— Эта Чандра — распутная и лицемерная сучка! — выпалила Холли.

Остальные члены семейства, включающего, помимо прочих, родителей Холли — Неда и Сандру Моуран, — а также ее мужа, Стинки Брауна, и его брата Хэла, закивали в молчаливом единодушии.

Лукас Бродерик перестал черкать в большом блокноте и вскинул голову, уставясь на молодую женщину, пылавшую такой злобой к кузине, которой досталось состояние Моуранов.

Холли Моуран была обладательницей темно-шоколадных кудряшек, фигуры, напоминающей песочные часы, и способности к театральным эффектам, которой мог бы позавидовать даже такой известный адвокат, как Лукас. Холли была в узком черном платье с ниткой жемчуга на шее; в нем она присутствовала на похоронах бабушки. Но eё темные глаза, устремленные на Лукаса, чистые и очаровательные, не затуманенные горем, ясно давали ему понять: несмотря на замужество, она остается пылкой… и доступной.

Миллиард долларов — волнующая сумма, пусть даже не целый миллиард, плюс-минус сто-двести миллионов.

Сногсшибательно эффектная и не менее подлая, Холли напоминала бывшую жену Лукаса, Джоан. В ней слишком ярко полыхал темперамент женщины, не устроившейся уютно в браке. На долю секунды Лукас, которому недоставало наслаждений, какие могла подарить подобная женщина, испытал искушение.

Внезапно в нем пробудился голос рассудка:

Это мы уже проходили. С этим покончено.

Серо-стальные глаза Лукаса блеснули, он ответил Холли иронической улыбкой. На эту приманку я уже попадался, милая леди.

Только второй Джоан ему и не хватало! Бывшая жена Лукаса обвела его вокруг пальца, обобрала как липку — этого с Лукасом не случалось со времен юности. И больше никогда не случится — по крайней мере, по милости женщины.

Он отдал Джоан сердце, а она его вырвала и выбросила, пока оно еще билось. Джоан отняла у него большую часть состояния, не пожалела и их сыновей.

Враги Лукаса говорили, что у него нет сердца. А кому оно нужно?

В мелодичном голосе Холли еще явственнее зазвучала злость, когда она произнесла, не обращаясь ни к кому в отдельности:

— Говорю вам, все ее «благодеяния» — обман и надувательство! Как могла бабушка завещать ей все свое состояние?

— Не все, — осмелился поправить ее дядя Генри. — Герти оставила каждому из нас по два…

Его перебил хор из четырех голосов, самым гневным из которых был нежный голос Холли:

— Конечно, оставила! Тебе-то достаточно паршивого миллиона или двух! Ты же согласен жить в жалкой лачуге без кондиционера на своей забытой Богом ферме! Как отшельник.

Вот уже три часа семейство обсуждало завещание Гертруды Моуран в роскошно обставленной библиотеке дома на ранчо, а Лукас, адвокат, нанятый ими для зашиты их интересов, расположился в глубоком кожаном кресле и апатично слушал, наблюдая, как сгущаются тучи на горизонте. Время от времени он делал пометки в своем желтом блокноте, в которые, скорее всего, никогда не заглянет.

О прославленном адвокате, сильном и жестком, который сейчас в накрахмаленной белой рубашке развалился в самом удобном кресле библиотеки, вытянув ноги в стоптанных сапогах и потертых джинсах, было написано немало. Но по большей части сведения о нем, опубликованные в прессе, были ложными.

Лукас мог бы поведать Моуранам кое-что о бедности — больше, чем они хотели знать, и больше, чем ему хотелось помнить. Он родился в Индии, в семье обедневшего миссионера. Его отец, фанатик веры и идеалист, вынудил семью жить в опасных, грязных трущобах, населенных людьми, которым он помогал. Мало того, всю любовь и внимание старик отдавал нищим индийцам, обделяя собственных детей.

Предоставленного самому себе в опасном окружении Лукаса не раз избивали банды хулиганов, крали его немногочисленные вещи, лишая покоя и уверенности в себе. А отец сочувствовал малолетним преступникам и советовал Лукасу подставить другую щеку. Лукас клялся себе, что, когда вырастет, станет бойцом и победителем. Будет драться не на жизнь, а на смерть. Пусть другие подставляют вторую щеку.

