“Она получила тот мученический венец, к которому стремилась ее душа”, — писал И. С. Тургенев.

Полонский посвятил стихотворение памяти Юлии Петровны.

В болгарском селе Бяла есть Военно-исторический музей. В музее под портретом нашей землячки помещены слова Виктора Гюго: “Русская роза сорвана на болгарской земле сыпным тифом”. Дети в болгарских школах учат наизусть стихотворение в прозе И. С. Тургенева “Памяти Ю. П. Вревской”. Двухсерийный фильм о ней, снятый в Болгарии, пришел однажды к нам на Орловщину. Большое волнение вызвала сцена: умирающая героиня дочитывает письмо Тургенева, последний привет из России...

А в селе Мишкове шумит на месте ее усадьбы сад, бегут над садом белые облака, открываются глазам широкие дали. Думая о ней и многих других, отдавших жизнь за свободу Болгарии, видишь мысленным взором Шипку, Разград, Плевен, Софию — весь удивительный край, населенный нашими друзьями от высоких гор до сияющего Черного моря.

Владимир Ермаков

СУП ИЗ ТОПОРА РАСКОЛЬНИКОВА

Старинный рецепт русской политической кухни

Что можно вырубить топором

В отечественной мифологии топор занимает особое, если не ключевое положение. Инструмент поистине универсальный, ко всякому делу сподручный. Русский мужик одним топором, без единого гвоздя умел храм поставить. Суп из топора сварить. Мог побриться. А мог и голову проломить. Это когда взбунтуется, бессмысленно и беспощадно. А того страшней, когда осмысленно, поверив в простоте иноземным мудрецам, что насилие — повивальная бабка истории. А тем более когда свои умники подзуживают: пора массам взять это дело в свои руки; нут-ка, раззудись, плечо! размахнись, рука! А в руке-то топор. Лес рубят — щепки летят. А как притомится мужик, оглянется на свое историческое творчество... да как же так худо вышло? Топорная работа. Леса родного нет, деловую древесину деловые люди к рукам прибрали да сплавили, а ему в долю кровавые мозоли да груду щепок: разводи костерок да вари суп — топор тебе оставлен. Захочет мужик выпить с горя, пойдет к деловому взаймы рубль просить под залог топора. Тот залог примет и рубль выдаст — с тем чтобы к Покрову вдвое взять по твердому курсу. А пока мужик до кабака дойдет, его инфляция походя обгонит. И вот стоит он посреди пустыря пень пнем и никак в толк не возьмет: как же так вышло — ни леса, ни топора; выпить не выпил, а весь в долгу. И душа болит. Прежде церковь духовное окормление давала; да ведь как с угара помнится... выволакивали из храма древние иконы, да хрясь угодника топором меж глаз — лики в лучину, врата в дрова...

Какое-то время духовный голод заглушает идеология. Дежурное блюдо — суп из топора Раскольникова. Рецепт прост. Берется идея революционного насилия и оттачивается до лозунга (“Смерть врагам”, “Грабь награбленное”, “Долой!” и т. п.). Погружается в пустословие, доведенное до кипения, и щедро заправляется пафосом. По необходимости добавляются крупицы здравого смысла и лавровые листики с музейных венков. Разливается в газетные формы и подается горячим на митингах. Жирные куски привилегий и льгот достаются раздатчикам и прихлебателям (по-лагерному: придуркам). Кашеварам — навар: власть.

Что можно выразить пером

Наш национальный гений в ипостаси Ф. М. Достоевского вывел коренные парадоксы бытия на поверхность конкретного существования. Да так, что ни разрешить, ни запретить их уже невозможно. (Иногда, в особенно скверные минуты истории, как-то само собой думается: лучше бы он этого не делал.) Самой главной фигуре речи своей писатель дал топор и говорящее имя. Раскольников: отсылка к трагедии церковного раскола; решимость к непоправимому рискованному действию; манифестация расщепления личности. И не только. Еще: пространство проявления персонажа — разрыв в системности. (Мир раскололся, и трещина прошла через сердце поэта...) Достоевский мучительно ведал назревший кризис русской идеи, русской государственности, русской культуры. В зияющем разрыве между Божьей правдой и революционной справедливостью восстала с топором мятущаяся тень... Бес? Грядущий хам? Пугачев с университетским образованием? Как здесь все не просто, как все не поддается упрощению! Дар художника— увеличительное стекло, обнаруживающее скрытые явления жизни. Но и — линза, посредством которой горячие головы могут зажечь массы, концентрируя идеи в образы.

Симптом хронической интеллигентности — нестерпимый зуд из всего сделать теорию. А уж когда дана установка: задача философа не объяснять мир, а изменять... тут острота тезиса опасно совпадает с острием топора.

В графе “профессия” Ленин писал: литератор.

Особенности национальной охоты

То, что для физики делает математика, для истории творит литература. Как в математической модели воссоздается в символах физический процесс, так в художественном тексте проигрывается в образах социальный прогресс. Впрочем, эта аналогия красива, но не годна: разницу представляет пропасть произвола. В зависимости от авторской позиции в виртуальной реальности былого можно углядеть что угодно. В беспринципном исполнении — чего изволите? А при захваченности идеологическим полем — что должно. (Так на смену социалистическому реализму вызревает православный.) Художник хотел бы избежать прямого социального заказа, но не рвать связи с современностью. В той или иной мере он всегда зависим от соотношения действующих сил. И прежде всего вынужден определяться по отношению к массе и к власти. История нашей литературы представляет богатый выбор программных разработок темы “поэт и гражданин”:

Пушкин: “Поэт! Не дорожи любовию народной...”

(Убит на дуэли.)

Некрасов: “Я лиру посвятил народу своему...”

(Жил трудно и умирал мучительно.)

Мандельштам: “Власть отвратительна, как руки брадобрея...”

(Погиб в лагере.)

Маяковский: “Я счастлив, что я этой силы частица...”

(Покончил с собой.)

Цветаева: “Двух станов не боец: судья — истец — заложник...”

(Покончила с собой.)

Любой выбор наказуем в той же степени, как и уклонение от выбора.

Особенности национальной охоты на охотников жить своим умом.

Хождение интеллигента по мукам

Особенности национальной трагедии России в хроническом отсутствии сильного среднего класса. Расхождение по крайностям “власть” — “масса” создало ущербную структуру общества без значительной прослойки, которая могла бы и должна быть полем компромисса, где взаимопогашаются антагонистические интересы. От расположения центра тяжести государственного корабля зависит его маневренность и устойчивость в историческом процессе. По злой иронии судьбы в пустое место нашей социальной иерархии был выпихнут слой людей, чье самосознание и самоопределение связано не с экономикой, а с культурой. Интеллигенция оказалась призванной к выполнению несвойственной ей функции и исполнила то, что вменили ей в долг, не за страх, а за совесть. А между судом по совести и судом по закону, как известно, существенная разница. У истории нигилизма был своеобразный христианский пролог. Канонизированный в образе житийной иконы, чтимый всей Россией святой Серафим Саровский напавшему на него протянул свой топор: возьми, сердечный, ужо тебе с ним сподручней будет. Стихийный разбойник не смог. Идейный революционер посмел. Отпавший от церкви, он, усвоивший религиозный фанатизм недоросль, звал Русь к топору. За его спиной вздымалась тень Раскольникова.

Самоотверженно и жертвенно поколения интеллигентов — от шестидесятников до шестидесятников — подрубали корни истории.