Теперь Рэмбо был почти уверен, что Кин дождется их.

Спуск закончился, они вступили в долину. Под ногами что-то перекатывалось. Он наступил на то, что показалось ему обломком сучка, раздался хруст.

Он замер на месте. Что это? Мины-ловушки? Но тогда нас давно бы не было в живых.

Он сделал еще шаг и снова остановился. Они стояли на огромной куче сухих веток, трещавших и рассыпавшихся под ногами. Он хотел обойти эту кучу, но она показалась ему бесконечной. Повсюду что-то хрустело и перекатывалось под ногами.

Сюда, на самое дно ущелья, лунный свет едва просачивался. В его скудных проблесках Рэмбо рассмотрел белесые, шаровидные предметы. И множество длинных, скрюченных, напоминавших ветки деревьев. Но тоже белесых. Что это может быть?

Что? Волна горечи закипела в нем.

Кости. Человеческие кости. Груда черепов. Стебли вьющихся растений опутывали переломанные ребра, побеги торчали из пустых глазниц.

Он склонился над этими останками и различил зубы. Вот оно что! У местного населения, чей убогий рацион составляла скудная и однообразная растительная пища, зубы, как правило, выпадали задолго до наступления старости. Большинство взрослых людей здесь не разжевывали пищу, а перетирали ее беззубыми деснами.

Скелеты и черепа, довольно крупные, с сохранившимися зубами, не принадлежали местным жителям. Американцы!

Боже праведный! Вот как они поступали с пленными. Не давали себе труда закапывать умерших…

Он с трудом проглотил подступивший к горлу комок.

Трупы сбрасывали в ущелье, и тропический лес принимал их в свое ненасытное чрево. Животные и птицы рвали тела на части. Стервятники обгладывали кости. Насекомые довершали страшную работу лесных могильщиков. Да, они все предусмотрели. Опасности распространения инфекции в этой глуши почти никакой. Смрад разлагающихся останков никогда не поднимется из глубокой теснины.

Он посмотрел на Коу. На побелевшем лице девушки застыло выражение безграничного ужаса.

Он похлопал ее по плечу и показал на противоположный склон ущелья.

Она подавила глубокий вздох и кивнула.

Стараясь производить как можно меньше шума, они осторожно ступали по страшному настилу, покрывавшему землю. Кости ломались с сухим треском. Потревоженные крысы выскакивали из-под ног и бросались прочь. Те секунды, которые занял переход по чудовищному склепу, показались им вечностью.

Наконец они достигли противоположного склона и снова начали подъем. Он не испытывал облегчения, когда ущелье осталось позади. Его мучили недобрые предчувствия. Не потому, что приближался лагерь, а вместе с ним приближалась опасность встречи с врагом. Другая мысль не давала ему покоя: на дне расселины он не почувствовал смрада гниющей плоти. Значит, останки пролежали там очень долго. По словам Коу, два месяца тому назад в лагере уже никого не было.

Вероятно, он пуст и теперь. Скорее всего, пленных он там не обнаружит.

Они взобрались на следующую вершину, и едва Рэмбо успел наклониться и нырнуть в заросли кустарника, как девушка схватила его за руку, испуганно глядя вперед.

Он понял. Сердце его сжалось.

Рэмбо припал к земле, вдыхая полной грудью дурманящий аромат прелых листьев, и пополз. Раздвинул ветки подлеска.

И увидел лагерь, затерявшийся во мраке горного ущелья, длинного и широкого.

Ему не приходилось раньше смотреть на лагерь с высоты, но он сразу узнал его. Полгода, проведенные здесь, запомнятся ему навсегда. Ночные кошмары, которые возвращали его в этот ад на земле, погружали страшные воспоминания еще глубже в его подсознание. Зловонная выгребная яма, дыба, на которой его пытали, бамбуковые клетки, столь маленькие и тесные, что в них невозможно было не только стоять, но даже сидеть.

Он вновь ощутил невыносимую боль в постоянно согнутых, поджатых под себя коленях, прострел в шее от того, что был вынужден сидеть, скорчившись, с прижатым к груди подбородком.

