Потом Краснушкин сотрудничает в газетах “Донское утро”, “Приазовский край”, “Утро юга”, где он опубликовал более 300 корреспонденций, статей, фельетонов. В 1917 году его приглашают фельетонистом в газету “Русская воля” (Петроград), а после ухода из нее он сотрудничает в журналах “Новый Сатирикон”, “Аргус”, “Журнал журналов”, “Барабан”, “Бич”...
6 января 1918 года Севский становится главным редактором газеты войскового правительства “Вольный Дон” (Новочеркасск) и, выпустив 33 номера, скрывается от красных; с 1919 года он — редактор журнала “Донская волна”. Его перу принадлежит документальный очерк “Генерал Корнилов” (Ростов-на-Дону, 1919).
Мы со всем старанием перечисляем результаты поисков Бар-Селлы для того, чтобы уяснить: каковы же аргументы, каковы доказательства того, что именно В. Севский (Краснушкин) написал “Тихий Дон”? Их просто нет.
Бар-Селла относит к числу аргументов то, что Краснушкин родился и вырос на Дону, что в годы Первой мировой войны он был призван в казачьи войска 10 августа 1914-го, а 17 сентября того же года демобилизован по болезни. “Автора дневника провожают на фронт 12 августа 1914 года, а 5 сентября — последняя запись в дневнике — он погибает”, — многозначительно замечает Бар-Селла, имея в виду дневник студента Тимофея.
Но принадлежность к казачеству и подобные случайные совпадения недостаточны для доказательства авторства “Тихого Дона”. Справедливы слова самого автора новой гипотезы: “...и про казаков — не всякий роман “Тихий Дон”.
Еще одним аргументом в пользу авторства Краснушкина Бар-Селла считает то, что в годы гражданской войны предполагаемый кандидат в авторы “Тихого Дона” находился в “стане белых”, хорошо знал жизнь “белого лагеря” и редактировал журнал “Донская волна”, пока не был расстрелян красными в январе 1920 года. Но если бы Севский (Краснушкин) имел отношение к роману “Тихий Дон”, это не могло не получить хоть какого-то отзвука в тех более чем трехстах его корреспонденциях в газетах “Приазовский край” и “Утро юга”, и уж тем более на страницах “Донской волны”. Однако Бар-Селла не обнаружил в них ни одной ниточки, хоть как-то связывающей Севского (Краснушкина) с “Тихим Доном”. И это неудивительно, поскольку, судя по биографии “претендента на авторство”, на Верхнем Дону он никогда не был, а на территории повстанцев и быть не мог, поскольку в это время находился в Ростове. Именно из-за отсутствия информации “Донская волна” обошла Вешенское восстание практически полным молчанием. “В “Тихом Доне” — ни капли “Донской волны” — так назвал свою статью Г.С. Ермолаев, специально изучивший этот вопрос. “Просмотрев в свое время подшивку “Донской волны”, я не нашел в ней ничего, что можно было бы причислить с полной уверенностью к историческим источникам “Тихого Дона”, — заключил он.
Решающий аргумент в вопросе об авторстве “Тихого Дона”, на взгляд Бар-Селлы, — текст повести В. Севского (Краснушкина) “Провинциальные картинки”, обнаруживающей “разительное сходство” ее с романом “Тихий Дон”.
В этой повести рассказывается о жизни города Глушинска (подражание очеркам о городе Глупове Салтыкова-Щедрина) с целью “заклеймить эту пошлость и косность”. В ней запечатлены, с потугами на иронию и сарказм, обыватели этого города, с тем, чтобы они, как пишет Севский (Краснушкин), “прочли... и вздохнули”.
Познакомим читателей с отрывком из этого творения В. Севского (Краснушкина), в котором Бар-Селла обнаружил “разительное сходство” с “Тихим Доном”, с тем, чтобы и они “прочли и вздохнули”.
“Атмосфера все сгущалась и сгущалась: интриги, подкопы под ближнего, сплетни. В воздухе так и пахло грязной ложью и интригой. И душой всего был Балабошкин. Кто посмел иметь “свое суждение” — устранялся по мановению Балабошкина. Всюду была разбросана сеть клевретов его, тайных и явных. Клевреты шли в гору, повышались в чинах, и Ваня Мразь, которого одна дама в клубе приняла за лакея (настолько он был ощипан и жалок), достиг степеней высоких. Ваня способен на самые скверные поступки, но лицу, оклеветанному им, он все же будет слать приветственные телеграммы в дни рождения и ангела. Он тайком делал гадости! Балабошкин “вывел в люди” писцов, людей маленьких, привыкших к табуретам, посадил в кресла и заставил их играть в карты. Немудрено, что у маленьких людей закружились головы и они свихнулись. Над ними не было ока начальского, и они сделали растраты. Такими были Серебров, Будкин, Фенедов.
