресторанного декора заставила ее лицо отразиться и исчезнуть настолько мимолетно, что Сол какое-то время не мог решить, действительно ли он ее увидел или только подумал о ней. Он остановился и обернулся кругом, оглядывая колонны и стены в поисках того случайного сочетания линий, которое сделало этот эффект возможным. Но отражение исчезло, и поймать его еще раз у него не получилось. Ни Рут, ни Сандора, ни прочих людей, которые могли ужинать с ними, в пределах прямой видимости не было.

Вдоль стены первого зала шла барная стойка. Посетители, ожидающие свободного столика, и большая группа молодежи в прикиде, обычном для американских тинейджеров, сосуществовали возле нее, старательно друг друга игнорируя и разговаривая настолько громко, насколько вообще это было возможно. Сол, бормоча извинения, протиснулся дальше.

— Мсье Мемель, какая честь для нашего заведения! — Перед ним материализовался метрдотель, — Мадам Лакнер и ее гости уже здесь.

Он скользнул вбок, чтобы сопроводить Сола к нужному столику, попутно окинув взглядом бар и ближние к нему столики и неодобрительно покосившись на подростков.

Самая дальняя часть ресторана была немного приподнята над общим уровнем пола и частично изолирована от взглядов других посетителей цветными панелями из непрозрачного стекла. В этом безвкусном святилище за круглым столом, уже заставленным полупустыми бутылками вина, сидела вся компания. Заметив его, Рут встала, протиснулась за спинками соседних с ней стульев и поцеловала его в щеку — как клюнула. Из десяти-двенадцати мужчин, сидевших за столом, двое подняли головы, без всякого любопытства посмотрели на него и вернулись к прерванному разговору. Третий, с противоположного края стола, смотрел не отрываясь. Сандор.

— Рольф, Витторио, Джулиан, Франсуа, Эрно, Этан… — Рут принялась перечислять одного за другим, и каждый, до кого доходила очередь, поднимал голову и делал короткий приветственный жест, — В основном моя съемочная группа. А это, — она заговорила громче, чтобы привлечь общее внимание, — Соломон Мемель, которого вы все прекрасно знаете.