Он положил револьвер на колени и деловито продолжил анатомические исследования. Женщина тихонько захихикала. Бенев прошел мимо них, сделал несколько шагов по коридору и без стука толкнул дверь в кабинет.

Свет в комнате показался ему ослепительным. Горели минимум десять свечей — Мишин мог себе позволить такую роскошь. В просторной комнате все было красным: тяжелые плюшевые шторы на окнах, шелковые обои с абстрактным рельефным рисунком, мягкая мебель, письменный стол и даже массивный огнеупорный сейф в углу, сбоку от которого складками свисало российское знамя. На стене в глубине кабинета висел большой, плохо написанный портрет генерала Головешникова — сделанный по фотографиям из старых газет, предположил Николай. Под ним, по обе стороны изящно инкрустированного шахматного столика, сидели отец Донован и Иван Мишин. Их лица были обращены к двери.

— Коля! — Мишин вскочил, тяжело зашагал и, казалось, заполнил собой весь кабинет — огромный, русоволосый, бородатый и лучезарный, одетый в белую рубаху из домотканого полотна, синие бархатные брюки и засаленный овечий тулуп без рукавов. — Иди сюда, сынок, дай-ка я тебя обниму!

Николай уронил рюкзак и запыхтел в медвежьих объятиях русского богатыря. Сопротивляться было бесполезно, можно было лишь сжаться в комок и переждать, пока схлынет первая волна напора. Наконец Мишин его отпустил и отошел на расстояние руки.

— Где ты пропадал, горемыка? Я еще вчера тебя ждал. Уже беспокоиться начал. А если его где-нибудь прижучили, думаю. Что я стану без тебя делать? С этим черноколпачником и парой слов толком не перекинешься. Нет, вы только взгляните на него. Не пьет, не курит, по бабам не ходит…

— Да еще и в шахматы обыгрываю, — ехидно поддел отец Донован.

— Кто, ты? — Мишин бросился назад, свесился над столиком и начал быстро перемещать костяные фигуры на доске. — Давай вернем предыдущую позицию, и тогда поглядим, кто кого обыграет.

— Тронул фигуру — пошел, разве мы не договаривались?

— Холодный ты человек, отче, — вздохнул Мишин. — Вечно стремишься жить по правилам, всегда знаешь, что праведно, что нет. Потому я и люблю Колю. Он такая же заблудшая душа, как и мы, идет по жизни и ищет достойную цель… хотя какая цель может быть в этом пропащем мире?

— Каждый прокладывает свой путь к богу, — тихо проговорил священник. От улыбки его смуглое аскетическое лицо стало вдруг мягким и привлекательным. — И ты тоже, приятель. Русский народ всегда был религиозным.

— Кто, мы? — распалился Мишин. — Ничего ты не понимаешь в русских, сколько раз я тебе говорил? Русский человек верит в доброго господина, неважно, на небе он, в Москве или губернском центре. А уж если разочаруется — топор на плечо и идет поджигать имение. Если бы было можно, мы бы и у господа имение подожгли — из-за всех тех бед, что он обрушил на наши головы.

Донован встал. В старой военной форме без знаков отличия и с коротко постриженными стального цвета волосами, он был похож не столько на священника, сколько на отставного офицера. Богохульство оппонента его ничуть не смутило.

— Подожгли бы, не сомневаюсь. А потом-то что, Мишин, что потом? Потом лили бы пьяные слезы и рвали на себе рубахи еще двадцать веков. Ну, может, мавзолей бы ему соорудили… — Он склонился над столиком и передвинул черного коня. — Шах и мат, дорогой. Подумай над другим вариантом. До свидания.

С удивительной легкостью и ловкостью, несмотря на хромоту, отец Донован подошел к двери, кивнул и вышел из кабинета. Мишин сделал несколько шагов вслед за ним, потом остановился и махнул рукой.

— Вот чего я терпеть не могу в этом иезуите. Всегда последнее слово должно остаться за ним. А ты не стой, Коля, садись, в ногах правды нет. Сейчас я тебе кое-что покажу. — Он дошел до сейфа и достал две рюмки и бутылку. — Оригинальная русская водка. Если сказать тебе, сколько стоит на черном рынке, не поверишь.

Николай сел на диван и, наклонившись, стал расстегивать рюкзак.

— Мне не хочется пить, — возразил он, доставая клеенчатый мешок, без особой надежды на понимание. — Переход был тяжелый.