Когда ему казалось, что безумие вот-вот охватит его, он повторял: «Ты доджен выжить. Сломаться? Лишиться рассудка и с воплями, звериным воем впасть в беспамятство? Нет! Ты выдержишь все до конца. Сейчас возьмешь себя в руки только на одну короткую секунду. Так. И еще на одну секунду. Вспомни, как проводил выходные в лесу. Дома, в Аризоне. Вспомни каждую мелочь. Как ставил палатку. И как разводил костер. И как готовил походный ужин. Открывал банку мясных консервов. Наполнял котелок ее содержимым, с наслаждением пробуя пряную жирную подливку. Теперь вспомни, как подбрасывало твой старенький „форд“ на ухабистых лесных дорогах, когда ты выжимал сто десять. Облако дорожной пыли оседало позади, а ты кричал во весь голос, что жизнь хороша!».

Потом его осенило: как ни играй сам с собой в прятки, это ничего не меняло. Ты по-прежнему корчился в клетке или мучился на дыбе. Руки связаны над головой, плечи вывернуты, адская боль разрывает тело.

Вот когда помогал тот вьетнамец, что спас тебе жизнь в самом первом бою. Ты возвращался к его словам и понимал, что не стоит думать об Аризоне. И о «форде» в лесу. Прошлое ничего не значило.

Настоящее ничего не значило.

Все лишено смысла.

Все, кроме пути дзэн.

Ибо этот мир не реален.

И эта клетка. И яма. И дыба. Не реальны.

Их нет. Они иллюзия.

Боли нет. Потому что у него нет тела.

Один лишь мозг реален. И глядя на шишковатые стебли бамбука (которых все равно не существовало) и москита на стебле (москита тоже не было), на крылышки москита (раз не было москита, не было и крылышек), он представлял себя соринкой в глазу Бога. Бог был реальностью.

Так он выжил.

И теперь, глядя издалека на этот лагерь, он вспомнил все и содрогнулся. Если рассуждать логически, то следуя пути дзэн, он должен до конца воспринимать жизнь, как заблуждение. Он должен убедить себя, что лагерь тоже не существует. Но это было свыше его сил. Потому, наверное, что учение дзэн воспринималось им не как философия, а как руководство к действию, как защита от ужасов войны. Если нет лагеря, то нет и пленных. Нет американских парней, которых истязают в лагере. Все его существо воспротивилось подобной мысли.

Думай, не думай, а Коу права: лагерь, погруженный в кромешную тьму, выглядел покинутым.

Подходы к лагерю охраняли сторожевые вышки. Собственно, вышками назвать эти сооружения было трудно, потому что наблюдательные пункты часовых находились на верхушках деревьев, окружавших лагерь. Пышные зеленые кроны делали часовых невидимыми для постороннего взгляда. Строители этого лагеря умело использовали природные особенности местности. На ближних подступах путь к лагерю преграждали деревянные будки часовых. Между ними тянулись два ряда колючей проволоки.

Вход в лагерь был как раз под тем утесом, на вершине которого залег Рэмбо. Входом служили высокие деревянные ворота рядом с будкой охранника. И здесь тоже инженерная мысль устроителей лагеря шла по пути наименьшего сопротивления: вместо задней стены будку прикрывал могучий ствол дерева. Пыльная дорога вела от входа к трем деревянным баракам, расположенным буквой V. Рэмбо находился сейчас ближе к основанию V-образной фигуры, противоположный конец которой упирался в глубокую выбоину в отвесной скале.

Этот лагерь смерти не имел ничего общего с представлением американцев о концентрационных лагерях. Видимо, из опыта Второй мировой войны американцы представляли себе концлагерь как голое, открытое, ярко освещенное пространство.

Этот лагерь, зажатый в теснине, даже в солнечный день утопал во мраке.

Рэмбо знал по себе, что память выкидывает с человеком разные шутки. Например, бывает, что, возвратясь после долгого отсутствия, ты с трудом узнаешь место, о котором вспоминал в мечтах. Не потому, что оно так изменилось. Просто образ, созданный твоей памятью, не соответствует действительности. Это уже было с Рэмбо, когда он вернулся из Вьетнама домой, в Боуви, в Аризону. Воспоминания о родном городе, о доме поддерживали его дух в лагере. Он расцвечивал эти картины яркими красками своей фантазии, всматривался в них, пока мельчайшие детали не вырастали до гигантских размеров. А, возвратившись, с удивлением заметил, как неказист и невзрачен его родной город. Ему, такому, каким он стал теперь, не было места в этом городе. Нигде ему не было места.