Вот поэтому первое, о чем я подумал, что ковш прогорел во время выпуска на тележке. Но тогда хлещущий из него ферросилиций должен был сжечь и саму тележку, и рельсы, и, не исключено, его лужа на полу могла где-то накрыть лужу воды и тогда должны были последовать сильные взрывы с соответствующими последствиями.

Но когда мы подошли, то телега целехонькая стояла под печью с пустым ковшом, готовым принять очередной выпуск, т. е. самого страшного не случилось.

Стало ясно, что ковш прогорел, когда уже стоял на полу разливочного пролета. Но в этом случае слившийся с него металл должен был образовать лужу площадью метров 100 квадратных. Эта лужа точно подтопила бы еще пару ковшей и банок, подплавив их. Мы огляделись, но ничего подобного не было видно, более того, мы не увидели ни души, хотя, по идее, внизу должны были быть люди, ликвидирующие последствия аварии. Мы уже решили, что бригадир 41-й нас разыграл, но вдруг заметили небольшую лужу ферросилиция, с еще красной центральной частью, на месте, на котором обычно ставятся полные ковши. От нее шли проливы уже застывшего ферросилиция к ближайшим изложницам, а в них лежали еще красные слитки металла, т. е. Практически весь металл из ковша был разлит, а потери его на Полу были 100–150 кг, что для такой аварии пустяки — горновой за минуту уберет, когда все остынет.

Стало веселее, теперь осталось определиться с тем, насколько поврежден сам ковш. Гаррик залез на банку и сверху осмотрел все ковши, чтобы определить по температуре их внутренней части тот, из которого был слит металл недавно. Подошли к нему и сначала вообще не увидели ничего, но затем я под поясом жесткости прямо над серьгой заметил в кожухе проплавленное отверстие, диаметром миллиметров 30, от него внутрь вел еще красный от температуры ход через футеровку. Гаррик обрадовался еще больше: мало того, что повреждение чепуховое, которое сварщик заварит за 5 минут, но и место повреждения было такое, куда не бьет струя металла при выпуске его из печи. То есть виновниками аварии были не только металлурги, а и каменщики, которые плохо отфутеровали этот ковш, причем они — в первую очередь. А это значит, когда утром начальник цеха будет Гаррика дрючить за эту аварию, то Гаррику будет чем оправдываться и на кого показывать пальцем. Каменщики не подчинялись начальнику смены и мастеру, и Енин с Хегаем за качество их работы ответственности не несли.

И тут у меня возник вопрос. Металл в изложницах — значит крановщик разлил его. Но для этого ему нужно было подвесить ковш на обоих подъемах! Траверсой главного подъема он подхватил ковш сам, но крюк малого подъема кто-то должен был зацепить за серьгу ковша. Струя же ферросилиция, бившая из ковша, была хоть и тонкая, но сильная, поскольку на кожухе почти не было подтеков металла, то есть давление в ковше выбрасывало струю довольно далеко. И чтобы зацепить крюк за серьгу кто-то должен был встать напротив бившей из ковша струи ферросилиция с температурой 1700 градусов, и она, судя по всему, должна была литься ему на колени, а сам он должен был стоять в луже жидкого ферросилиция. Но это же невозможно! Не мог человек в таких условиях зацепить крюк, более того, если бы его и зацепили как-то издалека, то струя немедленно разрезала бы и серьгу, и крюк, и цепь, на которой он висит. Место, в котором ковш прогорел, принципиально исключало его кантование, принципиально исключало разливку металла из него. Но металл разлит! Как?!

Енин тоже был в недоумении. Мы немного попялились на ковш, ничего придумать не смогли и поднялись в комнату начальника смены.

— На 43-й ковш прогорел, — сообщил нам Хегай, решивший, что мы только что вернулись из столовой и этого не знаем.

— Слушай, Леша, — спросил Енин, — а как они его разлили?

Алексей Бочунович этого тоже не знал, поскольку ему доложили уже после ликвидации аварии. Мы взяли лист бумаги, начали чертить схемы, но ничего придумать не могли. Наконец мы сдались, и Хегай послал меня за бригадиром 43-й. Я его привел, но когда тот понял, что мы хотим узнать, то начал над нами издеваться.

— Так вы же «инженера», — посмеивался бригадир. — Пять лет в институтах учились, вот и догадайтесь сами.

Хегаю это наконец надоело.

— Ты, партизан хренов, колись, а то тебе сейчас гестапо родной мамой покажется!