Жизнь не по средствам вела к растрате, а дальше к самоубийству. Вообще же в Глушинске царила какая-то бешеная свистопляска, а Балабошкин вертел всеми, как марионетками. Загнано было все честное, хорошее. И не скоро одолели Балабошкина. Борьба была упорная. Сперва дворяне Глушинска отказались выбирать его в предводители, а один из дворян публично на дворянском собрании обозвал его нахалом, лезущим вопреки общему желанию. Балабошкин не решился привлечь к ответственности обидчика: могло всплыть слишком много нехорошего. И чувствуя начало конца, Балабошкин создает в Глушинске банк и проходит туда директором. Кассиром у него Ванька Каин, который вскоре совершает растрату, разнесенную после по книгам. Машка-пройдачка делает скандал Балабошкину в банке, а бухгалтер Кленов забирает его в руки, и Балабошкин в банке становится орудием Кленова. Ум Кленова подчиняет Балабошкина, и это первая над ним победа. Кредит, зависящий от директора, заставляет мелких торговцев голосовать всегда за Балабошкина и составлять кадр его сторонников. Большинство, послушное ему, составляется из писцов банка, которых он делает членами банка и завоевывает их симпатии тем, например, что выдает ссуду одному из них на лечение венерической болезни, которая уже никак не может быть отнесена к числу добытых на службе банку. Общие собрания назначаются во время половодья, и крестьяне — члены банка — в силу невозможности отсутствуют на собраниях, а они едва ли бы примкнули к Балабошкину”.
И т. д.
Подобную “прозу” можно цитировать километрами, она уныла и скучна, несмотря на все потуги на “юмор и сарказм” и, конечно же, ничего общего с искрометной прозой Шолохова не имеет.
Очерк В. Севского (Краснушкина) “Генерал Корнилов” написан чуть лучше — но только потому, что это — откровенно журналистская, документальная работа.
Дипломированный филолог, обучавшийся, по его словам, в двух университетах — Московском и Иерусалимском, — Бар-Селла не может не понимать, что подобная беллетристика свидетельствует об одном: Севский (Краснушкин)
не мог
быть автором “Тихого Дона”. Не существует ни одного доказательства того, что этот автор имел хоть какое-то отношение к “Тихому Дону”, так же как и А. Платонов — к роману “Они сражались за Родину”. Платонов индивидуален и узнаваем ничуть не меньше, чем Шолохов. Выдумка Бар-Селлы — или плод абсолютной филологической глухоты, или злонамеренный эпатаж, рассчитанный на невзыскательного читателя.
С этим согласна и часть “антишолоховедов”. Говоря о “способе”, каким Бар-Селла делает неплохого журналиста, но третьеразрядного донского писателя автором “Тихого Дона”, Макаровы пишут:
“Что можно сказать в связи с этим “открытием”? Лишь то, что исследователь немножко поторопился в своих выводах. Когда-то Бар-Селла, заявив об отсутствии у нас профессионализма, написал, что в силу этого “приходится оставить без внимания... методологические пожелания А. Г. и С. Э. Макаровых...”. Вот эта определенная самонадеянность, видимо, и подвела исследователя”.
Выразительны эти взаимные упреки в “непрофессионализме”, адресованные “антишолоховедами” друг другу, — к ним мы еще вернемся. Истина же в том, что, как показывает анализ их “трудов”, печатью непрофессионализма отмечены работы и тех и других. Знаменательно и то, что они взаимно отрицают друг друга: Макаровы — “открытие” Бар-Селлы в отношении Краснушкина, Бар-Селла — гипотезу Медведевой-Томашевской, Р. Медведева и Макаровых в отношении Крюкова.
Похоже, для “антишолоховедения” не так уж и важно, кто написал “Тихий Дон” — Крюков или Громославский, Краснушкин или Гумилев, Серафимович или Родионов... Хоть черт в ступе, лишь бы не Шолохов! И для Бар-Селлы главное — не в доказательстве того, что “Тихий Дон” написал журналист Краснушкин; убежден: он сам в это не верит. Главное для него — развенчание Шолохова, то есть задача отнюдь не научная.