Но свое подлинное «я» Лукас всеми силами стремился скрыть. Не хотел, чтобы кто-нибудь узнал о глубоко укоренившемся в нем чувстве одиночества, заброшенности, о комплексе неполноценности. Пусть его считают суровым и жестоким, каким и положено быть победителю. И он манипулировал этим своим имиджем так же легко, как и мнением присяжных, которых заставлял верить самым нелепым аргументам, или так же легко, как убеждал клиентов вроде Моуранов, что без его помощи им не добиться желаемого результата. Его профессией была игра с высокими ставками, и он всегда был нацелен на победу.

Техасские журналисты любили его цитировать: «Возможно, Бог и вправду создал мир, но вращение ему придал дьявол», «Во имя любви было совершено в десять тысяч раз больше преступлений, чем во имя ненависти», «Ни одно доброе дело не остается безнаказанным». Эти циничные и не слишком оригинальные заявления, которые якобы составляли суть его жизненной философии, мелькали в десятках статей о Лукасе в техасских журналах и газетах.

Его страстно ненавидели и вместе с тем невольно восхищались им. Умение произносить броские фразы было не единственным талантом Лукаса. Он был также атлетом и математиком. Он автоматически переводил все в цифры, особенно свое время, которое ценил превыше всего, поскольку то, что упущено, — пропало.

Обычно клиенты Лукаса докучали ему скорбными повествованиями, и на долгих предварительных консультациях он скучал и раздражался, особенно если от него ждали выражения сочувствия. Но дело Моуранов было достаточно занимательным, да и состояние, которому угрожала опасность, — таким громадным, что то и другое полностью завладело вниманием Лукаса. Он с трудом делал вид, что сочувствует клиентам. Но какого черта обманывать самого себя? Он не раз продавался за гораздо меньшие суммы.

Пока Холли обвиняла Стинки в том, что он всегда становился на сторону Бет, не видя в ней угрозы, Лукас просмотрел свои записи.

Семейная темная лошадка, «благотворительница» мисс Бетани-Энн. Лукас сделал пометку, что она предпочитает называться Чандрой. И эта девушка, и ее история заинтриговали Лукаса.

Большая часть состояния была завешана благотворительному фонду. Полный контроль над ним поручался мисс Бетани-Энн.

Странная, ни на кого не похожая девушка. Преждевременно родилась в Калькутте, когда ее отец и мать совершали кругосветное путешествие.

Индия… значит, она, как и он, родилась в этой паршивой дыре.

Эксцентричная с раннего детства, Бетани-Энн страдала клаустрофобией и, кроме того, была убежденной вегетарианкой. Она всегда казалась чужой в семье. Когда ей исполнилось два года, и она начала говорить, то объяснила родным, что ее зовут не Бет, а Чандра. Она настойчиво лепетала что-то о другой жизни и о другой, очень бедной семье. Повзрослев, Чандра объявила, что ее разгневанная старшая сестра, обнаружив, что Чандра забеременела от местного парня, которого любила, хотя была обручена с другим, чтобы уберечь семью от позора, заперла ее в сундук и похоронила заживо под полом дома.

Под гипнозом Чандра заговорила на непонятном языке, в котором эксперт из Техасского университета распознал малоизвестный диалект хинди. Благодаря проведенному расследованию в затерянном в Индии селении, где говорили на этом диалекте, была обнаружена одна семья. Имена, даты и факты истории этой семьи точно совпадали с рассказами Чандры.

Гертруда и все Моураны отправились в Индию. Семилетняя Чандра повела родных к полуразрушенному дому и предложила разобрать выложенный кирпичом пол. Когда из сундука извлекли кости юной девушки и ее неродившегося ребенка, ее сестра, женщина лет шестидесяти, разразилась слезами раскаяния, а Чандра обвинила женщину в том, что она похоронила ее заживо. Потом семейство посетило могилу любовника девушки. Говорили, он бросился под поезд, поверив, что его возлюбленная сбежала.