Поприветствовав их кивком, я пошла за ними вдоль рисовых террас, отороченных застывшей глиной, из которых торчали куцые стебли давно погибших посевов. Время от времени попадались отдельные дома; об их приближении возвещали глухой лай и мерный стук рисовой молотилки. Женщины ни разу не сбавили темп, хоть их ноги и подгибались под тяжестью корзин, нагруженных недельным запасом еды. Четырнадцать миль до Шапы были для них сущим пустяком, как и крутой и скользкий подъем, ведущий к их хижине в лесу.

Они жили в типичном доме зао – большом, темном, с высоким, как в церкви, потолком, под которым собирался дым от нескольких очагов. С потолка капала вода, а хижина была целиком сделана из грубых досок, сколоченных внахлест; в прорехи затолкали старые тряпки, куски пластика, траву или комья глины. Оконных рам не было, а огонь почти не защищал от промозглого тумана, струившегося сквозь открытые двери.

Хозяйка провела меня к гостевому очагу и усадила напротив дремлющего старика. Старый зао тут же очнулся и наклонился, чтобы снять почерневший чайник с огня. Тот был набит по горлышко сырыми чайными листьями, и старик поискал палку, чтобы смастерить из нее ситечко. Он налил чаю в крошечную чашечку, повертел ее и перелил во вторую. Отмыв все чашки от пепла и старого чая, он наконец протянул одну мне, откинулся в кресле, с трубкой в одной руке и чашкой в другой, и начал рассказывать.

Он был патриархом и главой клана, простиравшегося далеко за пределы этой хижины. Четверо из пяти его сыновей женились, и двое зажили отдельно всего в паре шагов от родительского дома. Дочери по-прежнему жили дома, хотя одна вскоре должна была выйти замуж, уехать из деревни и поселиться с семьей мужа. По хижине носилось бесчисленное количество босоногой детворы, все шмыгали носами, и у каждого на спине было по младшему братику или сестричке. В общей сложности под ответственность старика попадали почти двадцать пять человек, живших под его крышей; кроме того, он был номинальным главой семьи еще для дюжины родственников. Большинство должны были вернуться домой на закате: женщины ушли за дровами на растопку, а мужчины воспользовались плохой погодой и пошли в гости к соседям, чьи очаги также еле теплились.

Принесли ужин. Сперва притащили низкий столик на шестидюймовых ножках; за этим проследовала процессия женщин, несущих отварную листовую зелень, омлет из одного яйца и громадный котел дымящегося риса. Старый глава семьи и его сыновья уселись на деревянные табуретки с крошечными ножками, а женщины ушли на кухню доедать остатки с детьми – таков был обычай. Один из мужчин открыл бутылку самогона и налил всем по чашечке. Мы сидели в торжественной тишине, а я навострила уши, прислушиваясь к беззаботному смеху и таинственному стуку, доносящемуся из соседней комнаты. Когда к столу присоединились соседи со своими трубками и потрепанной колодой карт, я поблагодарила хозяев и переместилась к женскому очагу.

На кухне, как в улье, кипела работа. Несколько девочек вылущивали зернышки из целой горы сухих кукурузных початков. Еще одна рубила шишковатые коренья, сваливая их кучкой у стены. Женщина с младенцем за спиной приводила в действие дробилку для риса монотонными движениями ног, очищая рис для завтрака. Совсем маленькие карапузы носились вокруг костра, подбрасывая в него кукурузные огрызки; девочки постарше держали вышивку в паре дюймов от лица, орудуя иглами в свете танцующего пламени.

Я присоединилась к ним, извлекая камушки зерен из сухих початков и бросая их в огонь. По моим рукам бежали долгоносики, а зерна, сгрызенные изнутри, рассыпались в пыль между пальцев. С початков свисала липкая паутина, порой окутывая их полностью. Я села за ручную мельницу – это были два тяжелых круглых камня, с грохотом растиравшие зерна в крупную муку. В мельницу попадало все, в том числе долгоносики и горстка незадачливых пауков, не успевших убежать вовремя. В результате получалась довольно однородная мука, но я все же надеялась, что мои хозяева – одно из немногих зажиточных семейств, кто пускал домашнюю мамалыгу лишь на корм свиньям и курам.