— Именно поэтому! — категорично отрезал Мишин и сунул ему в руку полную до краев рюмку. — После завершения трудной миссии двести граммов — святое дело. Ну, давай… Сколько тут?

— Сто коробок по сто штук, как договаривались.

Мишин выпил рюмку одним махом, поднес мешок к столу и набрал шифр.

— Деньги сейчас или потом? — спросил он через плечо, забрасывая коробки в сейф.

— Потом, — Николай вытащил пачку банкнот из кармана и помахал ею. — Хватит на первое время.

Мишин закрыл сейф, повернулся и прищурил глаза.

— Рубли? Слушай, что я тебе скажу…

— Знаю, — перебил его Николай. — Сгорел дом старого Розенхайма, и так далее. Ты, наверное, уже десятый, кто мне об этом сообщает.

— Рубли… — умильно повторил Мишин. Он протянул руку, вытащил из пачки синюю банкноту и загляделся на изображенную на ней старую прямоугольную башню со звездой. — Кремль… Сердце России, Коля, душа России. Что понимает этот иезуит в русской душе? Ровным счетом ничего! Мы свое выстрадали, да, ценой множества ошибок и порой абсурда. Войны, революции, мировое господство, культы, застой, перестройка, затягивание гаек… И, наконец, пришли к главной цели — Обновлению. На Западе холодные души типа Донована посмеивались, дескать, очередная кампания. Но Обновление… Эх, если бы не Коллапс… Пей, черт! Залпом, по-славянски!

— Не хочется, Ваня, — возразил Николай. — Устал я, мне бы поспать.

— Не хочется? — Мишин с недоверием покосился на открытый рюкзак. — А это что за бутылка?

— Это… Ну, это так. Романтическое воспоминание.

— Водка тоже романтическое воспоминание. Ну, давай, сразу полегчает.

Бесполезно. Николай вздохнул и опрокинул рюмку. Напиток отдавал медицинским спиртом, скорей всего, местная паленка. Так и алкоголиком стать недолго, подумал он, чувствуя, как теплая волна разливается по телу.

Рассеянно вертя в руке синюю банкноту, Иван Мишин удовлетворенно кивнул. Глаза его блеснули.

— Слушай, Коля, у меня к тебе просьба. Большая просьба. Обещай, что исполнишь.

— А что за просьба? — с тревогой навострил уши Николай.

— Нет, сначала пообещай. Друзей не спрашивают. Ради друга без вопросов надо идти в огонь и в воду.

— Ладно, обещаю. Только не заставляй меня пить. Я сплю на ходу.

Огромная лапа Мишина обхватила его за плечи и подняла, словно перышко.

— Что значит «сплю на ходу»? Успеешь отоспаться. Пойми, сынок, душа у меня горит! Пошли! Пропьем пятерку, а потом — хоть трава не расти! Не хмурься, войди в мое положение. Деньгами могу завалить любого, но вот эту бумажку хочу пропить. Синенькую, со Спасской башней. Что тебе, жалко? Хорошо, я тебе за нее заплачу. Даю за нее… по пять долларов за рубль.

— А между прочим, меняла внизу мне по шесть с половиной предлагал, — пробормотал парень.

Мишин сокрушенно посмотрел на него.

— Вот даже как? И тебя, славянская душа, развратил гнилой Запад! Цветные фантики стали дороже друга. По десять. По двадцать! Голышом с тобой готов идти, только не сдавайся им на милость. Мы народ особый, Коля, вольный народ. Ни за деньги нас не купить, ни за спички. На, держи, черт алчный!

После короткой потасовки он сунул Николаю за пазуху помятую зеленую купюру, потом подбежал к письменному столу, открыл ящик и пристегнул к ремню чудовищный древний маузер.

— Пошли! Оставь рюкзак, здесь под надежной охраной будет… твое романтическое воспоминание. Не бойся, я тоже не пью «Перно».

Собрав последние остатки надежды на спокойный вечер, Николай попробовал было сопротивляться, но Мишин схватил его за локоть железной хваткой и вывел в коридор. Его объял полумрак. Возле лестницы стоящая на коленях у кресла официантка испуганно подняла голову, а Рико быстро выпрямился и скрестил руки на груди.

— Шею сверну! — пригрозил ему мимоходом Мишин и, пока тащил Николая вниз по лестнице, добавил доверительным шепотом: — Бабы его погубят, тупоголовый корсиканец. Стоит увидеть юбку, глаза так и загораются — чисто мартовский кот.