Тем не менее спорить с трактирщиком не имело смысла. Тем более на его территории.

— Можешь постучать в заднюю дверь, — смилостивился трактирщик. — Повара дадут тебе что-нибудь…

Я развернулся с намерением подойти к задней двери, когда он снова меня окликнул.

— С тебя три медяка, — сообщил он.

— Но я еще ничего не съел…

— Деньги вперед.

Понятно.

Таких, как я, не обслуживают в общем зале, и с таких, как я, принято брать деньги вперед. Пока я обходил сие гостеприимное заведение и стучал в заднюю дверь, я думал, насколько все относительно. Раньше самого представительного посетителя этой таверны не подпустили бы к месту, в котором я ем, на расстояние трех полетов стрелы. Теперь же я своим видом порчу им аппетит.

Что ж, ты по-другому смотришь на социальное неравенство, когда стоишь на самом верху этой лестницы.

Трактирщик оказался порядочным человеком. За три медяка мне налили миску горячего супа и выдали краюху не слишком черствого хлеба. А ведь могли и просто прогнать, получив деньги…

Вдобавок сердобольная повариха пустила меня поесть на кухню, в тепло. И дважды наливала добавки в пустеющую миску, постоянно причитая себе под нос что-то вроде фразы: «Такой молодой — и такой худенький. А что поделать, война».

После еды мне больше всего хотелось спать и меньше всего хотелось тащиться на улицу и искать место для ночлега в лесу. Но спать на кухне меня все равно никто бы не оставил…

Когда я вышел наружу, имперский офицер подтягивал подпругу седла на своем скакуне.

— Сколько лет? — спросил офицер, не отрываясь от своего занятия и даже не повернув головы в мою сторону.

— Семнадцать, — сказал я.

— Бродяжничаешь?

— Да.

— А где дом?

— Сожгли, — сказал я, не вдаваясь в подробности и не слишком покривив душой. Моего прежнего дома, такого, каким я его помнил, уже не существовало.

— Мы? — поинтересовался офицер.

Я буркнул что-то невразумительное. А что поделать, война.

— Шрам на лице с тех же времен?

— Да.

— Пойдешь ко мне в денщики? — спросил он.

— Нет.

— Уверен?

— Вполне.

— Понимаю. — Офицер закончил возиться с седлом и окинул меня взглядом. — Ты ведь не просто бродяжничаешь, да? Ты куда-то идешь.

— К родственникам. — Неужели по внешнему виду человека можно определить, просто ли он бродяжничает или куда-то идет? И если да, то каким образом? Что я опять делаю не так?

— Где живут родственники?

— В Брекчии, — сказал я.

— Это тебе еще долго идти.

— Знаю.

— Надеюсь, ты понимаешь, что если твои родственники живут в Брекчии, то есть возможность, что твой дом сожгут еще раз, — сказал офицер. — Потому что имперское войско тоже идет в ту сторону.

Я промолчал. Это заявление и не требовало ответа.

— Все еще уверен, что не хочешь стать моим денщиком? — спросил офицер. — По крайней мере, у тебя будет еда и крыша над головой. Пусть даже крыша палатки.

— Нет, спасибо, — сказал я.

— Как знаешь, — он вскочил в седло, швырнул мне что-то под ноги и ускакал, разбрызгивая грязь из-под копыт своего скакуна.

Я наклонился, шаря пальцами в придорожной грязи, и обнаружил, что офицер кинул мне кошелек.

В кошельке оказалась горсть серебряных монет.

Если когда-нибудь о моем странствии сложат балладу, это наверняка будет самая скучная баллада всех времен и народов.

Он шел, и шел, и шел, и шел, и шел, и шел, и шел, и шел, и шел, и шел, и шел.

И шел, и шел, и шел, и шел, и шел, и шел, и шел, и шел, и шел, и шел, и шел, и шел, и шел, и шел, и шел.

Неизвестно куда и неизвестно зачем. И не совершал по пути никаких подвигов. Потому как ночлег под открытым небом и ужин, состоящий из воды и черствого хлеба, хоть и являются событиями, из ряда вон выходящими для людей моего круга, но по большому счету за подвиг сойти никак не могут.