Разговор пошел живее, и после долгих уговоров женщины перевели обсуждение на родном диалекте мьен на ломаный вьетнамский. Проблема, рассказали мне они, заключается в любви и семейных финансах. Оказалось, что юноша из племени зао не может просто так влюбиться, вскружить счастливице голову и зажить с ней долго и счастливо. Он должен купить ее, заплатив выкуп ее бывшему владельцу, то есть отцу. Плата была немаленькой, ведь отец так старался хорошо воспитать дочь – и все для чего? Чтобы просто подарить члена семьи, способного трудиться на полях и рожать детей, другому клану? В семье моих хозяев было четверо сыновей и три дочери: почти идеальный баланс. Мальчики были более желанны, однако девочки приносили в семью деньги – выкуп за невест. Отсюда и проблема, которую обсуждали сейчас. Двое сыновей в семье недавно женились, и на выкуп было немало потрачено; однако ни одна из дочерей пока не вышла замуж и не принесла денег, чтобы уравновесить расходы. Вдобавок в семье в течение одного года умерли бабушка с дедушкой, что повлекло за собой пышные похороны и принесение в жертву столь необходимого скота. В результате равновесие нарушилось: сыновья слишком часто покупали себе жен, в то время как незамужние дочери сидели дома и падали в цене.

Со стороны все это выглядело довольно хладнокровной игрой в человеческие шахматы, на самом деле являлось всего лишь разновидностью распределения капитала. Размер выкупа основывался на стоимости, уплаченной за мать жениха; он мог быть увеличен, если молодая женщина приводила в дом одного или нескольких детей.

– Но что если муж умрет вскоре после свадьбы? – спросила я. – Ведь отцу уже заплатили – сможет ли женщина тогда стать свободным человеком, никому не обязанным?

Женщины с ужасом посмотрели на меня.

– Конечно, нет! – ахнули они и принялись объяснять очень медленно, словно разговаривая с ребенком. – Она так и будет принадлежать семье мужа. Они за нее заплатили.

Вдова могла стать второй женой своему деверю: это помогло бы удержать в семье и детей, и выкуп. Если же она выберет мужа из другого клана, переговоры следует начать сначала, так как теперь новая семья обязана выплатить новому свекру выкуп, ну разве что со скидкой за подержанный товар. Если же невесте не понравится жить в семье мужа и она сбежит к родному отцу, выкуп придется вернуть или отдать нескольких детей в уплату. В этом случае вдова могла выйти замуж снова – хотя кому нужна женщина, которая по своей воле бросила мужа и его клан?

Они говорили и шили, и под их ловкими пальцами рождались самые удивительные свадебные орнаменты, которые я только видела: сложнейшая вышивка пятью цветами, полностью покрывавшая домотканые шаровары и туники, тюрбаны, сумки и туфли. Они готовились не к одной свадьбе, а сразу к двум. В ожидании выкупа за невесту семья начала планировать женитьбу единственного неженатого сына. Тот уже выбрал девушку, несколько родственников наведались к ее родным, подарили им петуха, и переговоры шли полным ходом. Со стороны их предприимчивого отца этот шаг показался мне рискованным: ведь если его будущий молодой зять разорвет помолвку.

В ответ на мои опасения они расхохотались. Такого и быть не может.

– Если свадьбы не будет, – пояснила одна девушка, – то и задаток потерян.

Однако если передумает девушка, ее семья должна была выплатить отцу жениха вдвое больше полученной суммы.

Будущая невеста сидела ближе всех к очагу и смеялась вместе со всеми.

– Уверена ли ты в своем выборе? – спросила я. – Уверена ли, что жених – тот, с кем можно прожить всю жизнь?

Девушка смущенно потупилась, а сестры стали подшучивать над ней на местном диалекте. Оказалось, что невеста с женихом уже спали в одной постели – практика, которую другие девушки не очень одобряли. И границы собственности зао или гнев отца были тут ни при чем. Напротив, спальню девушки специально устроили ближе к кухонной двери, чтобы поклонникам было удобнее заходить. При выборе возлюбленного перед девушкой стояло лишь одно требование – он должен быть из другого клана и их гороскопы должны совпадать.