Оказалось вот что. Как только крановщик сверху заметил в тени за ковшом свет льющегося металла, то включил звонок, чтобы привлечь внимание печной бригады, подхватил ковш траверсой главного подъема и понес его к изложницам. Здесь он отъехал тележкой главного подъема к печному пролету, чтобы иметь разгон, и начал накатывать ковш на изложницу, одновременно опуская его. От инерции низ ковша отклонился назад, крановщик зацепил углом дна ковша пол и ковш опрокинулся, уперевшись бортом в изложницу. Поскольку уровень жидкости всегда горизонтален, а ковш стоял наклонно, то задняя (верхняя) стенка ковша — та, где была дыра, — вышла из-под металла и течь его в ту дыру прекратилась. Крановщик опустил крюк малого подъема, подбежавший горновой зацепил его за серьгу. Теперь горновой поднял ковш в наклонном положении двумя подъемами и разлил его. Между прочим, от кабины крановщика до дна ковша было метров 20, если бы крановщик ошибся и зацепил ковшом о пол позже, чем нужно, то он ударил бы ковшом об изложницу и выбил бы ковш из крючьев траверсы. Ковш упал бы на бок и весь металл бы выплеснулся на пол. То же самое было бы, если бы он зацепил дном ковша раньше, чем надо было, — он бы поволок ковш по полу и цапфы ковша выскочили бы из крючьев траверсы. Короче, такая операция под силу только опытному крановщику, в связи с чем она и запрещена правилами эксплуатации кранов.

Прошло много лет, я читал лекцию бригадирам печей на заводских курсах повышения квалификации и привел этот случай, как пример творчества рабочих. В ответ бригадиры меня высмеяли: дескать про это каждый дурак знает. Дурак, может быть, и знает, но тогда, в 1973, мы — три инженера, до такого додуматься не могли. Я-то был еще сопляком, но Хегай и Енин работали уже по 3–4 года, однако в их опыте знания о подобном приеме все еще отсутствовали.

А вот суммирующие примеры. Как я уже написал, где-то в начале 90-х, еще в СССР мы с тогдашним директором Ермаковского завода ферросплавов Семеном Ароновичем Донским слетали в ЮАР.

Так случилось, что вылететь из Цюриха мы смогли только в ночь на пятницу и прилетели к обеду. Принимавший нас ферросплавный концерн, владевший заводами, два из которых мы планировали посмотреть, не стал нарушать свой уик-энд и отправил нас на сафари в национальный парк. Сопровождал нас, кроме представителя концерна, и директор первого завода, который мы должны были посетить в понедельник, — Джордж. (Фамилии не запомнил, а визитку не могу найти). Таким образом, он не был на заводе около трех дней. В понедельник мы прилетели к нему на завод и он показал нам все, что разрешил показать нам концерн. Завод имел две печи, по нашим понятиям уже малой мощности, т. е. был примерно как четверть одного из наших четырех цехов, причем самых маломощных. Правление концерна, конечно, понимало, что работников такого невероятного по мощности завода, как Ермаковский ферросплавный, трудно чем-то удивить, поэтому гвоздем показа было автоматическое управление печей.

Показав и сырье и шихтоподготовку, Джордж завел нас на пульт печей. Пульт выглядел блестяще! Кондиционер, работники в белых халатах, вокруг десятки приборов, лампочки мигают, компьютеры светят мониторами, цифирки какие-то по экранам бегут, сменяясь графиками и диаграммами. Специалист по этому делу гордо пояснил нам, что это последний писк научно-технического прогресса и достижений компьютерной техники. Что с этого пульта компьютеры автоматически управляют обеими печами, выдавая команды на управление процессом. Мы вежливо слушали этот панегирик, но настало все же и время, когда нужно было выйти из пульта и посмотреть на печи — на результат столь блестящего управления. Я уже не помню, были это открытые или закрытые печи, но одна из двух выглядела вполне прилично. Вторая же была в глубоком расстройстве технологии, в таком, что Донской не удержался и сказал мне: «У нас за такую печь старшего мастера снимают с должности и переводят работать горновым». Переводчик, Саша Золотухин, переводить эти слова Джорджу, естественно, не стал. Но Джордж, опытный металлург, и без слов понял, о чем мы подумали, глядя на эту печь. И разразился тирадой примерно такого смысла: «Эти придурки наверху уверены, что печью может управлять компьютер, а не металлург. Вот вам результат!» То есть Джорджа всего три дня не было на заводе, а компьютеры, образно говоря, загнали технологию в такую дыру, в которую мало-мальски опытный металлург ее бы не завел.