Три дня спустя я совершил еще один подвиг в понимании людей моего круга, а именно — помылся в общественной бане небольшого городка, попавшегося мне на пути. А поскольку я впервые за долгое время оказался чистым, мне жутко не хотелось напяливать на себя мои прежние, грязные и провонявшие потом лохмотья. По счастью, рядом с баней находилась небольшая лавочка, где всего за одну серебряную монету я приобрел комплект бывшей в употреблении, но чисто выстиранной одежды. Забирая плату, торговец одарил меня подозрительным взглядом, но ничего не сказал. Владельцы таких лавочек вообще не склонны задавать своим покупателям лишних вопросов.

Поскольку после гигиенических процедур и смены одежды мой социальный статус немного повысился и из бродяги я превратился в сына какого-нибудь не зажиточного, но вполне крепкого крестьянина или в молодого, подающего надежды подмастерья, я потратил еще одну серебряную монету на ужин в трактире и комнату в гостинице. И хотя без подозрительных взглядов не обошлось и на сей раз, накал подозрительности в них был уже куда меньше.

Это из-за шрама, понял я. Из-за этого чертового шрама даже в своем привычном камзоле я буду обращать на себя внимание и привлекать настороженные взгляды.

Утром, после сытного завтрака, стоимость которого входила в оплату за комнату, настроение мое улучшилось до такой степени, что я позволил себе билет на дилижанс, отправляющийся до соседнего городка. В конце концов, раз уж мой поход не похож на героические странствия, я могу позволить себе хоть немного комфорта.

Полковника Престона можно было назвать начальником тайной полиции Империи. Эта полиция была настолько тайной, что о существовании ее знали только два человека — сам полковник и Гаррис Черный Ураган.

Полковник Престон анализировал рапорты и отчеты, поставляемые со всех концов Империи и извне, на основании чего составлял собственные доклады императору. Помимо того, он обладал полномочиями использовать в своих операциях почти любое воинское подразделение Империи, и сами солдаты зачастую не догадывались, что работают на тайную полицию и кто отдает им приказы.

Даже разведка не подозревала, что доступ к ее отчетам имеет кто-то еще. Полковник Престон был невидимым пауком в центре невидимой паутины, опутавшей весь Срединный континент. Отдельные нити этой паутины тянулись и за пределы материка.

Само собой, Гаррис полковнику Престону не доверял. Но он считал, что в случае возникновения проблем с тайной полицией ликвидировать одного человека гораздо проще, нежели бороться с целой организацией.

— В Тхай-Кае изобрели порох, — доложил полковник Престон.

— Видимо, это открытие уже назрело, — сказал Гаррис. — Мы не можем до бесконечности сдерживать технический прогресс. Жаль только, что быстрее всего развиваются те области наук, которые напрямую связаны с убийством людей.

— Порох может быть очень полезным в военном деле, — заметил полковник Престон.

— Об этом я и говорю, — вздохнул Гаррис. — Как благородные Фанги отреагировали на изобретение?

— Попытались его засекретить, но думают о способах практического применения.

— Я уже подумал, — сказал Гаррис. — И способы эти у меня особой симпатии не вызывают. Здесь все зависит от количества пороха. Мы взорвем дом, наши враги взорвут крепость, мы взорвем город… Боюсь, что со временем мы можем докатиться до разрушения континентов. А их всего два, между прочим.

— Но мы ничего не можем предпринять, — сказал полковник Престон. — У нас нет агентов влияния на Утреннем континенте.

— Совсем нет? — удивился Гаррис.

— Такого уровня, чтобы повлиять на решение самих Фангов, — уточнил полковник.

— А как там ситуация в целом? — спросил Гаррис. — Что Фанги о нас думают?

— Мы им пока неинтересны. Другой континент, Брекчия в качестве буфера, отсутствие у Империи военного флота… Они считают, что пока им нечего опасаться.

— Будут ли они продолжать так думать, когда мы возьмем Брекчию?

— Сложно предугадать, сир. Тхай-Кай меньше Срединного континента, но у него могучая армия. И флот, который может ее сюда доставить. Не всю, конечно, но даже половина армии Фангов — это больше, чем есть у нас сейчас. А после войны с Брекчией нам явно понадобится дополнительный набор рекрутов, чтобы восполнить потери. Это тоже потребует времени… А Фанги никого не боятся.