Руки голы выше локтя,
А глаза синей, чем лед.
Едкий, душный запах дегтя,
Как загар, тебе идет.
И всегда, всегда распахнут
Ворот куртки голубой,
И рыбачки только ахнут,
Закрасневшись пред тобой.
Даже девочка, что ходит
В город продавать камсу,
Как потерянная бродит
Вечерами на мысу.
Щеки бледны, руки слабы,
Истомленный взор глубок,
Ноги ей щекочут крабы,
Выползая на песок.
Но она уже не ловит
Их протянутой рукой.
Все сильней биенье крови
В теле, раненном тоской.
(23 апреля 1911. 1, 40—41)
Это — у Ахматовой — начало творческого пути, этап ученичества. Но вот проходит целая жизнь, и в ее зените Анна Ахматова пишет наиболее “громкое” свое стихотворение — знаменитое “‘Мужество”:
Мы знаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах,
И мужество нас не покинет.
Не страшно под пулями мертвыми лечь,
Не горько остаться без крова, —
И мы сохраним тебя, русская
речь
,
Великое русское
слово
.
Свободным и чистым тебя пронесем,
И внукам дадим, и от плена спасем
Навеки!
(23 февраля 1942. 1, 208—209)
Но что такое ахматовское “Мужество”? Не более чем парафраз бунинского стихотворения “Слово”, написанного в годы Первой мировой войны:
Молчат гробницы, мумии и кости, —
Лишь
слову
жизнь дана:
Из древней тьмы, на мировом погосте,
Звучат лишь Письмена.
И нет у нас иного достоянья!
Умейте же беречь
Хоть в меру сил, в дни злобы и страданья,
Наш дар бессмертный —
речь
.
(7.1.1915. 1, 369)
В том, что Анна Ахматова повторила в дни величайших народных испытаний заветную мысль Бунина о необходимости “беречь” (“сохранить”) Слово, разумеется, нет ничего зазорного.
Недаром же в другом стихотворении она сказала: “Но может быть, поэзия сама // Одна великолепная цитата”.
Но вот проходит еще двадцать лет, и в конце своего пути Ахматова пишет свой “памятник” — стихотворение “Родная земля”:
И в мире нет людей бесслезней,
Надменнее и проще нас.
1922
В заветных ладанках не носим на груди,
О ней стихи навзрыд не сочиняем,
Наш горький сон она не бередит,
Не кажется обетованным раем.
Не делаем ее в душе своей
Предметом купли и продажи,
Хворая, бедствуя, немотствуя на ней,
О ней не вспоминаем даже.
Да, для нас это грязь на калошах,
Да, для нас это хруст на зубах.
И мы мелем, и месим, и крошим
Тот ни в чем не замешанный прах.
Но ложимся в нее и становимся ею,
Оттого и зовем так свободно — своею.
(1 декабря 1961. 1, 291—292)
Это итоговое стихотворение Ахматовой замешано на многих дрожжах, и о некоторых его источниках мне уже приходилось писать15. И было бы странно, если бы в генетическом спектре этого стихотворения не нашлось места “земляной” поэзии Бунина. Оглядка на Бунина действительно имеется, но не там, где Ахматова, в начале стихотворения, ведет подспудную полемику с эмигрантами16. Бунинский след отыскивается там, где речь идет о самом существенном (“тот ни в чем не замешанный прах”). Когда Ахматова писала эту строку, в ее памяти жили строки из стихотворения Бунина 1916 года:
...............................................
................................................
Земля, земля! Несчетные следы
Я на тебе оставил. Я годами
Блуждал в твоих пустынях и морях.
Я мерил неустанными стопами
Твой всюду дорогой для сердца прах:
Но нет, вовек не утолю я муки —
Любви к тебе!
(“Лиман песком от моря отделен...”,
1916. 1, 398)
У Анны Ахматовой есть одно заветное стихотворение, которое начинается так:
Все души милых на высоких
звездах
.
Как хорошо, что некого терять
И можно плакать. Царскосельский
воздух
Был создан, чтобы песни повторять.
(1, 175)
Вот вопрос: была ли среди этих “милых” душа Бунина? Странный вопрос, ведь в стихотворении речь идет, по-видимому, об ушедших, а Бунин был еще жив, когда оно было написано. И все-таки бунинский след отыскивается и в этих строках. Во-первых, вот начало стихотворения Бунина “Светляк”:
Леса, пески, сухой и теплый
воздух
,
Напев сверчков, таинственно простой.
Над головою — небо в бледных
звездах
,
Под хвоей — сумрак, мягкий и густой.
(24.VIII, 1912. 1, 355)
Тот же размер, та же рифмовка (“воздух — звездах”)... Случайность? Возможно, но у Бунина есть стихотворение, одно из последних, написанных им в России, из которого Ахматова могла позаимствовать столь важный для нее образ (“Все души милых на высоких звездах”):
Звезда дрожит среди вселенной...
Чьи руки дивные несут
Какой-то влагой драгоценной
Столь переполненный сосуд?
Звездой
пылающей, потиром
Земных скорбей,
небесных слез
Зачем, о Господи, над миром
Ты
бытие
мое вознес?
(22.Х.1917. 1, 451)
Здесь очень важно, что Бунин не только возносит Господней рукой свое бытие (читай — душу) на звезду, но и пишет о “небесных слезах” — то есть о своей душе, оплакивающей этот мир. И, может быть, не случайно в стихотворении Ахматовой тоже речь идет о слезах (“И можно плакать”). Земные слезы смешиваются с небесными.
И можно плакать. Царскосельский воздух
Был создан, чтобы песни повторять.
Повторяется песня поэта (Бунина?), и возникает своеобразный диалог плачей, разговор слез, земных и небесных. Образ “небесных слез” из стихотворения Бунина преобразуется в финале ахматовского стихотворения в... дождик, приносящий утешение:
А этот дождик, солнечный и редкий,
Мне утешенье и благая весть.
С годами Бунин становился все беспощаднее и злее в оценках своих литературных современников. Однако Ахматова в его мемуарной прозе осталась за кадром. Упоминая “Бродячую собаку”, Бунин дважды цитирует Ахматову. В записях 1927 года цитата приводится точно (“Все мы бражники здесь, блудницы...”17), а в книге “Воспоминания” Бунин цитирует Ахматову по памяти: “В петербургской “Бродячей собаке”, где Ахматова сказала: “Все мы грешницы тут, все блудницы...”18
Стихотворение о “Бродячей собаке” из книги Ахматовой “Четки”, видимо, произвело большое впечатление на Бунина и даже нашло отклик в его стихах. Оно кончается так:
О, как сердце мое тоскует!
Не смертного ль часа жду?
А та, что сейчас танцует,
Непременно будет в аду.
(19 декабря 1912. 1, 48)
А Бунин стихотворение 1916 года “Молодость” закончил почти по-ахматовски:
И сердце в тайной радости тоскует,
