"Боже смиренных, спаси это дитя гнева!"
Впрочем, Рембо вряд ли тронули бы эти проникновенные строки. Известно, что Верлен послал ему одно из лучших стихотворений, вошедших в сборник "Мудрость":[96] позднее Изабель Рембо обнаружила эти листочки… в отхожем месте.
Стефани тем временем обосновалась в Аррасе. Сюда Верлен приезжал на летние и рождественские каникулы в 1875 году. В августе его навестил Делаэ и оставил интересные воспоминания об этой встрече. Друзья рассматривали семейный альбом с фотографиями, одна из которых выпала:
"Я узнал это лицо с первого взгляда, а простодушная мадам Верлен сказала:
— Это месье Рембо.
— В самом деле, — сардонически заметил Верлен, — это мусью Рембо… несчастье мое… знаешь что, дай-ка мне ее…
О, ужасный человек! Что он делает и зачем я протянул ему этот злополучный альбом! Рядом с фотографией его жены находится изображение какого-то честного родственника; он засовывает эту фотографию в другое место, а на ее место помещает Рембо, который теперь составляет пару с изящной героиней "Доброй песни". Мадам Верлен побледнела.
— Поль! Я тебе запрещаю!
Напрасный протест, жестокий и не думает отступать… напротив, поступает еще хуже. Раскрытый альбом лежит у него на ладонях, он с треском захлопывает его и разражается жутким смехом.
Мадам Верлен ломает руки, но Поль продолжает смеяться словно демон:
— А что такого? Я соединил два существа, которые принесли мне больше всего страданий. Это очень хорошо! Это мое правосудие!"
Весной 1876 года года мать, по-прежнему легкая на подъем, невзирая на свои шестьдесят четыре года, перебралась к сыну в Стикни. Поль решил устроиться в Бостоне, чтобы жить вместе с матерью. Он считал, что уже приобрел некоторую известность, и с работой у него проблем не будет. Но вскоре выяснилось, что он переоценил свои возможности. 1 июня мать и сын покинули Бостон: Верлен отвез ее в Аррас и тут же вернулся в Англию. Ему удалось получить место учителя в Борнемауте (графство Хемпшир) — курортном городке на берегу моря.
Лето 1876 года он вновь провел в Аррасе и Фампу, а затем вновь стал тянуть преподавательскую лямку. Школа считалась "пансионатом для избранных": у Верлена было всего около двенадцати учеников и среди них несколько ирландцев — "сущих дьяволов". Один из них бросил в учителя французского языка "снежок", в котором оказался камень. Верлен, получив удар в голову, на какое-то время лишился чувств, но, придя в себя, никого обвинить не посмел. В результате директор школы пришел к выводу, что французский преподаватель "не умеет держать класс в руках". По окончании учебного года поэт почувствовал, что начинать следующий здесь ему не хочется. К тому же, он пребывал в добровольном изгнании уже два года и три месяца — его тянуло на родину. Проведя каникулы в Аррасе, он все же вернулся в сентябре в Борнемаут, но написал Лепелетье, что рассчитывает в самом скором времени перебраться в Париж и подыскать себе место учителя, благо опыт у него уже был. В этом же письме от 2 августа 1877 года он сообщил:
"У меня масса стихов. Томик вскоре будет готов. Постарайся найти мне не слишком жадного издателя".
Речь шла о сборнике "Мудрость". А в ноябре 1877 года Верлен осуществил свое намерение вернуться во Францию. Он устроился преподавателем литературы, истории, географии и английского языка в семинарии небольшого арденнского городка Ретель. В этом заведении до него работал Делаэ, которому пришлось оставить свое место из-за конфликта со школьной администрацией. Когда Верлен в конце сентября заглянул в Париж, Делаэ рассказал ему о своих неприятностях. Поэт сурово отчитал друга за легкомыслие. Через неделю Делаэ получил от Верлена письмо, которое начиналось словами: "Мой дорогой предшественник". Оказалось, что Поль, получив столь ценные сведения от простодушного Эрнеста, прямиком отправился в Ретель и предложил свои услуги директору коллежа Нотр-Дам. Он представил свои английские дипломы и рекомендательные письма — и его с большой охотой приняли. Естественно, он и словом не обмолвился о том, что побывал в бельгийской тюрьме. Делаэ простил другу эту маленькую хитрость — качество, которым Верлен отнюдь не был обделен.
В Ретеле Верлен провел два года. Если верить Малларме, он изобрел новый метод постановки английского произношения. Суть его состояла в том, что для начала французы должны просто имитировать английский акцент. Ученики Верлена приветствовали его словами "баунджур, маусью Вайерлан" (вместо "бонжур, мсье Верлен"). Метод имеет неоспоримое преимущество в том, что с его помощью можно преподавать английский, не зная этого языка.
В коллеже Верлен имел свою комнату и обедал в школьной столовой вместе с директором и другими учителями — большей частью, священнослужителями. Меню было не слишком разнообразным, но всегда неизменным оставалось одно — литр вина на четверых. Подружившись с коллегами, Верлен охотно соглашался выпить с ними рюмочку-другую. В течение нескольких лет он не брал в рот ни капли спиртного, и, казалось, эти невинные радости не несли в себе никакой угрозы. И в первый год все, действительно, шло отлично. В это время Верлен еще не потерял надежду примириться с женой — он полагал, что дорогой ценой искупил злосчастное прошлое, а своей размеренной жизнью доказал, сколь велико его раскаяние. К тому же, он "уверовал": если священник отпустил ему грехи, то почему должна упорствовать Матильда? Верлен вообще был склонен считать, что он гораздо ближе к Богу, чем его бывшая жена, которая получила нерелигиозное воспитание. Стихи этого времени умоляют о прощении — Верлен посылал их Матильде через Шарля де Сиври с наказом передать "принцессе", которую теперь именовал "очаровательной". Про "принцессу Мышь" он теперь не вспоминал.
Матильда, естественно, смотрела на дело иначе. Она могла бы вернуться к Верлену, если бы была безумной или святой. Но она была женщиной чрезвычайно разумной, хотя и ограниченной. Однако, как справедливо отмечает Франсуа Порше, "ограниченные люди также имеют право на спокойствие". Оставалось решить вопрос о сыне. Постановлением суда ребенок был вверен попечению матери — отцу разрешалось только видеться с ним. Верлен утверждал, что семейство Мотэ не допускало его к Жоржу, однако если верить Матильде, дело было не так:
"Он написал моей матери, что хочет видеть сына. Мои родители ответили, что он может придти и его примут. Был назначен день и час. (…) Моя мать приняла его у постели ребенка, мой отец также поднялся в спальню, чтобы повидаться с ним. Они говорили только о Жорже, мое имя ни разу не было произнесено, и не прозвучало ни единого намека на прошлое. Он ушел счастливый, попросив разрешения придти еще раз до отъезда, в чем ему не было отказано. Через несколько дней он вернулся и долго беседовал с моей превосходной матерью, рассказывая ей, как он счастлив в Ретеле в обществе веселых и кротких священнослужителей. Ободренный благосклонным отношением моей матери, он поведал ей, что надеется однажды вернуться в этот столь гостеприимный дом, покинутый в дни безумия, которое он неустанно проклинал в письмах к своему другу Лепелетье. Времена изменились. Он отдал бы все, чтобы возобновить совместную жизнь. Моя мать, тронутая таким расскаянием, сожалением и и той любовью, которую он, по его словам, испытывал ко мне, не сочла возможным отнятьу него последнюю надежду, мы оба еще так молоды, будущее покажет… На самом деле моя мать вовсе не хотела нового сближения: сколько раз мы видели Верлена кротким и раскаивающимся, а затем вновь впадающим в свой ужасный порок! Но она не хотела, чтобы он свернул с того честного пути, на который ступил. Из Ретеля Верлен несколько раз писал моей матери, справляясь о сыне; он послал Жоржу несколько небольших подарков, альбом для фотографий, иллюстированную английскую книгу… Внезапно он перестал писать моей матери, словно бы забыв, что у него есть сын, и до нас не доходили никакие вести о нем".
Матильда не упоминает о том, что в 1879 году на улицу Николе приходил Делаэ — в качестве посланника Верлена и с миссией добиться примирения супругов. Гостя принимал ее отец, который мог и не рассказать об этом дочери. Г-н Мотэ дал понять Делаэ, что "некоторые вещи поправить невозможно". Впрочем, и Верлену в то время было что скрывать: "старое безумие" готово было вновь настигнуть его, поправ собой долгие месяцы совершенно безупречной жизни и строжайшего воздержания.
